Наполеону уже несколько дней подряд было нехорошо. Выспаться не удавалось, кусок не лез в горло, а настроение менялось слишком часто. Противная слабость накатывала волнами в любое время дня и ночи, оглушая приступами тахикардии. Он понимал, что нужно идти и сдаваться врачам, но слишком боялся последствий. В лучшем случае его просто попросят со службы, а Соло к этому готов не был, поэтому стиснув зубы, терпел, заставляя организм работать на пределе своих возможностей.
Из-за своего странного состояния сегодня он безбожно опаздывал на ночное дежурство. Практически влетев в пустующую (если не считать робота-часового) приёмную участка, Наполеон на бегу ткнул в сканер значком из прозрачного алюминия и, игнорируя приветственно моргнувший огоньком скоростной лифт, кинулся к лестнице.
Накануне ночью он вновь плохо спал, ворочался с боку на бок, уговаривал организм отдохнуть, но всё без толку. День довольно бодро провёл на ногах, а под вечер перед дежурством его сморил тяжёлый душный сон, в который с трудом пробился сигнал будильника. И вот на матовой поверхности его электронного браслета отсчитывалась двадцатая минута задержки. Русский напарник Наполеона больше всего не выносил именно непунктуальности, которой Соло страдал время от времени. И чхать Илья хотел на вечные оправдания Наполеона. Оставалась одна надежда — отговориться несварением желудка, сделав вид, что зависал в служебном туалете для начальства на восьмом этаже. Иначе Курякин его просто уничтожит! Морально. Нарываться на очередной уничижающий взгляд и укоризненное молчание не хотелось, и невинная ложь казалась идеальным выходом.
Затормозив на площадке десятого этажа, Наполеон отдышался, откинул со лба влажные ещё после душа волосы, натянул на лицо страдающее выражение и вышел в коридор. Там было на удивление пусто, никто не толпился у автоматов с кофе и пончиками. Поразительно! Соло решил было даже плюнуть на своё липовое оправдание и под завязку загрузиться латте и любимой черничной сдобой с шоколадом, но тут услышал голос, доносившийся из отдела. Это был голос Ильи, приглушённый термопластиковыми стенами, но чётко различимый в тишине коридора. Наполеон, задержав дыхание, прислушался.
— …а я верю, что человек многое может изменить, — вещал Курякин, — пусть даже этих изменений не будет видно при его жизни. Идти выбранным курсом очень важно. Возьмите мою страну. СССР был попыткой создать идеальное государство, где все будут равны и счастливы, пусть даже они этого не хотят. Наши предки мечтали о Мировой Революции, о всеобщем благе и справедливости, готовы были мириться с тиранией и авторитаризмом, отдавать свои жизни в войнах, страдать, находиться в мировой изоляции. В XXI веке СССР отказался от железного занавеса. Люди потоком устремились на Запад. Начались волнения, враги готовились растерзать нас и растащить по клочкам, но страна выстояла, начались коренные изменения: борьба с бюрократией, с антигуманными законами, с закоснелостью общества, с предубеждениями. Постепенно людям пришло понимание, что идеал или Коммунизм недостижим, но стремление к справедливости, счастью, вера в лучшее всегда должны быть с нами и в нас. Основная идея никуда не исчезла. И сейчас, в XXII веке СССР — это главенство гуманизма, научной мысли, критического мышления, творчества, поиска новых истин и главное, свободы выбора. Оказалось, люди готовы ехать к нам со всех уголков мира не только, чтобы получать лучшее в мире образование, пользоваться услугами бесплатной медицины, но и чтобы жить нашими идеалами: получать скромную зарплату, трудиться, обустраивать непритязательный быт, заводить семьи, и улучшать мир вокруг.
Илья произносил речь вдохновенно, искренне, так, что заслушаешься. Соло стоял за дверью, замерев, и злился. С ним Илья никогда так не разговаривал, а вернее, не говорил вовсе. За два года сотрудничества он только односложно отвечал на вопросы, красноречиво зыркал, ругал беспощадно, правда, всегда по делу. И никогда, никогда не заводил разговоров даже на такие философско-отвлечённые темы и выпивать с Наполеоном перманентно отказывался.
— Тебя послушаешь, Курякин, так СССР — сущий Рай на Земле, — прервал установившуюся в отделе тишину гулкий бас толстяка Стабса. — Горазд ты болтать, как я погляжу, только вот почему-то ты здесь, а не там?
Илья хмыкнул довольно громко, а потом ответил:
— Стабс, ты про амишей* что-нибудь знаешь?..
Судя по установившемуся молчанию, Стабс ни о чём подобном за всю свою жизнь не слышал, что было неудивительно.
— Впрочем, неважно, — продолжил русский. — Есть у нас в Союзе правило: если хочешь убедиться в своём выборе, рассмотри все варианты. Конечно, советские граждане путешествуют, но чтобы, так сказать, осознать разницу, нужно хлебнуть западного образа жизни. Пару лет каждый молодой человек проживает в какой-то стране, по выбору, а потом решает, хочет ли вернуться домой.
— А ты, стало быть, ещё не решил? — спросила нежным голосом Ли ХёнНа, напарница Стабса.
— Решил, — чётко выговорил Курякин, но тут прозвучал сигнал распределителя, прерывая все разговоры. Соло проклял чёртово пищание, ведь ему жизненно необходимо было услышать ответ напарника, вот только момент уже был упущен. За дверью всё пришло в движение, и Наполеон поспешил зайти в отдел. На табло мигал сигнал вызова, карта с местом назначения и номерами экипажей. Среди них не было номера 17069, и Соло, наконец, перевел взгляд на Илью. Двухметровый русский стоял возле своего стола, сложив на широкой груди свои мощные руки, и угрюмо, и пристально сверлил его взглядом.
— Привет, коммунист! — заорал Соло и помахал ему рукой, чувствуя, как становится тепло в районе солнечного сплетения.
Тот едва кивнул в ответ, неуклюже умостил своё огромное тело за рабочее место и уставился в прозрачный монитор. Выговор за опоздание откладывался.
Соло выдохнул, прикипая взглядом к мужественному профилю и ненавидя себя за это. Бессмысленная злость на себя и Илью только усилилась. Каждый раз он пытался справиться с ней достойно, но у него не получалось. В Наполеоне словно демон просыпался, поднимая всё самое плохое со дна души. Вот и сейчас на лице появилась привычная глумливо-паскудная ухмылка. Желание вывести из себя невозмутимого и спокойного обычно русского зудело под кожей, хотелось уязвить его, сделать больно, растоптать. Наполеон знал, всегда знал, что начинает творить неведомую хрень каждый раз, как дело касается Курякина и его непробиваемой уверенности в собственной правоте. Соло подмигнул ХёнНе и громко осведомился, не желает ли она после смены позавтракать в его холостяцкой берлоге. От сального намёка восхищённо-преданный взгляд кореянки, обращенный на Илью, потух. Она грязно выругалась и показала Наполеону средний палец, от её нежного голоска не осталось и следа. Правильный во всех отношениях Курякин поморщился и недобро взглянул на напарника. В его глазах буквально читалось: «И что с тебя взять, с идиота?» За два года Соло хорошо научился читать все гримасы и выражения глаз русского. Пришлось.
Вновь пропищал сигнал распределителя, вызов оказался несрочным — обычное патрулирование местности. На этот раз засветился номер их экипажа. Соло присмотрелся к карте, портовый район — паршивое местечко. И почему туда назначили только одну патрульную машину? Краем глаза он следил, как Курякин проверял, крепко ли пристёгнута кобура, затем натягивал свою неизменную кепку. И откуда только у русских эта дурацкая привычка носить устаревшие вещи из натуральных материалов? — подумал Соло, защёлкивая на себе бронированный нагрудник. Курякин второй год обходился устаревшим бронежилетом, в серийно производимой амуниции просто не нашлось защиты его размера. Перед рутинным патрулированием Илья любил минут пять позависать над картой, чтобы хорошо изучить местность. И Наполеон, как обычно, не дождавшись его, поспешил к автокару.
В Нейтральных землях уже наступил вечер. Безымянный город, выросший под боком Международного Космического порта, погрузился в серую мглу, рассеиваемую светом неоновой рекламы и многочисленных прожекторов. Наполеон тщётно пытался разглядеть звёзды в затянутом смогом небе. Он вдыхал прогорклый воздух, чувствуя, как оседает вкус ракетного топлива на языке и не знал, что он делает в этом городе. Здесь никогда не утихала жизнь, шум на улицах не смолкал, потому что днём и ночью в космопорту приземлялись корабли, везли редкие товары, астронавтов и инопланетников, которым нужно было где-то поесть, развлечься и потратить кровно заработанные денежки. В центральных кварталах города царила безопасность и благопристойность, но стоило путешественнику выбраться на окраину, где цвела буйным цветом преступность, то пиши пропало: если не убьют, то уж обчистят точно, предварительно хорошенько отделав. Соло не любил ночные дежурства именно потому, что ему, молодому, но всё же детективу, приходилось работать патрульным в самых отстойных районах этого кишащего людьми мегаполиса. Курякин же никогда не жаловался, принимал всё с олимпийским спокойствием и выполнял любое идиотское задание с методичностью робота.
Успокоиться и охладить голову в одиночестве Наполеону так и не удалось, к злости на Илью добавилось глухое раздражение предстоящей паршивой ночкой. Соло выругался и пнул покрышку автокара. Чёртов русский явно не спешил.
Наконец, Курякин вышел из участка, лицо его было безмятежно, ни следа былого недовольства и угрюмости не омрачало его. Русский вышагивал уверенно, спокойно, немного неуклюже забрался на водительское место, опустил стекло и обратился к Соло практически ласково:
— Ну что, Наполеон, долго мне ещё тебя ждать?
«Вот так всегда», — думал тот, садясь на пассажирское сиденье. Как только появляется работа, Курякин становится предупредительным и учтивым, на разговоры всё равно не ведётся, но и своего истинного отношения к напарнику не показывает.
Сегодня был действительно странный вечер: впервые Наполеон ощутил, как устал от своего одностороннего противоборства и намертво замолчал, пока они ехали до места назначения. Весёлая злость и азарт испарились, разочарование, глухая тоска и досада сдавливали грудь. Что изменится, если он вновь попытается шокировать Курякина показной пошлостью, будет балагурить и болтать без умолку или рассказывать сальные анекдоты? Разве Илья изменит своё мнение о нём? Нет. С первой встречи русский составил его, и не поменял за всё время их знакомства, а Соло этому немало поспособствовал.
Когда-то Наполеону показалось смешным вытянувшееся лицо коммуниста, которого ХёнНа притащила в полицейский бар. Соло тогда хвастался своими спутницами-близняшками и нёс откровенную похабщину про групповой секс. На следующий день ему официально представили Курякина, как коллегу и нового напарника, и у Соло вдруг сорвало предохранители. Каждый удобный момент он демонстрировал новую подружку, делился на весь участок подробностями своих побед и постельных утех, проезжался по СССР и коммунистам, но так и не мог спровоцировать русского не то, что на драку, даже на словесное выяснение отношений. Эта машина для убийства лишь жалостливо смотрел на Наполеона и тихо-мирно корпел над бумагами. Хмурился и ругался Курякин только во время перестрелок с преступниками, и когда Соло опаздывал или глупо подставлялся на заданиях.
Постепенно до Наполеона стало доходить, что он делает что-то не то, совершает роковую ошибку. Тогда он попытался пригласить Курякина в бар, чтобы исправить положение, закончить глупый фарс, но было поздно. Илья не шёл на контакт, он ясно дал понять, что приятелями они не станут. Соло в тот момент испытал просветление, но ему уже ничего не оставалось, только продолжать делать глупости.
И вот подходил к концу второй год их совместной работы, Соло вдруг узнал, что в любой момент напарник может собрать вещи, уволиться из участка и вернуться домой. За грудиной потянуло болью, Наполеон неосознанно уставился на небольшой старомодный снимок, висящий над водительским сиденьем. Невеста Ильи, тоненькая хрупкая девушка в простом цветастом платье, улыбалась с него ласково и загадочно. Она переехала из Германии в Союз и теперь терпеливо дожидалась жениха дома, и Соло немного ненавидел её.
На самом деле он уже давно знал, что Илья — самый лучший человек на Земле. Он добрый, справедливый и благородный. Он служит в полиции, потому что верит в идеалы. Он могучий, беспощадный и суровый альфа на службе, и в то же время спокойный и немного неуклюжий — в жизни. Наполеон влюбился в него без памяти, в первый раз в своей жизни. И никогда ещё ему не было так страшно и так тяжело, потому что он никогда не смог бы стать достойным Ильи, даже если бы красивые глаза его невесты не смотрели укоризненно с глянцевого нелепого фотоснимка. Соло был глупым, жадным, он пошел в полицию, чтобы сделать карьеру, и он врал всем вокруг. И вместо того, чтобы быть сейчас выше своей ревности и чувства уязвленного самолюбия, и пожелать любимому счастья, Наполеон злился. Снова. Курякин ни за что не останется здесь, был уверен он. Русский грезил родиной, там у него остались родители, дом, невеста — нежная юная Габи. Чёрт бы её побрал! А он, Наполеон, останется здесь, испорченный, недостойный элемент загнивающего Запада.
Соло мучил сам себя всё время, пока они объезжали в обоюдном молчании зловеще безлюдную территорию порта. Внутри у него кипел гнев, грозясь вот-вот вырваться злобной тирадой, но он сдерживался. Пару раз ловил на себе пристальные взгляды Ильи, видимо того удивило несвойственное поведение напарника.
— Всё в порядке? — наконец решился спросить он.
— Более чем! — огрызнулся в ответ Соло.
Русский нахмурился, но больше спрашивать ничего не стал.
В районе заброшенных доков вдруг сверкнули несколько бесшумных коротких вспышек.
— Нужно посмотреть, — решил Курякин и направил машину в нужную сторону.
Минут пятнадцать они наблюдали за зданием, возле которого были замечены огни. Данные полицейских сканеров выдавали противоречивую информацию, значит, где-то стояли глушилки, такими обычно оборудовались подпольные кочующие лаборатории. Обнаружить их было крайне сложно, так как они надолго не задерживались в одной точке. Обычно их крышевали мафиозные кланы и кто-то из самой верхушки городской администрации. Штурмовать такую лабораторию в одиночку было крайне опасно, и Илья вызвал подкрепление.
— Ты же в курсе, что они могут скрыться? — сердито спросил Наполеон. — Знаешь же, что у нас крыса, и такие сигналы о подмоге отслеживаются. Их уже наверняка предупредили.
— Я следую инструкции, — только и ответил Курякин.
— К черту инструкции! — рявкнул Соло, застёгивая титановый шлем и вытягивая тяжёлое оружие из боковой панели. — Сиди и жди тут, если хочешь!
И он со скоростью света вылетел из машины, чтобы русский не дай бог не заблокировал его в автокаре. В нём кипела бешеная энергия и злоба, которую нужно было на кого-то выплеснуть. Наполеон уже добрался до входа в здание, когда услышал за собой знакомую лёгкую поступь напарника. Они действовали слаженно, как обычно на заданиях, чего не скажешь об их ежедневном взаимодействии. Все двери на пути были оборудованы электронными замками, Соло успешно нейтрализовал их мощным магнитным излучателем. Лабораторию действительно спешно сворачивали, в коридорах им то и дело попадались люди в защитных костюмах, прикрываемые бойцами. Курякин успевал вырубать их шокером до начала перестрелки, хотя у самого входа в главное помещение лаборатории они открыли огонь. Засада была небольшая, но располагалась в удобной позиции. Наполеону пришлось шмальнуть из плазменной пушки, чтобы снести заграждение (теперь ему точно придется написать кучу объяснительных о необходимости использования настолько мощного оружия). От выстрела обороняющихся раскидало в разные стороны, напарники перебежками добрались до запертой обожжённой двери. Наполеон вскрыл обычный электронный замок, и они вломились внутрь. В просторном помещении валялось брошенное впопыхах оборудование. Непонятно было, что всё-таки здесь производили. Соло и Курякин начали осмотр в разных направлениях и встретились у сплошного затенённого окна, выходящего в складской двор. Под ногами Наполеона что-то звякнуло, он наклонился, поднял металлический цилиндр на уровень глаз и ничего ещё не успел сообразить, как услышал крик Ильи, а затем ощутил мощный бросок, удар, звон стекла и падение. Раздался взрыв, в лицо ему брызнули стёкла и обжигающие искры. Затем он жёстко грохнулся спиной в кучу песка, смешанного с гравием, и на мгновение задохнулся от боли. Соло ничего не видел, но сразу попытался встать, ему удалось это с третьей попытки.
— Илья! Илья! — звал он, но никто не отвечал. Его вело, в голове раздавался противный звон. Где-то близко выли полицейские сирены, пахло палёным. Когда перед глазами рассеялась серая муть, Наполеон увидел зарево пожарища над головой, сам он стоял во внутреннем дворике склада, на достаточном удалении от летящих вниз осколков стекла и раскалённого железа. Прямо под окнами горящей лаборатории лежал Курякин. Он не двигался. Сердце Соло пропустило удар, он рванул к напарнику, стащил с его неподвижного тела куски арматуры, но не посмел больше трогать. Илья был весь в копоти, лежал лицом на бетонной дорожке, покрытой кирпичными осколками, под ним начинала скапливаться лужа крови. Его явно задело взрывом. Шлем с забралом из прозрачного алюминия наполовину защитил голову и лицо Курякина, но на русском не было титанового нагрудника, и хоть упал он со второго этажа, взрывная волна странным образом изломала его тело.
Соло боялся прикоснуться к Илье, боялся не почувствовать биение жилки на его горле. Потянул было руку, но вдруг увидел крепко зажатый в собственном кулаке пустой цилиндр. Он сразу понял, что произошло на самом деле. В таких сосудах перевозили крайне неустойчивое вещество на основе твердого ракетного топлива для создания взрывчатки. Курякин среагировал мгновенно, догадавшись, что это ловушка, и, вместо того чтобы спасать свою жизнь, вышвырнул непутёвого напарника в окно, а сам опоздал на долю мгновения.
«И это всё моя вина», — твердил про себя Наполеон, — «это я виноват. Что и кому я хотел доказать? И если Илья мёртв, если мёртв…». — Дальше думать он не осмелился.
— Офицер ранен, офицеру нужна помощь, — закричал Соло в рацию на браслете.
Все дальнейшие события для него были подёрнуты туманом: как их окружили коллеги, как Илью забирала скорая, как он сам давал показания. Наполеон рассказал всё без утайки, всё о своей вине. Как нарушил инструкцию, как не послушал напарника, как не почувствовал подвоха, ведь дверь в лабораторию оказалось так просто взломать. Он опомнился только в полицейском госпитале, ему вынули осколки стекла из нижней половины лица, просканировали, обработали ожоги. Потом он уселся в светлом прохладном коридоре перед операционной, где уже несколько часов оперировали Курякина.
Врач вышел только через семь часов.
— Мы уже видели последствия подобных взрывов. Его не отбросило, а наоборот втянуло взрывной волной и ударило о стену здания. Грудную клетку собирали по кусочкам. Следующие несколько суток критические.
Дальше было только ожидание у реанимации, и сон в неудобном больничном кресле. Соло пару раз пытались выгнать, но он спускался в кафетерий и вновь возвращался назад. Наполеон не помнил, ел он хоть что-то, умывался ли, ребята из участка забрали его униформу и принесли одежду на смену. Официально он был отстранён на время служебного расследования, поэтому никто не мешал ему ждать.
— Сегодня он ненадолго приходил в себя, — сказал доктор к концу вторых суток, но в палату так и не впустил. Потом Соло задремал в своем кресле и практически сразу был грубо разбужен, кто-то тряс его за плечо.
— Эй, — позвал его женский голос. — Эй, я к тебе обращаюсь.
Наполеон с трудом проснулся и сел прямо, на него пристально и сердито смотрела девушка с фотографии -
невеста Курякина.
— Как же тебе не стыдно? Сотворил такое с Ильей и ещё смеешь тут спокойно спать?! — буквально рычала она. — Вставай и уходи отсюда, его родители вот-вот придут, им будет больно видеть тебя здесь.
Соло вскочил. Его словно кипятком обдало с головы до ног, он застыл и не мог сдвинуться с места. Лицо горело от стыда, вина давила на сердце, но ему нестерпимо было слышать подобные слова именно от неё.
— Чего ты на меня уставился? — спросила девушка. — Это же ты, Наполеон Соло? Напарник Ильи? Бета? Язвительный, распутный, легкомысленный тип, что разбил его сердце и столько времени топтался по нему? Или, может, я что-то путаю?
Наполеон решительно ничего не понимал: кто кому разбил сердце? Почему? Зачем? Он лишь кивнул на автомате.
— Я надеюсь, теперь ты доволен? — продолжила Габи. — Теперь-то он тебе глаза мозолить перестанет, мы заберём его домой, и больше он сюда никогда не вернётся. Ах! — вздохнула она сокрушённо. — Илья, Илья — гад принципиальный! И сошёлся на тебе свет клином!
Наконец, кое-какой смысл в словах девушки Наполеон стал улавливать. И не поверил сам себе. Он попытался вдохнуть и не смог.
— Эй, что с тобой? — вдруг обеспокоенно спросила Габи.
Соло всего затрясло, он не мог дышать — спазмом перехватило горло. Сердце стучало так, что казалось, вырвется из груди в ту же секунду. Наполеон сгрёб себя за ворот футболки, царапая непослушными пальцами грудь, но воздух не желал проходить в глотку, перед глазами плыло. Габи подскочила к нему и силком наклонила его голову вниз. Соло, наконец, сумел сделать судорожный вдох и тут уж не выдержал: заскулил, из его глаз потоком хлынули слёзы вместе с отрывистыми рыданиями. Поначалу он пытался сдержаться, задавить в себе стыдные звуки, кусал ладошку, но всхлипы прорвались наружу. Наполеон зарыдал отчаянно и горько. Он устал, так устал. Страх, стресс, отсутствие сна, скрываемая годами природа взяли своё.
***
Теперь уже Габи решительно ничего не понимала.
Их с Ильей связывала крепкая дружба. Они познакомились по переписке, а позже, когда девушка приехала на учебу в СССР, жили по соседству. В 19 лет друзья заключили договор, что поженятся, если никто из них не влюбится до 25. Глупый был договор. После отъезда за границу пару месяцев Илья охотно делился с ней рассказами о выходках Наполеона, беспристрастно и трезво судил о нём. Но затем он вдруг перестал говорить хоть что-либо, а позже и вовсе разорвал их помолвку. Как-то пьяный Курякин позвонил бывшей невесте и выложил всё об объекте своей безответной любви. Тогда у неё сложился образ врага, образ ужасно порочного человека, что мучает её друга почём зря.
Сейчас же перед Габи рыдал очень красивый, мускулистый, но ранимый и измученный человек, который почему-то вдруг начал источать очень знакомый и очень тревожный запах.
— О, Господи! — запричитала девушка. — Вот это поворот!
— Габи, что ты ему сказала? — к ним уже успели подойти родители Ильи.
— Очень много лишнего, как я поняла! — воскликнула Габи и заявила, — мне срочно нужна отдельная палата.
***
Наполеон не очень понимал, что с ним происходит. Рыдания вдруг переросли в поскуливания, тупая тягостная боль скрутила всю нижнюю часть тела. Габи из злобной фурии превратилась в добрую и заботливую фею. Она отвела его в палату, уложила, просила потерпеть.
— Сколько времени ты уже подавляешь течку? — спросила она. — Отвечай, не бойся, я заканчиваю интернатуру в репродуктивном центре для омег.
— Двенадцать, — ответил он еле слышно.
— Двенадцать месяцев? — переспросила она.
— Двенадцать лет, — прохрипел Соло.
— Сумасшедший! — заорала она. — Альфа есть?
— Нет! — несмотря на боль, вскинулся Наполеон испуганно. — Никаких альф, нет, не смей!
— Хорошо-хорошо, — успокоила она его. — Тогда остаётся только один путь. Только скажи состав подавителей, что ты использовал, а потом я сделаю тебе укол, и ты уснёшь.
Наполеон не знал состава, просто указал телефон тех самых близняшек с вечеринки и получил, наконец, столь необходимое сейчас забвение.
