***
Михаши слабо помнил, что толком случилось, но, кажется, одноклассники вновь его избили, затащив в какую-то мало знакомую подворотню. Этот район он знал очень плохо — вообще не знал. А тут еще и голова сильно кружится, и пить очень хочется… Но больше всего хочется закрыть глаза, уже не открывая их как минимум до утра. Вот только не спать же ему тут, в этой темной и совсем незнакомой улице? «Нужно подняться», — говорил себе Михаши, но тело упорно его не слушалось, а ноги и вовсе как отняло. Еще бы, получить по ним столько ударов… «Ладно, посижу пару минут — и точно оклемаюсь», — решил Рен и послушно закрыл глаза. Он не знал, сколько так просидел, но рядом вдруг послышались шаги, а после что-то пробежало, прошипело и выругалось, отзываясь в голове настоящим взрывом боли. О чем организм Рена тут же жалостливо сообщил приглушенным стоном. Вновь прозвучал чей-то голос, а после все успокоилось. «Стало тихо», — заметил Михаши, решившись приоткрыть один глаз и тут же чуть не ослепнув от яркого света над головой, примерно в метре от него. Ойкнув, он резко согнулся вдвое, когда на и без того ноющую лодыжку наступили, тут же исправив эту страшную ошибку. Свет нещадно забил в еще не привыкшие к нему глаза и сразу ушел в сторону, возвращаясь обратно уже в следующее мгновенье. Кажется, его все-таки заметили. — Эй! Ты как?! — кто-то схватил его за плечи и легонько тряхнул. — Очнись! Ты хоть живой? Рен послушно разлепил глаза и, стараясь привыкнуть видеть на свету, поднял щурящийся взгляд на того, кто его тормошил. Заметив это, незнакомец с облегчением выдохнул и попытался поднять его с земли. Непослушное тело поддалось не сразу, но в конечном счете Рена все же поставили на ноги, придерживая за спину. — Кто тебя так? — спросил — кажется, теперь его спаситель? — и уверенно водрузил мальчонку себе на плечи. — Где ты хоть живешь? Михаши и рад бы ответить, но сил не нашлось даже на это. — Ну, ничего не поделаешь, — вроде бы, незнакомец почесал затылок. — Тогда сначала пойдем ко мне. Хоть обработаем тебя, что ли. Парень выключил телефон, которым все это время светил в лицо Михаши, оценивая степень побоев, и, спрятав его куда-то в карман, медленно побрел к тоненькому просвету, стараясь не уронить свою ношу. В этот момент Михаши как никогда сильно жалел, что так и не смог разглядеть его лица, а с того ракурса, что ему сейчас предоставлялся, увидеть можно только черные непослушные волосы, слегка щекотавшие Рену нос. Хотя, быть может, черными они кажутся только в темноте — Рен и в этом не был уверен. Свет весеннего вечера вновь на миг ослепил золотистые глаза, потому, отвлеченный болью в зрачках, Михаши не сразу расслышал обращающийся к нему голос. — Э-эй? — брюнет — теперь, на солнце, в этом не было никаких сомнений — взволнованно подбросил его в воздухе. — Ты как? Слышишь меня? Михаши попытался выдавить из себя хоть что-нибудь, но получился только жалкий и малопонятный набор звуков, однако спасителю этого хватило, чтобы убедиться: он все еще тащит на себе живого человека, а не новоявленный труп. — Может, хоть имя свое скажешь? — вновь спросили у Рена, но тот, увы, уже начал отключаться: боль и усталость брали свое. Очнулся Рен уже в ярко освещенной комнате, по всем параметрам обустроенной явно под мальчишескую. Вскочив на ноги как ошпаренный, Михаши обратил внимание, что за окном уже окончательно стемнело, а он лежал в чьей-то кровати, да еще и не в своей одежде. При этом в комнате он определенно один, если не считать спящего в клетке на шкафчике попугая. Михаши впервые попал в такую ситуация, и что делать, совершенно не знал. А почему он, собственно, вообще именно здесь? И здесь — это где? Фото незнакомой семейной пары, стоявшее на прикроватной тумбе, ему мало о чем говорило. Как мало о чем могла сказать и пыльная мебель с засыхающим фикусом у окна. «Точно! — осенило Рена. — Окно!» Шмыгнув к нему, с неподдельным страхом отдернув штору и заглянув за нее, Рен увидел совершенно незнакомую детскую площадку, кое-как освещенную стареньким фонарем. Зато он понял, что комната, в которой он сейчас находится, на первом этаже. Решив, что это буквально-таки его шанс, Михаши потянулся к ручке окошка и с ужасом услышал, что сюда кто-то идет. Дверца далась лишь с третьего раза — то ли от страха, то ли от редкого использования, — но, так или иначе, она открылась, и взору Михаши предстала ночная панорама из городских огней домов и заведений. Глянув ниже, он увидел детскую горку и качели со стоявшей неподалеку песочницей. Буквально свалившись с подоконника в какую-то траву и запоздало поняв, что это была цветочная клумба, он поднялся и бросился к огонькам трассы. Скорее всего, оттуда уже получится сориентироваться, в какой стороне его дом. «А что я маме скажу?» — вдруг оцепенел Рен, стремглав оглядев себя. Весь в пластырях и кое-где в бинтах, растрепанный и грязный, одетый во что-то чужое, великоватое по размеру, да еще и заявится посреди ночи… Рен вцепился в свои волосы и выдохнул мертвое «Ужас». Думать о бо́льшем не было ни смысла, ни времени: нужно срочно искать дорогу домой. Оставалось только надеяться, что он хотя бы как минимум в своей стране и как максимум в своем городе и не слишком далеко от родного квартала. Уже у трассы Михаши вспомнил, что днем был жестоко избит, а позже — найден каким-то парнем и унесен им в неизвестном направлении. Что ж, по всей видимости, направление, из которого он сейчас шел, и являлось тем самым неизвестным, в прямом и переносном смыслах этого слова. «Тогда та комната и те шаги… Черт, это был его дом! Нужно было остаться!» Но, обернувшись, мальчик понял, что нужный дом уже навряд ли отыщет: в такой-то темноте. К тому же сил на поиски не оставалось совершенно, поэтому, вобрав в легкие воздуху побольше, он продолжил бежать. Кто знает, может, ему же было лучше просто лежать в той кровати и никуда не уходить, возможно даже, он мог бы там остаться на ночь и зачитать матери по телефону какую-нибудь байку о том, что он ночует у друзей, которых у него теперь точно нет, но Наоэ-сан так просто не обманешь: она бы еще потребовала этого «друга» и домой привести, чтобы убедиться в его реальности. В тот момент, когда он увидел чужую квартиру, Михаши был до смерти напуган, поэтому почти не сознавал, что может или должен делать. Ну, в любом случае, раз все случилось именно так, значит так оно и должно быть. Так решил Михаши про себя. И заметив впереди остановку, направился к ней. Об одном только он жалел: что так и не узнал, кем был спасший его парень. А тем временем Абе недоуменно рассматривал свою пустую комнату, смятую кровать и настежь распахнутое окно. Поставив на прикроватную тумбу уже явно лишнюю чашку кофе и отправив к ней свою, Абе вздохнул. — Эх. Ушел.Глава 2. Великий и ужасный?
10 апреля 2018 г. в 08:24
— Эй, это ведь он? Это его называют «Сущий дьявол»?
Абе вздохнул и молча нажал на кнопку автомата напитков, в ожидании кофе ероша свои и без того всегда лохматые волосы. Темные пряди упали на лоб, прикрывая глаза и придавая лицу юноши более устрашающий вид, чем есть на самом деле.
— Что-о?! Где? Где?! Только не Абе Такая…
Абе постучал пальцем по темени, игнорируя вздувшуюся на виске венку.
— О, нет, кажется, мы его разозлили… Его лицо…
— Да нормальное у меня лицо! — разворачиваясь к болтунам, парень случайно врезался рукой в автомат, и тот выплюнул кофейную банку.
— Да-даже автомат его слушается! — хором пискнули несчастные очевидцы и что есть силы рванули куда подальше.
— Ну я вас!.. — цыкнул вслед их пяткам Такая, растирая ушибленную руку.
— Так ты их точно не убедишь, что ты не страшный, — рядом с незадачливым дьяволом тихонько появился парнишка с мягкой улыбкой.
— Это еще почему? — не понял Такая.
— Ну… Ты хоть рожу делал бы проще, что ли… — сказал и тут же об этом пожалел паренек. Ибо от таких его заявлений выражение лица Абе стало еще ужаснее, чем до этого.
— Что не так с моей рожей, Ю-уто-о? — нарочито растянул имя своего лучшего и пока что единственного друга Абе. Юто благоразумно поднял с пола откатившуюся к стене баночку кофе, вмиг открыл ее и приставил ко рту приятеля. Такая выхватил свой напиток и заторопился к классам, не оборачиваясь, но зная, что Юто идет за ним.
Впервые они встретились с Сакаегучи Юто не так давно — на первом году обучения в средней школе. Но с тех пор уже почти два года прошло, а Сакаегучи почему-то продолжал с ним возиться, даже несмотря на все эти дурацкие слухи. По непонятным Такае причинам все вокруг поголовно считали его если не преступником, то кандидатурой на эту неблаговидную роль как минимум. Хотя нет, причины Такая знал даже очень хорошо. И заключались они в его вечно хмуром, будто чем-то недовольном лице и полном отсутствии терпения. И, по словам Сакаегучи, для окружающих этого вполне достаточно, чтобы обходить Абе за тысячу километров. Но Абе не жаловался, ведь когда-то он и сам смотрел на одного человека таким же затравленным взглядом. Об этом мало кто знал, почти никто, но Юто входил в ту самую категорию «почти», потому, наверно, и не считал его недоучкой-уголовником, как все прочие.
Но это было давно и уже практически забылось. В те годы Такая еще учился в младшей школе, и его семпай, Харуна Мотоки, в то время решил, что Такая идеально подходит на роль его личной мишени. На людях они были друзьями не разлей вода, наедине — избалованным мальчишкой и его собственной грушей для битья. На людях Харуна светил добром и глупостью, наедине — фонариком в глаза и ногой под печень. На людях Абе улыбался, притворяясь милашкой-кохаем, наедине получал все новые синяки и шрамы. Некоторые из этих шрамов и сейчас болели, хотя с тех пор минуло уже несколько лет. Но Абе ни за что не признается в их боли, никому, даже Сакаегучи. Этот мирный и жизнелюбивый мальчик знает о нем уже и так непозволительно много, знает даже о Харуне — то, что Абе так усиленно пытался скрыть от всего мира.
— О, сегодня Мира-сенсей выглядит веселой! — заметил Юто, и Такая с опозданием понял, что они уже в классе. Заняв свое место, он поставил на парту баночку так и нетронутого кофе и равнодушно покосился на явно чуть отодвинувшихся одноклассников, смотрящих куда угодно, только не на него. «Как же бесит, — в мыслях выругался Такая и взглядом, обещающим как минимум скорую смерть кого-то определенного, вцепился в тут же уткнувшегося в учебник Юто. — Ну и что, что у меня такое лицо, это ж не повод на меня теперь клеймо киллера вешать!»
Под пытливыми огоньками в глазах друга Сакаегучи вздохнул и, к огромному ошеломлению ребят, сидящих по соседству, показал их «великому и ужасному» кулак. Абе цыкнул и отвернулся. Взору тут же предстало пасмурное небо, ограненное тучами и рамками окон, и Абе невольно вспомнилось, что в тот злополучный день небо тоже было омрачено тучами.
Тогда Мотоки избил его особенно сильно, поскольку делал это в последний раз: на следующий день он выпускался. И теперь Такае предстоял целый год, последний год в младшей школе, свободный последний год. Вытерпев побои и проглотив все обидные слова, мальчик дождался его ухода и, так и не поднимаясь с пола, лежа на спине, раскинулся звездочкой и рассмеялся. Больше Мотоки его не тронет. Нет, — решил малыш, — его больше никто не тронет.
После этого Такая начал обучаться самообороне в муниципальном клубе единоборств у Момоэ-сенсея, которую все в клубе негласно прозвали Момокан, и делать настолько агрессивное лицо, насколько только возможно. Зато больше желающих поколотить его не находилось. Однако, как выяснилось, подружиться с ним или просто поговорить тоже никто желанием не горел. И все же Абе искренне надеялся: в средней школе все будет по-другому. Но с ним перешло очень много его старых знакомых, поэтому надежда эта с треском развалилась на церемонии посвящения. А вот на третий учебный день восстановилась вновь. Случайно и непрошено, в лице парнишки, которого он видел на промежуточных экзаменах, необходимых для поступления в средние школы, и которому на нервной почве скрутило живот, а Абе чисто по-человечески помог ему. Кто же знал, что такая вот обыкновенная ситуация обернется ему первым настоящим и, главное, понимающим другом?
Сакаегучи, вновь столкнувшись с Абе взглядом, показал ему язык. Ну, быть может, насчет понимающего Абе погорячился.
После уроков парни распрощались и заторопились кто куда: Юто — на скрываемую от школы подработку, Такая — просто домой. Он все еще периодически заходит к Момокан, чтоб не растерять форму и не утратить сноровку, и бывает у нее примерно два раза в неделю. Он уже ходил к ней день назад, поэтому сегодня можно было еще пофилонить и наведаться в клуб, скажем, в вечер пятницы. А сегодня можно и просто побегать от школы до дома — благо, живет он не так далеко, как Юто.
Пробежавшись по свежему вечернему городу и краем глаза заметив мусорные баки, Такая вдруг вспомнил, что было бы неплохо выбросить мусор. Поэтому, едва влетев в дом, он, не разуваясь, схватил мешок, стоявший на балконе, и, развернувшись, возобновил свой легкий, спортивный бег.
Выбравшись к дороге, Абе устремил взор к тут и там мелькающим табличкам заведений. Тут были и магазинчики, и кафетерий, и вечно набитая людьми почта. Пробежав мимо их всех, парень свернул в весьма темный для этого времени суток закоулок и, снизив скорость до неторопливого шага, направился к бакам. Вокруг было темно, и парень не сразу заметил сидевшую у стены черную кошку, тотчас сбежавшую в уличный просвет, из которого доносились звуки города. Чудом устояв на ногах, Абе чуть слышно выругался и с удивлением услышал в ответ чей-то стон.
— Здесь кто-то есть? — он озадаченно потер подбородок, но не остановился и полез в карман за телефоном с четкой мыслью высветить лицо этого кого-то. На экране загорелся зимний город, весьма некстати подобранный на заставку, учитывая, что на дворе почти июнь, и жирные цифры, говорящие о восьми часах вечера и двадцать шестом дне мая. А в следующий миг под ногой что-то хрустнуло, громко ойкнув, и Абе, отскочив и с перепугу махнув рукой с телефоном в воздухе, в мимолетном свечении разглядел чью-то белобрысую макушку.