Напарник

      Габи так и не смогла увидеть Илью. Вот уже третий час она неотлучно находилась при Наполеоне Соло, который был погружён в медикаментозный сон. Делала Теллер это даже не потому, что мужчина являлся любимым Курякина, а в силу своего долга. Не важно, на территории СССР или Нейтральных земель, она поклялась защищать жизнь и здоровье омег во что бы то ни стало.       Вряд ли Наполеон понял, какой переполох устроил на этаже. Как только его скрутил первый приступ течки, необычайно острый запах начал распространяться вокруг. За три года интернатуры Габи ещё не встречала омег с настолько насыщенным и плотным запахом. Хорошо, что в тот момент все операции были закончены или ещё не начались. Захлопали двери, врачи и медсёстры альфы начали выглядывать в коридор из операционных и реанимационных палат. Если кто-то из них был бы близок к гону, наверняка случилось бы плохое. Благо все выглядели адекватными, пусть инстинктивно и среагировали на запах.       Когда Теллер потребовала отдельную палату, никто не обратил на неё внимания. Пока Николай Семёнович — отец Ильи, не потряс перед персоналом документом с дипломатическими штампами, их не восприняли всерьёз. После все засуетились, явился сам заведующий клиникой. Им позволили занять VIP-палату на этаже для выздоравливающих, предоставили медикаменты, которые попросила Габи. Но здесь не было необходимого оборудования для определения тяжести состояния Соло. Его организм перестал воспринимать подавители, которыми он пичкал себя долгие годы, а значит, имела место серьёзная патология. Вот только переговоры о перевозке Соло в клинику для омег застопорились, так как официально он считался бетой. Габи недоумевала, как какая-то формальность может помешать врачу оказать помощь пациенту. Она слишком долго прожила в СССР, где такие проблемы теперь возникали крайне редко.       Теллер связалась по номеру, что дал Наполеон, с его поставщиком подавителей. Ей удалось узнать формулу, но это ничего не прояснило. Девушка, которая ответила на звонок, рассказала, что Соло закупался у них не всегда. До этого он принимал что-то другое, и, по его словам, менял препарат при любом удобном случае, чтобы не вызвать привыкания организма.        Тук, тук.       Кто-то постучал в дверь, отвлекая Габи от раздумий.       — Войдите, — сказала Теллер, улыбаясь. Только один человек был настолько вежлив, чтобы стучать в палату к спящему пациенту.       — Как он? — с порога поинтересовалась Любовь Александровна Курякина. Они с мужем отлучались, чтобы устроиться в гостинице неподалеку от больницы.       Габи дождалась, пока женщина закроет дверь и подойдёт ближе.       — Не очень хорошо, — ответила она. — Думаю, он серьёзно себе навредил. Мне пришлось сделать осмотр без его согласия. Налицо воспалительный процесс, выделений нет, нужно проверить, не скапливаются ли они в матке. Если это так, то последствия — некроз тканей, а это удаление всех репродуктивных органов. Нужно оборудование для осмотра.       Теллер не просто так рассказывала все подробности матери Курякина, та до сих пор работала хирургом в лучшей клинике Москвы.       — Скажи, что тебе нужно. Я сейчас же звоню Николаю, воспользуемся оборудованием посольства, если необходимо, — пообещала пожилая женщина. Она с материнской теплотой и жалостью разглядывала хмурящегося во сне Наполеона.       — Трикодером я всё равно не смогу воспользоваться, — пояснила Габи. — Его не разрешено вывозить за границу. Нам вряд ли позволят провести осмотр на территории Посольства, поэтому мне хотя бы доступ к здешнему медицинскому сканеру получить.       — Сейчас сделаем, — пообещала Любовь Александровна. — Я всё-таки хочу дождаться внуков. Ой, прости, пожалуйста…       Женщина похлопала себя ладонью по губам и виновато глянула на Теллер.       — За что вы извиняетесь? — изумилась Габи. — Вы же знаете, что мы с Ильёй хорошие друзья, не больше. Если бы мы поженились — то совершили огромную ошибку, мы оба это понимали, иначе сыграли бы свадьбу ещё до его отъезда.       Любовь Александровна обняла её, поцеловала в лоб и собиралась было уйти, но Габи придержала её за локоть.       — Но вы мне другое объясните, — сказала она. — Вам-то откуда вся эта ситуация известна? Что-то я сомневаюсь, что Илья рассказал вам о Наполеоне и своих чувствах. На него не похоже.       — Ах, — махнула рукой женщина, возмущенно закатывая глаза. — Это всё Николай Семёнович, ты же знаешь какой он параноик. Узнавал об Илюше по своим каналам, и мне всё докладывал. Скучает по службе мой обормот, вот и развлекается. А я ему вместо генерала, видимо.       Габи знала, что Николай Семёнович — военный в отставке. Его даже в нейтральные земли пускать не хотели, так как ещё не вышел срок его невыездного статуса*. И источники старшего Курякина явно находились во внешней разведке.       — Илье это не понравится, — всё же решила быть честной Теллер, — когда он узнает, а он узнает, они опять поругаются.       — Пусть ругаются наздоровье, — прошептала Любовь Александровна, — только бы Илюша встал на ноги.       Глаза женщины заблестели слезами, на лице проступили истинные чувства, что она испытывала.       — Как он? — спросила Габи, крепко обнимая расстроенную женщину.       — Слава прогрессу, стабилизировался, — ответила та, отвечая на объятья. — Так страшно видеть собственного ребёнка на месте своих пациентов. Нас пустили буквально на минуту, а потом попросили уйти. Хочу попытаться ещё раз увидеть его.       — Я приду, как только смогу, — пообещала Габи.

***

      Темнота вокруг рассеивается, и Наполеону снова девять лет. Его фамилия Уильямс, он пухлый, кудрявый, низенький и смешной. После школы пробирается домой через чёрный вход и тихо поднимается по лестнице в свою комнату. Ему нехорошо, и он прячется под одеялом в своей кровати. Внизу стучит посудой домработница. Наполеон не хочет беспокоить пожилую женщину, та точно распереживается и позвонит маме. А мама и отчим сегодня не ночуют дома. Они готовились к этому вечеру всю неделю: ездили по больницам, пили какие-то пилюли, перешёптывались по углам. Думали, что сын глупый и не знает, что они хотят заделать малыша. Но он знал и поэтому терпел боль в животе, закусив губу и зажав ладони между ног. Утром Наполеон слышал, как мама говорила Маргарите, что звонить им можно только в случае Армагеддона.       Он не знает, сколько времени проходит, но вдруг раздается звук мотора, прямо под приоткрытым окном его комнаты. Хлопает дверь автокара, потом входная и раздается голос Фрэнка. Тот что-то забыл в их с мамой комнате и торопится наверх, значит, Наполеону нужно лежать тихо, как мышка и не постанывать, как он позволял себе до этого. И всё получается, практически, пока вдруг не раздаётся животный рык, и дверь в его комнату не слетает с петель. На пороге отчим с горящим зелёным огнём взглядом, с искажённым лицом. Наполеон кричит от страха, когда мужчина подбегает к кровати и пытается содрать с него одеяло, но мальчик замотан в него, будто в кокон и вцепился так, словно от этого зависит его жизнь. Фрэнк недоволен этим и пытается разорвать плотную ткань ногтями, и она, к ужасу ребёнка, поддаётся. И Наполеон кричит отчаянней, когда на него наваливаются сверху, добираясь руками до тела. Потом тяжесть тела исчезает, и он видит Маргариту со сковородкой в руках, отчим стирает кровь с затылка и надвигается на женщину, но та храбро машет устаревшей утварью и ругается по-испански. Фрэнку всё равно, и он бьёт домработницу наотмашь рукой, та падает и затихает. Отчим возвращается к нему, окаменевшему, скрючевшемуся на своей постели, не способному убежать. Чужие руки скользят по его ногам, выше к краю шорт, а затем с силой стягивают их вниз. Ужас плещется в его сознании, он даже кричать уже не в силах, но вдруг видит маму. У неё тоже глаза полыхают огнём и взгляд безумный, но Наполеон счастлив, вот сейчас она подойдёт и спасёт его.       Маленькая хрупкая женщина оглушительно рычит, отшвыривает одной рукой от сына обезумевшего альфу, а затем наклоняется над собственным ребёнком и издаёт угрожающее шипение. Для Наполеона этот момент страшнее, чем нападение отчима. В этот миг он теряет всё, весь привычный мир рушится для него. А мама, милая добрая мама становится врагом.       Да, позже будут слёзы и мольбы о прощении. Будут уверения, что всё это большое недоразумение. Так сложились обстоятельства. И никто не виноват: что у Фрэнка был искусственно вызван гон, а у матери пик цикла, чтобы быть уверенными в зачатии на сто процентов, что у Наполеона началась течка в столь юном возрасте, что к ней добавилась редкая мутация, вызвавшая выделение гиперактивных феромонов, способных свести с ума любого альфу. Никто не виноват, что Фрэнк забыл в спальне рабочий коммуникатор, а мать слушала в автокаре музыку и не сразу среагировала на шум. Всё это будет, но следующие два года запомнятся Наполеону сущей пыткой. Из его жизни исчезнет Маргарита, которой заплатят за молчание и отпустят на все четыре стороны. Не будет никакого разбирательства, ничего не будет. Останется большой старомодный дом, заполненный антиквариатом и одиночеством. Останутся больницы, каждые три месяца, медикаментозный сон по нескольку суток — так для юного организма лучше всего. Его будут изучать на медосмотрах (редчайший случай в практике), водить к психологу, ссылать в санатории. Мама родит ребёнка и больше ни разу не зайдёт в комнату Наполеона. Отчим будет улыбаться виновато, натянуто и засыпать дорогущими гаджетами и игрушками. Разрешит всё на свете, даже выходить в виртомир без ограничений. И это станет спасением для маленького, психически травмированного омеги. Наполеон будет отчаянно искать выход и найдёт.       В день, когда ему исполнится одиннадцать, он позвонит биологическому отцу, соберёт вещи и будет три часа ждать под палящим солнцем его приезда. В виртомире Наполеон найдёт всю информацию об отце, о его похождениях и сроке за мошенничество и о том, что мистер Бенедикт Соло хотел оставить сына себе, но мать не позволила. По суду запретила общение с бывшим уголовником. Только вот с наступлением одиннадцати лет ребёнок был в праве выбирать с кем жить, тем более, что отец каким-то чудом не был лишён родительских прав.       Наполеон теперь уже Соло вернётся в бывший свой дом ещё раз в четырнадцать лет. Он попросит Фрэнка - правительственного агента, нарушить закон, чтобы навсегда избавить себя от воспоминаний, присутствия, или каких-либо притязаний пасынка. Он едва взглянет на маленькую сестричку, не ответит на объятья матери, потому что не будет уже тем смешным и маленьким Наполеоном. Его биологический отец не знает, как обращаться с омегами, поэтому воспитывает его, как альфу. Только раз в три месяца мальчик позволяет себе испытывать слабость, в очередной раз, погружаясь в сон. Потом просыпается и ненавидит всё это, тренируется, тренируется до изнеможения. Он не хочет быть омегой. Поэтому, забирая свои новые документы со статусом: «бета», он безжалостно отвернётся от старой жизни и никогда больше в неё не вернётся.       Когда врачи всё чаще начнут говорить о достаточном возрасте и поиске альфы, они с отцом переедут в Нейтральные земли, подальше от Штатов. И Наполеон больше никогда не погрузится в сон, а начнёт принимать подавители, которыми отец будет снабжать его в избытке, возобновляя старые преступные связи. Соло младший научится врать, научится с блеском выдавать себя за шебутного и любвеобильного бету, но никогда и никого не подпустит к себе близко. По совету родителя он не станет воровать по подворотням, а поступит в академию охраны закона и порядка Безымянного города.       В двадцать Наполеон потеряет отца, а в двадцать четыре встретит Курякина, который поверит в его ложь. Курякина, который будет замечательным и добрым, не таким как все. Курякина, который пробудит в Наполеоне всё, что он мечтал похоронить.       И Наполеон хотел бы отвернуться от всего этого, забыть на мгновение, но он знает, что спит и даже во сне не может отрешиться от своих страхов и спрятать голову в песок.

***

      Теллер клевала носом. Перелёт дался ей нелегко, да и спала она всего пару часов перед рейсом. Вопрос с клиникой для омег так и не решился, поэтому она не могла оставить Соло здесь, в непрофильной клинике, без присмотра. Ей удалось нарушить очерёдность и воспользоваться медицинским сканером для исследования повреждений внутренних органов при диагностике состояния своего пациента. Всё оказалось не столь критично, как могло бы быть, но лечиться омеге впоследствии придётся долго и упорно. Застарелые спайки и сильное воспаление без скопления жидкости — можно сказать, для столь долгого пренебрежения собственным здоровьем Наполеон легко отделался. Хотя Габи ещё ничего не знала о состоянии его гормонального фона.       Николай Семёнович по её заказу привез из посольства лучшие лекарства и отвёз анализ крови омеги, правда, пришлось заочно записать Соло в женихи гражданина СССР Ильи Курякина. Да и с официальными представителями Нейтральных земель нужно было согласовывать лечение местного жителя "забугорными" препаратами. Только ближе к середине дня удалось поставить первую капельницу и сделать необходимые уколы. Любовь Александровна пару раз заходила, делилась новостями об Илье, за которым разрешили наблюдать в онлайн режиме, и справлялась о состоянии Наполеона. Старший Курякин в палату заходить отказался, сильно смущался.       Соло же, несмотря на обезболивание и увеличение дозы снотворного, с каждым часом спал всё беспокойнее. Он вздрагивал, хмурился, звал отца, Илью, и Габи это нервировало, но она очень сильно устала и все-таки вырубилась на мягком, но неудобном кожаном диванчике для посетителей.       Её разбудили чьи-то настойчивые руки.       — Что-то происходит с Ильей, — над Теллер стояла Любовь Александровна, испуганная и бледная до синевы. — Николай отлучился, а мне ничего не говорят, трансляцию из палаты приостановили и внутрь не пускают. Вдруг?!..       Женщина зарыдала. Теллер тут же подскочила и усадила её на диванчик, подала воды. На индикаторе, возле экрана комма горело 3.43 ночи.       — Да что вы, Любовь Александровна? Успокойтесь! — бойко проговорила Габи. — Вы перенервничали просто, я сейчас схожу и всё-всё узнаю. Уверена, что ничего страшного не произошло.       — Пойдём вместе, — вскинулась пожилая женщина.       Теллер глянула на Наполеона, тот хоть и был пристёгнут к койке мягкими фиксаторами, всё-таки сбил с себя термопластиковое одеяло, глаза его быстро подёргивались под веками, а руки мелко подрагивали. Габи выругалась про себя, вновь укрыла омегу, потрогала вспотевший лоб, посчитала пульс.       — Надо, чтобы кто-то остался здесь, — решила она. — Он нестабилен, что-то происходит.       — Хорошо, я останусь. — согласилась Любовь Александровна, она уже сумела взять себя в руки. Соло так же невольно стал её пациентом, ведь Теллер поделилась с ней его личными данными, диагнозом, спрашивала совета в лечении, а благополучие пациента для врача на первом месте, несмотря ни на что.

***

      Невзирая на поздний час у реанимационной палаты действительно толпился персонал. Врачи с разных этажей яростно спорили и явно пытались хоть краем глаза заглянуть внутрь. Габи смешалась с толпой, благо на ней был надет комбинезон местных врачей, благосклонно выделенный завклиникой. Сначала она ничего не могла понять из отдельных восклицаний и фраз, но постепенно складывалась общая картина. Теллер уже слышала о таком. Такие случаи были описаны во многих медицинских трудах прошлых веков. Чем дальше уходил прогресс, тем меньше подобных примеров становилось. Быстрая регенерация альф была таким же пережитком прошлого, как неуправляемая течка у омег.       «Вот и встретились два одиночества», — ухмыльнулась про себя Габи.       Она поспешила вернуться и успокоить Любовь Александровну. Та, в свою очередь, разговаривала по комму с мужем, видно было, что Николай Семёнович очень взволнован.       — Ну, что?! — воскликнули они одновременно (один с экрана, другая — с дивана), завидев Теллер на пороге.       — Всё хорошо, но странно, — поделилась Габи. — Я не говорила с врачом, но подслушала персонал. У Ильи происходит ускоренная регенерация, они поздно заметили, когда уже кости начали срастаться. Устроили там сейчас консилиум, всё понять не могут что к чему.       — Слава прогрессу! — выдохнула Любовь Александровна, вытирая с лица слёзы облегчения. Со лба Николая Семёновича исчезла вертикальная морщинка. Он практически улыбнулся.       — Я бы не торопилась с выводами, — прошептала Теллер и стрельнула глазами на комм. — Надо обсудить пациента, — добавила она.       Женщина поспешила попрощаться с мужем.       — Что? — спросила она после, хмурясь.       — Илья почуял этого красавчика, — ответила Габи, указывая на спящего. — Это очевидно. Значит, его организм восстанавливается, чтобы войти в гон.       — И? — растерянно проговорила Любовь Александровна. — Я наблюдала подобное собственными глазами, когда была практиканткой. Это похоже на чудо!       — Тёть Люба, — поспешила остановить её Габи. — Наполеону Соло 26 лет и он девственник. Абсолютный.       — С чего ты взяла?       — Он принимал подавители 12 лет, — продолжала Теллер, — да такие, что делали его практически асексуалом. Он чуть не впал в панику от одного упоминания об альфе. Нарушил закон и загнал свой организм в попытках скрыть настоящий статус и пол. Велика вероятность того, что он очнётся и пошлёт всех нас куда подальше и совсем не обрадуется тому факту, что вдруг стал наречённым Ильи. Я не пугаю вас, а лишь предостерегаю от ложных надежд. Гон поможет Илье восстановиться, но он же может навредить ослабленному организму в случае отказа омеги.       — Я тебя поняла, — с трудом проговорила Любовь Александровна. — Но давай будем решать проблемы по мере их поступления.       — Хорошо, — согласилась Габи. — Не обижайтесь на меня.       — Ни в коем случае. Ты, как всегда, судишь здраво.       Любовь Александровна ещё немного посидела в задумчивости, а затем с прежней энергией побежала добиваться встречи с сыном.       — Пусть всё получится, — попросила про себя Теллер. — Пусть Илье повезёт.       Консилиум врачей в палате Курякина завершился, и было принято единственно возможное решение: «В интересах пациента, находящегося в крайне тяжёлом состоянии, оставить связанного с ним омегу в клинике официально».       Наполеона перевезли в пустующий стерильный блок, чтобы его запах не так беспокоил альф. Илью доставили в соседнее помещение, перед этим влив в него огромное количество различных витаминизированных коктейлей. Его организму требовались сила и энергия для сверхбыстрого восстановления. Вокруг альфы также разбили целую лабораторию, и отслеживали его состояние буквально по минутам. Любовь Александровна не противилась этому, она понимала, насколько ценный опыт приобретают местные врачи, но в то же время, не спускала с них глаз и мониторила все их действия.       Теллер же смогла, наконец, поспать и увидеть друга. Она не заметила на нём никаких внешних повреждений, хотя тётя Люба описывала его изначальное состояние. На видимых частях тела не то, чтобы кровоподтёков и ранок видно не было, даже выцветающих синяков не осталось. Казалось, Илья уснул и вот-вот проснётся.       Так и случилось. Уже к вечеру он открыл глаза. Хорошо, что альфа был пристёгнут к койке намного крепче, чем омега, иначе он бы себе немало навредил. Его взгляд казался затуманенным, разум ещё спал, зато инстинкты брали верх, провоцируя сорваться с места и бежать навстречу запаху.       Достучаться до Курякина удалось не сразу. Но тело его было ещё слабо, и гон не вошёл в полную силу, поэтому старший альфа сумел подавить его своим запахом и авторитетом и привести в чувство. Николай Семёнович слегка рыкнул на сына, а потом потрепал по щеке и попросил очнуться. Когда во взгляде Ильи появилась осмысленность, оба родителя склонились над ним и принялись спрашивать о самочувствии. Врачи уже даже не пытались отвоевать своё профессиональное право у этих настойчивых русских, дождались пока они сами отойдут от пациента.       Габи наблюдала всё это из-за прозрачной стены, отделяющей блок с омегой от смежного помещения, которое по своей сути являлось комнатой для родственников, что могли при желании находиться рядом с изолированным больным. Она помахала Курякину, когда его койку привели в полусидячее положение. Тот ответил слабой улыбкой и прикипел глазами к кипенно белой ширме, закрывающей койку Наполеона. Теллер вздохнула и закатила глаза. У Соло тоже наметился прогресс, препараты подействовали и воспаление начало проходить, железы заработали как надо, а, следовательно, начала выделяться смазка. Запах течной омеги теперь стал ещё гуще, хотя куда уж больше. Альф сюда уже не допускали, так как даже далёкие от гона особи принимались вести себя неадекватно, кроме стойкой ко всему Габи и выдержанного Николая Семёновича.       Теллер уже понимала, что течка Наполеона не закончится просто так. С современными безопасными снотворными омега может проспать сколько угодно долго, но процесс всё равно не окончится сам собой. Анализы крови это подтверждали. Соло придется вывести из сна, и ему нужно будет принять решение. Он может провести течку с Ильей, или купировать её химическим способом. Габи боялась, что, несмотря на риск необратимых осложнений, Наполеон выберет второй вариант. Если таково будет его решение, нет ничего, что сможет его остановить. Такой закон действовал в Нейтральных землях: есть желание и деньги, можешь вытворять со своим телом что угодно, даже если это во вред.       От Габи больше ничего не зависело. Ей осталось только разбудить своего пациента, но она медлила. «Ещё чуть-чуть подождать, время есть, — думала Теллер. — Пока Курякин не оправился, пока целиком не погрузился в гон. Оттянуть неизвестное. Неизбежное». Ей казалось, что в её руках сейчас жизнь и счастье дорогого человека. Она досчитала до десяти и развернулась к ширме, сжимая в ладони приготовленный заранее гипошприц.