Бойтесь старых домов, Бойтесь тайных их чар, Дом тем более жаден, чем он более стар, И чем старше душа, тем в ней больше задавленных слов. К.Бальмонт
Сложно было понять, где проходила невидимая черта, за которой скрывался дом номер двенадцать на площади Гриммо. Дом, спрятанный в пустоте, дом, который не увидеть и не найти. Со дня смерти Сириуса Гарри впервые пришел сюда один. Он долго стоял в нерешительности, не осмеливаясь подойти ближе. Дом пугал его, не только тяжелые воспоминания о крестном жили в тишине покинутых комнат, но и то неосязаемое, едва уловимое, что дышало в темных нишах и пылью опускалось с захламленного чердака. Даже в те времена, когда здесь располагался штаб Ордена, когда в доме обитало шумное и веселое семейство Уизли, Гарри — да и все остальные, он был в этом уверен — чувствовал себя неуютно и скованно, будто на чужой, враждебной территории. Будто не имел права здесь находиться. В остальных тоже проявлялась эта напряженность — они старались не заходить в пустующие, заброшенные комнаты, не оставаться подолгу в одиночестве. Да что там, даже Рон, который с детства мечтал о своем уголке, не захотел уходить от Гарри в свободную спальню. Все молчали об этом, тема стала негласным табу, но то, что тяжелая атмосфера старого дома угнетает, было понятно без слов. Гарри не хотел подходить ближе, но пересилил себя и шагнул вперед. Тут же послышался скрежет, посыпалась штукатурка, и дом стал выползать, выворачиваться наружу из той иллюзии, а может, складки пространства, в которой был заключен. Вспучились и лопнули стены, выпуская наружу провалы грязных окон на кирпичном теле, развернулся и навис над крыльцом козырек с острыми клыками железных пик, и в последнюю очередь темной голодной пастью проступила дверь. Гарри огляделся вокруг — на затопленной осенним туманом улице виднелись смутные очертания домов, прохожих не было. Он вздохнул, сжал дверную ручку и, напоследок еще раз оглянувшись, шагнул внутрь. На него пахнуло затхлым воздухом. Старая, с годами слежавшаяся по углам тишина недовольно отползала внутрь дома, выглядывала из темных дверных проемов. На полу толстым ковром лежал слой пыли, в котором отпечатывались следы ботинок, а из рассохшихся оконных рам тянуло сквозняком. От света Люмоса сверху, с потолка, послышалось недовольное шебуршание. Гарри поднял голову и увидел прямо над собой шевелящийся клубок, из которого блестели бусины маленьких глаз. Он отшатнулся, едва не сбив подставку в виде ноги тролля, и пикси, напуганные его движением, разлетелись и быстро спрятались в щелях между стенными панелями. Этот шум, казалось, разбудил весь дом: где-то наверху тяжело и гулко хлопнула дверь, скрипнула лестница на второй этаж, а со стороны кухни послышался тихий треск. Гарри резко выдохнул, ощутив вдруг, что давящее ощущение, которое он всегда чувствовал в доме, усилилось во сто крат. Будто кто-то незримый, кто спал здесь много лет, теперь проснулся и в упор смотрит на Гарри — недобро, изучающе, жадно. Гарри, чувствуя затылком давящее присутствие, сильнее сжал палочку и глубоко вздохнул, пытаясь успокоить колотящееся сердце. Спокойно, это дом, просто старый дом, в котором всего пару лет назад был Орден Феникса, в котором родился и вырос Сириус, в котором долго хозяйничала Молли. Сколько дней подряд Гарри просыпался здесь, на третьем этаже, когда с кухни уже доносились чудесные ароматы пирогов, тушеного мяса и свежего чая, бежал, перепрыгивая через ступеньки, вниз, чтобы поскорее сесть завтракать. Сколько раз он справлялся, не давал себе задуматься о том, почему здесь так страшно, должен справиться и теперь. — Кричер! — нарочито громко позвал Гарри, стараясь разогнать давящую, враждебную тишину, но та поглотила его крик, отразила от стен причудливым эхом и погнала искаженным дальше — по коридорам и комнатам. Домовик не появился. Гарри позвал громче, сделал пару шагов вперед и наткнулся на картину. Когда он жил здесь с Роном и Гермионой, друзья часто ругались на портрет Вальбурги Блэк — вздорная старуха орала так громко, что, казалось, от воплей с потолка сыпалась штукатурка. Она шипела и в буквальном смысле плевалась, едва завидев, как они спускаются по лестнице. Больше всего ненависти перепадало Гермионе, как магглорожденной. Сейчас Вальбурга молчала, и это напугало Гарри куда сильнее, чем все прошлые угрозы и оскорбления. Близнецы долго испытывали на полотне свои изобретения — от разъедающего зелья до модифицированной Бомбарды. Картину снять не удалось, но сам холст все же пострадал: верхний край выцвел и пошел пузырями, рама была поломана и наспех, криво прибита к стене, из-за чего портрет собрался складками. Гарри вздрогнул, поймав взгляд старухи, — наполненный такой всепоглощающей ненавистью и жаждой крови, что стало не по себе. Эти безумные, темные глаза на искаженном складками холста лице не могли принадлежать человеку, женщине. Это были глаза зверя, который хотел убить. — Эм… здравствуйте, — тихо пробормотал Поттер, чувствуя себя идиотом, который пытается договориться с василиском. — Вы не знаете, где Кричер, я… Гарри запнулся на середине фразы, увидев, как Вальбурга медленно моргнула и вдруг торжествующе оскалилась, показав длинные желтые зубы. На улыбку это было похоже не больше, чем раззявленная пасть оборотня. Гарри машинально сделал шаг назад — разговора с портретом не выйдет, это стало понятно, но поворачиваться спиной не хотелось. Он пятился до тех пор, пока не дошел до двери в кухню. Все это время старуха неотрывно следила за ним немигающими темными глазами. Нащупав ручку, Гарри быстро открыл дверь, шмыгнул внутрь и, только избавившись от пугающего взгляда, понял, что у него дрожат ноги. — Кричер, чертов домовик, иди сюда немедленно! — разозлившись, крикнул он и, опустившись на стул, растер руками лицо. Надо, надо собраться и осмотреть дом, он и так слишком долго с этим тянул. Ничего ужасного с ним не произошло, чокнутая старуха — всего лишь портрет, не ему, почти что аврору, бояться старых домов с привидениями. — Кричер пришел, — раздался из-за спины скрипучий голос, который заставил Гарри подскочить на ноги. Домовик почти не изменился: старая грязная наволочка все так же болталась на его тощем теле, большие уши были устало опущены, а выпученные глаза смотрели как всегда злобно. Было что-то еще, неуловимое, что Гарри не смог разобрать, но он решил подумать об этом позже. — Я звал тебя несколько раз, — пережитый страх выливался злостью, и Гарри сам не заметил, как перешел на крик. — Почему ты не пришел сразу? — У старого Кричера много дел, — равнодушно отозвался домовик. — Старый Кричер в одиночку следит за домом благороднейшего семейства Блэк. — Который превратился в развалину, — ответил Гарри и сразу же пожалел об этом. Ему стало не только стыдно за свои слова перед погибшим крестным, но и жутко от того, как уставился на него домовой эльф — будто едва сдерживаясь от проклятия. — Это вы! Вы виноваты! Кричер просил хозяина Сириуса не уходить. Он был плохим хозяином и привечал грязнокровок, но он был последним сыном покойной хозяюшки. А из-за вас он ушел и больше не вернулся! — злобно выкрикнул домовик, тряся маленькими кулачками. Казалось, еще немного — и он кинется на Гарри и вцепится ему в горло. — Вы виноваты! Но ничего, хозяюшка… — домовик опустил голову и стал бубнить себе под нос что-то невнятное. — Кричер, мне и самому очень больно от того, что Сириус погиб. — Недостаточно, — буркнул он в ответ и отвернулся. — Что ты сказал? — Кричер сказал, что больно недостаточно. Еще... недостаточно, — тихо добавил он и с хлопком исчез.* * *
Гарри пробыл на кухне недолго — за годы запустения та превратилась в рассадник плесени и пауков. Мутные стекла единственного окна покрылись желтоватой пленкой, почти не пропускающей свет, липкая поверхность стола, как брюшко улитки, оставляла на пальцах клейкую слизь, а по углам копошилось и тихо потрескивало семейство неизвестных Гарри крупных жуков. Тетя Петунья от вида этой кухни визжала бы куда громче, чем в прежние времена портрет Вальбурги Блэк. Заставить себя открыть дверь и выйти в темный коридор было непросто, но Гарри упрямо нахмурился и, создав Люмос поярче, быстрым шагом минул проход, стараясь не коситься в сторону портрета. Лестница на второй этаж — четырнадцать ступеней, в шестой торчит гвоздь — ничуть не изменилась, но скрипела странно, невпопад с шагами, чему Гарри сперва удивился, но потом, вспомнив лестницы Хогвартса, решил просто не обращать внимания. Темный коридор, по обе стороны которого было несколько запертых комнат, вывел к гостиной, в которой они иногда сидели с Сириусом вечерами. Гарри помнил, как тот пил виски, просматривая газеты десятилетней давности, и без остановки ругал Министерство. Сам Гарри его почти не слушал — крестный, забывшись, любил повторять одно и то же по нескольку раз, но тихое потрескивание дров в камине и хрипловатый голос Сириуса успокаивали его и позволяли ненадолго забыть о войне. Гарри повернул резную медную ручку, сделал шаг и замер на пороге. Стоило двери открыться, как на Поттера обрушилась волна звуков: в углу, под толстыми слоями тканей и пыли, невпопад, хаотично и странно надрывалось фортепиано, словно кто-то неумелой рукой бил по всем клавишам, по стенам и потолку что-то шелестело и цокало, срываясь в шипение, а из дальнего угла к Гарри пронеслась, взметнув тяжелые шторы с клубами пыли, полупрозрачная фигура, прошила его насквозь волной холода и растворилась в темноте коридора. Гарри закашлялся, схватился за грудь, в которой застыл холодный комок. Одна из штор была сорвана на пол, и в тусклом свете, что просачивался из окна, медленно двигались полупрозрачные фигуры, тонкие силуэты, дрожащие и размытые, будто разбавленная водой черная акварель. Шорохи вокруг стали громче, превратились в шепот на грани слышимости, непонятный и почти неразличимый. Фортепиано внезапно смолкло на резкой, грубой ноте, и шепот мгновенно стих, оборвался, запутался в пыльных портьерах и спрятался в щелях паркета. Гарри шагнул было вперед, надеясь хоть что-то понять в творящемся кругом безумии, но тени уже уходили, просачивались через большое, во всю стену, потемневшее от времени зеркало в резной раме, растворялись и растекались по поверхности лужицами черной акварели. Спустя минуту комната была пуста. Гарри постоял еще немного — ошарашенный, напуганный, готовый к атаке, но дом снова затих, затаился, недобро глядя из темных ниш, тускло поблескивая медными ручками и запыленными хрустальными люстрами. Гарри подошел к зеркалу, осторожно коснулся холодной гладкой поверхности, но ничего не произошло — тени, кем бы они ни были, не вернулись. Обойдя гостиную еще раз, Гарри откинул ткань, закрывающую фортепиано, и невольно вздрогнул — тонкие костяные пластины на клавишах были исцарапаны, будто по ним водили ножом, и покрыты темными, засохшими пятнами непонятно чего — крови, зелий или просто грязи, — Гарри не хотел знать. Он запер дверь снаружи, перед этим внимательно осмотрев коридор, и поднялся на третий этаж. Их с Роном комната практически не изменилась — все те же стены с пятнами плесени, две кровати, пыльный скрипучий пол. Даже черновики конспектов, которые они впопыхах забыли, — и те лежали мятой кучкой на стуле у окна. Гарри не нашел в их комнате ничего интересного, кроме, пожалуй, брошенного кем-то в углу грязного тряпья, и вышел. Гермиона с Джинни, видимо, заперли свою комнату перед отъездом, поэтому Гарри не смог открыть замок. Не поддалась и соседняя дверь — насколько он помнил, туда не смогли зайти даже близнецы. Зато этажом выше дверь в комнату Фреда и Джорджа была распахнута настежь. Гарри потоптался на пороге, не решаясь войти — от близнецов стоило ждать подвоха даже в тех местах, где их давно не было, но зайдя, не обнаружил никаких ловушек, даже обычной навозной бомбы. Видимо, или Кричер вычистил все, что можно, или Молли нашла время на генеральную уборку, хотя в это верилось слабо. Удивляла только абсолютная чистота, сохранившаяся до сих пор: кровати аккуратно заправлены, на полу — ни пылинки, даже окно вымыто до блеска. Подняв голову, Гарри удивленно открыл рот и еще долго, до рези в глазах вглядывался в отпечаток на потолке. На белой, местами осыпавшейся штукатурке, прямо в центре темнел отпечаток ботинка. Самого обычного, с ребристой подошвой и каблуком. Гарри оглянулся по сторонам и, не найдя второго отпечатка, пожал плечами. Он устал удивляться странностям этого дома, а эта была одна из самых безобидных. Дверь в комнату Сириуса была заперта на ключ, но поддалась обычной Алохоморе. Признаться, Гарри совсем не хотелось туда заходить. Слишком часто после смерти Сириуса он вспоминал, как крестный любил сидеть в своей комнате со стаканом виски и читать выписки старых, пожелтевших от времени газет, слишком часто после его смерти обходил комнату стороной, внутренне стыдясь, но не находя в себе сил просто зайти, перебрать бумаги, вытереть пыль. И теперь, открыв дверь, Гарри, погруженный в свои мысли, не сразу понял, что видит. В небольшой мрачной комнате, где из мебели остался только заваленный пыльными бумагами стол, кресло, старый комод темного дерева и широкая кровать под бордовым балдахином, сидел человек. Сидел неподвижно, устало склонив голову, и смотрел в запыленное окно. На темный, местами потрепанный и криво зашитый камзол падали черные кудрявые волосы с частой проседью, бледные руки, иссеченные кое-где морщинками и старыми шрамами, бессильно лежали на подлокотниках кресла, а вся поза была чересчур карикатурной, кукольной, неестественной. Гарри ошарашенно попятился назад в коридор, слепо хватаясь за дверной косяк. Ноги дрожали и подкашивались, сердце заходилось в бешеном ритме. Ему вдруг вспомнился один из старых кошмаров, почти забытый, приснившийся в тот год, когда он потерял Сириуса. Во сне крестный сидел почти так же — неподвижно, мертво, а потом вдруг обернулся к Гарри, и тот увидел, что глаза у него пустые, совершенно белые, как у призрака. Помнится, Сириус тогда прошептал что-то о том, что Гарри его не спас, но Поттер не смог досмотреть сон и проснулся от собственного крика. Гарри пятился и пятился, пока не почувствовал спиной холодную стену. Тот, кто сидел в кресле, если, конечно, это был человек, по-прежнему не шевелился и не пытался встать. Его поза осталась такой же искусственной, и даже голова не повернулась ни на дюйм. Гарри шумно сглотнул и шагнул вперед, поднимая палочку. В конце концов, выбора не было. Тот, в комнате, все равно должен был заметить его — Гарри слишком часто, шумно дышал, да и дверь открыл не таясь. Теперь нельзя было просто забыть. Просто закрыть дверь и представить себе, что этой комнаты не существует. Что она заперта незнакомыми чарами, что близнецы залили ее своими зельями, что… Нет. Нельзя. Чего в тот момент в Гарри было больше — отчаянной, слепой надежды или страха, не знал и он сам, но убедил себя, что выбора нет, и перешагнул порог. — Сириус? — странно было не узнать собственный голос, но это произошло, и Гарри едва не отшатнулся от тех звуков, что вылетали у него изо рта. Такое тонкое дребезжание, жалобное позвякивание посуды в шкафу, когда рядом с домом проезжает поезд. — Сириус… это ты? Тот, кто сидел в кресле, не ответил. Не пошевелился, не поднял на Гарри бельма застывших глаз, чего тот подсознательно ожидал. Тогда Гарри, выставив перед собой палочку, как единственно возможную защиту, быстро, не дав себе времени на раздумья, сделал еще два шага, чтобы оказаться между креслом и окном. И надрывно, хрипло заорал. Он кричал и кричал, выплескивая из себя всю злость и весь страх, загораживая лицо руками, чтобы насильно закрыть глаза, чтобы не видеть, забыть, забыть, забыть… Когда в груди не осталось крика, а горло отозвалось болью, Гарри со всей силы пнул ногой кресло, и оно завалилось назад, увлекая с собой то, что было неправильным, ненужным, слишком страшным, чтобы существовать. Кресло упало с громким стуком, и фарфоровая голова поддельного Сириуса от удара об пол разлетелась на десятки черепков. Пустая фарфоровая голова, с оскаленными в усмешке зубами и темными провалами вместо глаз. Гарри с яростью пнул кресло еще раз, переворачивая, выкидывая из него то, от чего внутри все так сильно болело, и стал бессмысленно, зло топтать тонко, с мастерством сделанные фарфоровые руки с голубыми венками, раскинутые в неестественной позе ноги, грудь, но главное — голову. Те остатки черепков, волосы и страшные пустые глазницы. Успокоился он только когда от куклы остались лишь раскиданные по всей комнате мелкие кусочки, да куча старой, потрепанной одежды, некогда принадлежавшей Сириусу. Успокоился, остановился и только тогда заметил, что из глаз без остановки текут слезы. Вытерев их резким движением, Гарри решительно захлопнул дверь в бывшую комнату крестного и направился вниз. К черту, к дьяволу весь этот проклятый дом с его проклятыми призраками и тайнами, в преисподнюю злобный портрет и не менее злобного домовика, в геенну огненную все обещания, Гарри не собирался оставаться в доме на площади Гриммо более ни минуты. Он зло и нарочито громко протопал по ступеням, не обращая внимания на все странные шорохи и скрипы, прошел, не оглядываясь, мимо портрета Вальбурги и толкнул входную дверь.