Хрусталь души как тонкое стекло Так хрупок он и как вода прозрачен, Он отражает всё, что утекло, Как будто слёзы с мимолётным плачем. В нём ты увидишь все былые дни, Что унеслись невидимым туманом, Ты только навсегда в душе храни Хрусталь души прозрачный и желанный. Ахременко Дмитрий
Глава 1. Календарь нашей дружбы
Утренние лучи рассеянно озаряли двух мальчишек, стоявших на пустой лужайке, что, пока еще не охваченная дневным шумом, разместилась вокруг средней школы Михоши. Они молчали и, в целом, выглядели спокойно, но даже случайный прохожий мог заметить, что между этими двоими что-то было не так. Один из мальчишек, тот, что стоял чуть впереди, спиной к своему приятелю, натянул кепку почти на самые глаза. Не убирая рук с козырька, он низко-низко опустил голову. — Знаешь, Рен… — начал мальчуган в кепке, несмело прерываясь. Но, взяв себя в руки, резко и уже более уверенно продолжил: — Я думаю, нам нужно прекратить общаться. — По…почему?.. — мальчик, которого назвали Реном, растерянно моргнул. На лице его отразилась тревога, тут же сменившаяся виновато-отстраненной пустотой в золотистых глазах, как если бы он вдруг понял что-то очевидное, но очень важное. — Шу-чан меня… теперь тоже… ненавидит… Порыв беспокойного ветра на мгновенье заполонил образовавшуюся тишину. — …Ненавижу. Небо было серым и будто колючим, даже несмотря на конец мая. Тяжелые вихрастые тучи лениво ползли напротив друг друга, сталкиваясь и переплетаясь, превращаясь в одно большое месиво, пророчащее холодный майский дождь. Паренек лет четырнадцати сидел на чуть треснутом асфальте и жался спиной к бетонной стене. Все его тело в песке и пыли, одежда кое-где разорвана, а из слабо виднеющихся в сумраке царапин сочилось теплое и жидкое, окрашивая в алый испорченную футболки и заполняя собой трещины на серой земле под подошвами кроссовок. Михаши Рен отрывисто вздохнул, прислушиваясь к боли в ребрах и искривленному импульсу в висках. «Меня… снова избили», — как-то гулко, будто и не его вовсе, проскользнула призрачная мысль. Снова, да. Действительно, эта ситуация повторялась с ним всю среднюю школу. В комнатах Гишигиши¹ были покой и друзья, но из-за переезда его семьи в другой район, а также его перевода в Михоши, все это осталось лишь приятным воспоминанием, до сих пор иногда греющим израненную душу. В Михоши его возненавидели сразу. Тихий и робкий, он совершенно не походил на внука директора школы, но учителя и завучи перед ним лебезили, и это жутко бесило других учащихся. На все попытки втереться в доверие или съязвить Рен отвечал озадаченностью и наивностью, и это бесило еще сильнее, ведь он будто бы не понимал своего положения, своих возможностей. Но Рен действительно не понимал. И, в конце концов, все обернулось тем, что прямо сейчас заставляет его харкать кровью и истекать ею же. Однако Михаши не винил ребят, ведь это он слаб, это он нерешителен. Возможно, Михаши не должен был позволять им так с собой обращаться, но противостоять им он тоже не в силах. Он не владел никакими боевыми искусствами, и силенок у него маловато, да и менять что-либо теперь уже поздно. — Эй, Михаши, — в лучах заката, очерченного тучами, возник силуэт. И, к своему горю, Рен знал, кому он принадлежит. — Последний раз повторяю: еще раз сунешься к Кано, и я точно тебе ребра повыламываю. Рен сморгнул застилавшую глаза пелену и уставился на лужицу собственной крови, расползшуюся прямо у его ног. Было больно. Очень больно. И не понять, от сломанных ли ребер, разбитого лба, кровоточащих царапин или приказа отказаться от лучшего друга. Кано Шуго был единственным во всей Михоши, кто относился к нему как положено, не пренебрежительно, без ненависти. Но также он был любимцем всей школы, поэтому их «дружбу» прикрыли на второй же неделе жестким пинком в ледяную воду. После этого Михаши еще долго провалялся с простудой дома, а когда вернулся с больничного, то Кано даже не посмотрел в его сторону. Михаши не хотел думать, что все хорошее отношение Кано являлось лишь фарсом, и потому вновь и вновь пытался поговорить, узнать, спросить, услышать, что он просто все не так понял… Пока сегодня Шуго сам не оттолкнул его. И Рен не знал, что послужило такой переменой в его Шу-чане. А позже, вечером, когда он в полном одиночестве возвращался домой, случилось… Рен снова посмотрел на алый асфальт, а после, на секунду сжавшись, поднял голову, заглядывая в глаза своего обидчика — одноклассника по имени Хатаке. Да, случилось это. Один и тот же, черт возьми, сценарий каждый раз. — Х…хорошо… — произнес Михаши еле слышно. — Я-я больше н-не буду… общаться… с Кано… — Не слышу! — рявкнул Хатаке, для убедительности шаркнув ногой о стену подле Михаши, вмиг отозвавшуюся на этот жест жалким стоном. Или сей невнятный звук сорвался с губ Михаши? Как бы там ни было, это действие одноклассника заставило его сжаться с новой силой. — Я не буду… общаться с Кано! Не буду! — Вот теперь я услышал, — хмыкнул Хатаке и с самодовольной усмешкой ушел прочь, оставив до смерти напуганного Рена дрожать у стены. В тот момент, капая на асфальт кровью и слезами и впиваясь трясущимися пальцами в футболку, Рен мог думать лишь о том, как же все-таки больно. Он и сам не помнил, как стал ползти невесть куда в попытке найти хоть что-то, что могло остановить кровотечение или хотя бы облегчить боль. Слезы застилали собой все пространство, искажая его и охотно щипая глаза. Михаши и думать не хотел о том, как он выглядел сейчас. Куда важнее казалось прийти домой раньше матери и устранить все улики своей слабости, никчемности и потери важного человека. Только сейчас, немного успокоившись, Михаши понял, что именно произошло. Он отказался от единственного хорошо относившегося к нему человека, буквально отдал, без борьбы, без сопротивления, будто выбросил. Возможно, если бы Шуго не стал избегать его и не сказал бы этим утром тех болезненных слов, Рен смог еще что-то сделать, смог устоять перед ударами Хатаке и стойко вытерпеть его побои — все равно ведь к ним привык. Но Шуго первый оборвал эту ниточку их дружбы, первый отдалился, первый оттолкнул. И держаться за него дальше, сражаться за несуществующую дружбу Рен не видел смысла. Его бы просто избили лишний раз да прокричали бы что-нибудь про то, что эта дружба была ошибкой. «Если это и ошибка, Шу-чан, — думал Михаши, стоя в собственной ванной перед зеркалом и разглядывая оголенное, изуродованное шрамами и ранами тело своего отражения, — то я рад, что ошибся. Хотелось бы мне… еще хоть раз так когда-нибудь ошибиться…» Михаши вздохнул и вооружился пластырями и перекисью водорода. Нужно залатать все так, чтобы мама ничего не заподозрила. Когда по дому разнеслось звонкое, но усталое «Я дома!», Рен, уже полностью обработанный, сидел в своей комнате за письменным столом и пытался закончить домашнее задание. Ему осталось потерпеть всего год средней Михоши, после чего он обязательно поступит в другую школу, но для этого нужно постараться получить такие высокие баллы, какие только получится. Ровно год ему осталось биться по углам, сносить побои и смотреть на такого чужого Кано. Последнее отдавалось в сердце особенно болезненно. — Рен, — в двери радостно постучала мама, и сын охотно ее впустил. Наоэ-сан была одной из тех немногих, кто любил Михаши просто за то, что он есть, со всеми его проблемами и недостатками. Но говорить ей об этом Михаши, конечно же, не будет. — С возвращением, мам, — он тепло улыбнулся, так, как уже не улыбался достаточно давно. Но после переезда улыбка определенно стала появляться на его губах чаще. — Сильно устала? Прости, я ничего не приготовил… — А тебе и не надо, — заверила его Наоэ и с любовью потрепала за волосы. — Именинникам готовить не положено. — Име… — Ты что же, Рен, снова забыл? — Михаши-сан недоверчиво убрала руку с макушки сына. — Сегодня же семнадцатое мая²! Твой день рождения! Под ворчание матери о его забывчивости и ее нехватке времени, Рен неуверенно покосился на большой календарь над письменным столом. С глянцевой страницы радостно глядел пририсованный рукой Шуго смайлик, и, несмотря на то, что на дворе уже почти стояло лето, календарь все еще показывал начало апреля. Именно в этот период времени Рен переехал от жившей рядом с Михоши тети обратно к матери¹ — как раз перед началом третьего учебного года средней школы. «А ведь и правда, — вздохнул он, — мы с Шу-чаном начали общаться на каникулах, за неделю до начала учебного года. А потом…» Дальнейшие воспоминания тревожно зазвенели в ушах вместе со звякающей на кухне посудой, и Михаши спешно схватился за край страницы календаря. Раз уж он решил отпустить Кано, то должен отпустить его полностью. И эта страничка со смайликом должна перевернуться, как страница его собственной жизни, открывая взамен что-то новое и еще неизведанное. — Рен! Помоги-ка мне все поставить на стол! Михаши сглотнул и, в последний раз взглянув на улыбающийся рисунок, решительно перелистнул на идеально чистый, усыпанный лишь датами и названием месяца, лист. — Иду! — в затылок убегающему парнишке глядел еще не разрисованный май.***
Кано возвращался домой не с Михаши, а с одноклассниками, чего не делал уже почти неделю. И отчего-то ощущения это вызывало самые разные. Он знал, что не мог сейчас просто взять и пойти искать Михаши, после всего произошедшего между ними — точно не мог. — Кстати, вы, ребята, опоздали, — заметил кто-то рядом, и Кано запоздало уловил, что взгляд говорившего был адресован Хатаке и его компании. — Опять, небось, Михаши избивали, — со знанием дела хмыкнул кто-то за спиной Шуго. Хатаке на долю секунды скосил взгляд. — Будто сами его и пальцем не трогали, — буркнул он, недовольно отворачиваясь в сторону. Все засмеялись, а Шуго на миг захотелось заткнуть уши. — Кстати, — вспомнил один из толпы, — Михаши же, вроде бы, не идет в нашу старшую школу, да? — Ага! Я тоже слышал! — подхватил кто-то еще. Класс радостно загудел, обсуждая эту новость, в скором времени и вовсе переключаясь на тему летних тестов и экзаменов. Которые, к слову, были уже совсем не за горами, ведь до конца триместра оставалось не так много³. — Какое хоть сегодня число? — в шутку спросил Хатаке, явно еще даже не садившийся за учебники. — Аж семнадцатое мая! — хихикнул одноклассник. — Не боись, еще успеешь все выучить. — Ага, — поддержал его друг и тут же прыснул со смеху: — За одну ночь до экзамена. — Ну вас! — возмутился Хатаке, будто все бы было совсем не так. Этот небольшой переполох вызвал новую волну шума — на этот раз недовольство пристрастием их математика делать свои тесты особенно сложными. — Ода-сенсей просто монстр! — чуть ли не в один голос ныли ребята, уже наверняка потихоньку обдумывая, в каких местах шпаргалки обнаружат с наименьшей вероятностью. Нравоучительно осадив друзей, призывая их к спокойствию и намекая, что экзамены еще не завтра и даже не послезавтра, Хатаке внимательно посмотрел на заметно притихшего Кано. Тот совсем не участвовал в разговоре и шел за ними чуть ли не машинально, а после слов про экзамены вовсе замер. — Ты чего? — Хатаке осторожно коснулся плеча Кано, и тот медленно перевел на него немигающий взгляд. — Сегодня… день рождения Михаши, — Шуго посмотрел на Хатаке в упор. — Ну и что? — не понял тот. — Я…я такого ему наговорил… — Шуго в ужасе схватился за голову. — И прямо в его день рож… — Да хватит уже об этом Михаши! — Хатаке вдруг не на шутку разозлился. — Он от тебя, между прочим, сегодня отказался! Он мне сам это сказал! «Потому что ты наверняка его снова бил», — подумал Кано, но уточнять ничего не стал. Наверняка Михаши поступил так, потому что он, Кано, сказал, что больше не хочет общаться, сказал, что тоже его ненавидит. Да, наверняка именно поэтому. Если это так, то хорошо, ведь так даже лучше. Наверно. Вероятно. Возможно. — Эй! — крикнул кто-то из ушедших вперед, выбивая юношу из водоворота мыслей. — Хатаке, Кано, догоняйте! Мы идем в караоке! — Сейчас! Шуго почти не заметил хлопка по плечу и удалившихся шагов. «Да, для Рена так определенно будет лучше», — подумал он. И все-таки сравнялся с Хатаке, чем весьма его озадачил. — Давай сегодня повеселимся, Хатаке, — сказал Шуго, улыбнувшись и смутно вспомнив некий рисунок на глянцевой бумаге. — Конечно…