В пелёнках иль в петле?

― Народившегося нет, а костёр сложили! ― голосили плакальщики помиловидней. Из петли ― в пелёнки. Госпожа префектесса, она же ― Её Милость Увис Кейвлац ни за что бы не пропустила такую помесь свадьбы с похоронами. Но показывать это перед своим народом не спешила, сдержанно отхлёбывая побольше вина и вспоминая, сколько десятков лет прошло с того момента, как она видела этот обряд едва держащей свой первый кинжал девчонкой. Мать говорила, что когда была помоложе, подобные свадьбы случались раз в пару лет, а уж при их прабабке ― были даже почётным делом. Жрица их крепости рассказывала маленькой Увис, как порой хвастались таким муженьком. Далее у жрицы часто шли наставления, что историю этого обряда ей лучше запоминать как самой старшей, ведь она и унаследует эту землю, но факт почета даже у крестьянок запомнился Увис больше всего. Глядя на то, как на носилках несут белоснежный кокон, обмотанный лентами, Увис думала, что этот жених похож на белую гусеницу с лицом смиренного юноши. И что его по-крестьянски загорелое лицо наверняка замазали белым помётом. Как шутила её сокольничая ― чтобы среди умерших Богиням было приятно смотреть на тех покойных парнишек, кто посмазливей. Когда юношу начали укладывать на непривычно широкую тризну, стало видно, что он явно извивается в крепких руках, точно ему под «пелёнки» сыпанули изрядно специй. Виконтесса поправила длинную дорожную перчатку и подала знак одной из виночерпий, чтобы никто не забыл угостить своими дарами здешнюю жрицу. Жрица же тем временем обходила тризну, забирая песок щедрыми горстями и очень близко наклоняясь, как при слепоте, при каждом наговоре на горсть. Госпожа Кейвлац помнила, что заклинание, чтобы огонь не пошёл дальше, очень простое. И благоразумно решила, что править там, где его забываешь за ненадобностью, это уже хорошо. Защищать отряды, не кидая песок туда, куда не пройдут восставшие из могил ― это уже милосердно. А жить в то время, когда лишь уходящие в притчи ворожеи и оборотницы могут спасти лучше огня ― ещё милосердней. Огонь, кстати, уже начали разводить, и некоторые поддатые крестьянки лукаво улыбались, в шутку пихаясь локтями, явно надеясь, что юноше удачно подожжет парой искр одежды, и они смогут поглазеть на него в одной нижней рубашке. Пламя потихоньку начало подниматься вверх, и жрица встала перед кругом односельчанок: ― Сегодня мы хороним юношу по имени Демиаль. Он был уже зрел для брака, но, к несчастью, позволил себе много позора, а потому все слёзы нам лучше оставить перед тризной, ― жрица сделала паузу и выступила чуть вперёд, дожидаясь всеобщего внимания. ― Но сегодня богини явят свою милость и даруют нам жениха! Давайте же почтим напоследок Демиаля, дабы не горевать по нём на торжествах. И будьте искренними в своих горестях… Редкому, едва слышному плачу Увис лишь усмехнулась: наверняка какой-нибудь бесстыдник, которого бы и свои удавили бы в подполе, да мать стерпела и ради чести рода подсунула в качестве молодого мужа. Когда толпа грянула под треск костра поминальное «Горе ― в землю», к префектессе проскользнула юркая фигура в добротном охотничьем костюме, каким-то чудом обходя всю свиту, стоявшую у её стола. ― Ваша милость, ― коротко поклонилась посыльная, и наклонилась к Увис, тактично шепча, ― Ваша гостья изволит приехать до заката и просит вас принять её вместе со свитой. Увис понимающе кивнула и махнула рукой в сторону оруженосицы: все причитающиеся случаю подачки уже приготовлены. Костёр разгорелся и деревня грянула хором, повторяя за жрицей: ― И пусть всё образуется с костром! Госпожа Кейвлац встала с полным кубком, повторяя: ― И пусть всё образуется с костром!

***

За бесчестие грозила лишь смерть, но только виселицей с приговором от префектессы дело бы явно не обошлось. На месте зажавшей рот обесчещенного могла быть и односельчанка, и подслушавшая у трактирщицы слушок про симпатичного блудника купчиха, и зашедшая «вымолить хлеба» побирушка. Всё равно бы он пошёл по рукам, дожидаясь оглашения (и главное — исполнения) приговора от знати, не желавшей без особого повода ехать в такую глушь. Будь он воришкой ― здесь уже были бы писчая и пара стражниц, что увезли бы его в крепость. Поговаривали, что в деревне просто хотели честно выслужиться перед нынешней префектессой, и поэтому Демиаль сейчас едва дышал сквозь плотно сотканный лоскут. Обычай мог бы его не спасти, кабы не «сам-знаешь-чей» вдовцовый рот, ублажавший очередную знатную особу, чтобы дело дошло до жрицы, а не до суда. Иначе бы в деревне поднялся вой. Впрочем, как и за каждым вымирающим родом ворожей и уходивших в армию с хорошим жалованьем оборотниц. А сейчас же все шли плакать, но без какой-нибудь тревоги быть за это осмеянными, а со слезами в таком виде, при котором горе ― это законное право, такое же, как иметь землю под ногами и небо над головой. ― Как тебя зовут? ― Как назовёшь сама. ― Где твой дом? ― Там... там, где примете… Тряпка отлетела в сторону, и Беренешка склонилась над ним, злая, как будто он забыл все слова. Кудрявая, точно опилка от резьбы по дереву, прядка упала ей на бровь, и Беренешка отёрла её вместе с сухими глазами: ― Ты хоть понимаешь, что это значит? Твои слова ― заклятье, магия, что даст вам хороший дом и детей, взаправду поможет, хоть оно и слабое. Ты что, нищим жить хочешь? ― Как в новый дом войдёт, так сразу обо всём и захлопочет, на свадьбу небось принесут много нового! Беренешка, едва повернувшись, тут же окрысилась на мирно вышивавшего узоры свата, прерывая очередную просьбу быть снисходительней к кузену и поесть приготовленный им среди целого стола еды пирог. Поправив короткий хвост, она продолжила: ― Ладно, мужики в этом всегда глупые, не смыслят в магии ничего, их только заговору на свадьбу да на хворающих детей годится учить, но ты! Ты, тебя же не пойми зачем она учила хоть чему-то! Не понимаешь ― так слушай, что тебе я говорю! Это нужно отвечать точнее молитв, на вашу свадьбу после обрядов съедутся три деревни! Как я посмотрю им в глаза, если он воротит носом от такой семьи? ― Зато перед плакальщиками сидит, как положено: как приходит кто с ними, так и обнимет, сам реветь первым не лезет, ― примирительно сказал сват, прикладывая к полотну одну из свесившихся с лавки узорчатых лент. ― Я его завтра вон в какие платки обряжу! Что на тризну, что на свадьбу лечь не грех! ― Молчал бы, лис плешивый! Лучше бы к брачной ночи его не раскиснуть надоумил! Сват захлопал глазами, и пока Беренешка требовала с Демиаля проговорить всё заклятье, тайком потуже затянул концы платка, будто именно сквозь него засияет его мелкая проплешина. Ну или вылезет тщательно сбриваемая им, как ровесником Демиаля, щетина. Смеяться от этого, как с юными, некогда называвшими его лучшим вышивальщиком деревни, дружками, Демиалю уже давно не хотелось. Да и после всего каждый из них обсуждает его позор, гордо решив не приходить на соболезнования. ― А ты, ― Беренешка деловито ткнула в Демиаля мозолистым пальцем, ― приготовься втрое тщательней, иначе я попрошу твоих родителей оставить тебя без благословения прямо перед тризной. Демиаль едва кивнул, стыдливо пряча руки в длинных рукавах и не поднимая взгляд на старшую. Может, он слишком пугается, и деревня прекратит тайком над ним насмехаться после первой брачной ночи?.. Мысли о ней пугали. Что, если ему будет так же больно, как и тогда? Демиаль старался не плакать, как учила его Беренешка, да и тётя прежде ругала за плаксивость. Увидь сват его слёзы ― добавил бы и криков про то, что он не ценит того, как дядя-вдовец кидался в ноги их жрице, умоляя не прерывать их род. Сват отчего-то подхватился, затопал, но Демиаль лишь смирно сидел на лавке, стараясь не вмешиваться. Еле слышно скрипнула дверь: ― Сегодня вечером приду ― чтобы знал всё от начала и до конца! Беренешка вышла, даже не подпоясав толком кушак, наспех хлопнув от злого наговора кулаком в лавку, на которой сидел Демиаль, но так и не пожелав, чтобы горе ушло в землю. ― Горе ― в землю, а душа ― на волю, ― поправив тёмный платок на голове, прямо в унисон к навернувшимся слезам Демиаля, суеверно забормотал сват. И тут же, не выпуская шитья, спохватился: ― Ох, ну я-то дурак почти старый, а ты что сидишь? Хоть бы для тризны себе приданое прибрал! Вон, смотри, как Беренешка вокруг тебя, как за дитя печётся, а ты! Пока не жених ― сиди да молчи, а то как все уйдут ― так трясешься! Кто тебя просил с гулящими вдовцами к неженатым купчихам ходить?.. Демиаль стыдливо опустил голову, боясь, как бы сват не отчитал его ещё и за слёзы, что портили бледность его лица, едва видного из-за обмотанного по самые брови платка. Беренешка слишком совестливая, чтобы дать сорваться этой свадьбе. Может, торговать ей и легче, но статью она пошла в мать, которая всегда казалась сильнее собственного жернова на мельнице. ― А ведь она к тебе ходит, к жрице раньше петухов встаёт, тебя, который перед невестой слова доброго не сказал, отмаливает! Кабы не они, тебя ж стражницы в ту же ночь бы... и хуже того, что было… Демиаль рассеянно смотрел по сторонам, стараясь не вслушиваться в упрёки. Сейчас вслед за родителями, сёстрами и Беренешкой придёт черёд прощаний от желавших его увидеть неженатых парней и мальчиков, нужно прибрать все небрежно раскиданные вещи. ― Ты куда? ― мелькнул перед глазами недошитый платок, и щёку обожгло чем-то потным и старчески пахнущим. ― Так бы юбку на тебе завязал да выпорол, чтобы за свадебное не хватался! Куда смотришь? Нашептать своим же решил?! Демиаль не успел ни заслониться, ни прикрыть многослойными рукавами непристойно обнажившиеся от падения на дощатый пол коленки. Сват мельтешил перед глазами, проклиная его и за непристойность, и за якобы точное намерение наколдовать семье невесты кучу несчастий, включая бедность и смерть малых детей. От мыслей о невесте захотелось и впрямь схватить любой свадебный платок и омочить его слезами, хотя Демиаль сроду не знал ни одного слова заговора, что который мог бы отменить эту свадьбу. Или его бесчестье, которого он так не хотел, придя к хлеву за постоялым двором за шёлковой лентой, что обещала смотревшая на него наглой кошкой статная купчиха. ― ...Чего же сразу, простоволосый, к отцу за подол, а не к жрице прибежал? Маленький, что ли? Отец у тебя же вроде мудрый, а ты всё со вдовцами по ярмаркам подолом махать шлялся! Купчиха затягивала потуже кнут на шее, задирая ему юбки, а Фарилька, узнав о том, кто прислал ей вышитый золотой лентой пояс, сказала, что ей не нужен жених, который спит со всеми за подарки. ― Встань, чего развалился, скоро остальные придут! Вот же вредный, хватит реветь! Отец плачет, мать седеет, за них тебя на настоящей тризне поджарить надо! Таких бесстыжих раньше жечь или живьем замуровать не церемонились!.. Где-то на дороге тяжело заскрипели колёса. Сват, прокряхтев, что в старости учить дурачьё тяжелее, грузно поднялся во весь рост. Пока он смотрел в окно, Демиаль отвернул лицо ещё сильнее и отполз обратно в огороженную самыми чистыми простынями часть хаты, стараясь и не наступить на них, и не поджечь волочившийся по доскам подол ни об один из расставленных вокруг лавки промасленных фитильков. Садясь на лавку и придавая лицу смиренное выражение, Демиаль постарался не думать, почему за все эти множество дней Фарилька не пришла к нему даже с упрёками в неверности и почему её сосед так часто прибегает сюда к дяде весь счастливый и хвастается дичью, которую Фарилька доселе приносила из леса лишь ему. ― Идут, идут, сядь, куда сел, окаянный! ― запричитал было сват, решив накричать на него ещё и за неположенные при ритуале слёзы. Но тут послышались три зычных голоса, в дерево стукнуло, по меньшей мере, три кулака и сват тут же угодливо сменил тон: ― Да, да проходите, не стойте на пороге! Горе в землю ― душа на волю, как говорится. ― И всё образуется с костром, ― хмуро буркнули пришедшие и сразу приступили к делу: ― Мы новое имя от невесты передать хотим. Сват явно всплеснул руками: ― И жрица вас послала! Ох, а я тут сижу, ничего сватьям не готовлю, едва пирог новый намесить успел! Вы садитесь, дорогие сватьи, садитесь, я сейчас и в подполе вам чего хмельного налью! Кто-то поднялась с лавки, поднимая засов и из подпола послышалось приглушённое кряхтение. Что там было ― Демиаль не знал, лишь подойдя один раз за молоком, услышал строгий сватов окрик, что негоже жениху объедаться до первой брачной ночи. Видимо, сват захотел достать чего-то ещё, но его остановили, и он запричитал снова: ― Ну как же не выпить! Жрица же мне сама наказала, чтоб раз вы придёте, так и мы после дождя сподобимся! ― Ничего, до вечера все попрощаться успеют. Хмыканье, которое последовало от второй гостьи, больше напоминало глумливый смешок, как те, что окружали Демиаля в то время, когда его выпустили из амбара прямо под удары хворостиной от жрицы, и та объявила, как блудливый юноша может искупить свою вину, и что они должны принять, насколько важен чародейский род. Он не сразу понял, почему прекратились удары и почему все так посерьёзнели, когда крепкая старуха попросила его склониться, дабы все вспомнили обряд Нарождения. ― Зачем так к спеху? ― разливая пиво, всё ещё не понимал сват. ― Зачем-зачем... Виконтесса раньше проезжать изволила. Коли поспеет аккурат на свадьбу, может, и подать меньше будет. А я среднюю дочь к ней в конюшие отдать хочу, авось приглянётся. Вон, как нынче говорили, её светлость себе на ярмарке кружевника из нашинских взяла, хотя наверняка он там её сынкам не покрывала плетёт, больно язык умелый. Двое спутниц нестройно захохотали, но тут же самая старшая из них замолчала, а до Демиаля донёсся шёпот: ― Полно вам, при неженатом так шутить! Я и так его гоняю! ― дальше разобрать ничего не вышло и удалось услышать лишь обрывок фразы: ― ...передайте невесте, что наш красавец сейчас смирнее старой кобылки, уж я постарался! ― Ну полно тебе, старый, лишь бы не ревел и не обделался от страха, а будет строптивиться, так хвать за волосы его, строптивого жеребчика! От упоминания волос почему-то зачесались самые плохо заживавшие следы под воротником и на лодыжках. Может, папа придёт оплакать его ещё раз, а мама ― скажет невесте, что он может поплакать в пелёнках? ― Уж научу его! ― сват явно улыбался и, как всегда, стараясь угодить гостьям, топтался рядом с шитыми лоскутами, которыми утирался чей-то сытый рот. Демиаль одернул рукав, из-под которого выглянул алый след, и постарался сесть как можно расслабленней, глядя строго на свои едва угадывавшиеся под слоями белой одежды острые коленки. «Как тряпичная куколка сиди!» ― учил его сват, ― «Кто же к тебе, дураку, соболезновать придёт, раз ты о себе одном реветь будешь?» Застучали миски и кружки, затопали прямо в угол несколько пар ног. В тот самый, где пытался скрыться Демиаль. ― Ну вот, зайдите проститься, ― скорбно пропыхтел сват. Демиаль постарался не дернуться, стоило лишь свату отойти, потому что злорадный шёпот про то, как бы он пошёл по рукам, поочерёдно доносился от всех троих. ― Ну-с, ― глумливо начала самая наглая сватья, ― мы хоть и пришли соболезновать, но ты нас утешь в другом. Кабы уступила нам тебя подруга, было бы меньше грусти перед казнью. Ты и так и эдак бы в петлю пошёл, да больно ей глянулся. Мы рады за неё, но жалко нам, что не тебя, жеребчика, плёткой укрощаем. При последних словах у Демиаля дико зачесались следы кнута под одеждой, но он так и сидел, слыша кряхтение свата, возившегося то с гремящими горшками, то вновь полезшего в подпол за порцией угощений в дорогу. ― Ну же, ― нарицательно повторила самая старшая сватья, ― обними каждого из нас на прощание, и мы умерим нашу скорбь по тебе. Демиаль не знал, что ему делать, но и не рвался никому отказать. ― Что ж, ― усмехнулась третья, ― тогда я покажу, как надо утешать свою сватью. Из Демиаля точно выбили весь дух ― настолько крепко сжала его первая сватья, прогрохотав на ухо: ― Утешьте мои скорби, Богини! Демиаль поднял руки лишь потому, что попытался высвободиться, но сватья лишь шепнула: ― А теперь обнимай! Демиаль попытался не кривиться, а лишь отрешенно обнять стиснувшую его сватью. Следующая сватья ущипнула его в бок и Демиаль едва не вскрикнул из-за рук, обвивших его тонкую фигурку. И правильно: пришедший с дымящимся горшком сват застал его надсадно дышащим и смотрящим куда-нибудь, только не на облапавшую его сватью. ― Он так и сидит, даже в ответ не обнимет? Это грозило выволочкой после их ухода, но тут ущипнувшая его сватья бросила, что он молодец, и сват сменил гнев на милость. ― Ох, ну ладно, тогда проходите, я вам налью мёда для лёгкой дороги. ― Позже, ― улыбнулась ещё необнятая сватья и подошла поближе, ― ему пора утешить и меня. Эта сватья не щипалась и не пыталась его задушить в объятиях, лишь шепнула на ухо: ― Выкинешь что-то при жене ― она нам первым даст тебя на потеху. Демиаль не сразу понял, что его руки дрожали.