Напарник

      — Я буду говорить только с Ильей, — Наполеон очнулся и, несмотря на скручивающую его течку, держался хорошо. Парадоксально, но его успокаивал запах, доносящийся из соседней палаты.       — Это неразумно, — заявила Габи, — он может не сдержаться.       — Я с ним поговорю, — отрезал омега.       Теллер посвятила его в курс дела полностью и без прикрас. Наполеон был ей благодарен за помощь и за честность, но сейчас её присутствие нервировало его, заставляло ревновать. Пусть бывшая невеста Курякина и оказалась альфой, разум омеги всё равно воспринимал её как соперницу.       — Хорошо, — сдалась Габи. Ей не нравилось, что она не смогла понять отношение Соло ко всему этому, выражение его лица было нечитаемым.       Илья выглядел натянутым как струна, будто чувствовал, что омега проснулся. Ноздри его трепетали, а глаза в обычной жизни голубые и ласковые отсвечивали хищным зелёным огоньком. Альфа казался огромным и опасным, Габи никогда не боялась его, потому что для неё он был немного неуклюжим добряком, стесняющимся своей комплекции, особенно когда попадал в замкнутые и слишком маленькие для него пространства. Таким же Теллер друга ещё не видела и чувствовала постыдную дрожь внутри, ей хотелось пригнуть голову и опустить глаза, подчиняясь сильному. Она с трудом преодолела это состояние.       — Соло хочет поговорить с тобой, — объявила Габи и вкатила альфе двойную дозу успокоительного. — Обещай мне, что не сорвешься, если он скажет нет.       Курякин глянул на неё исподлобья и кивнул. Он вообще мало говорил с тех пор, как его посвятили в ситуацию с омегой.       Ширму, закрывающую койку Наполеона, пришлось убрать. Теллер должна была видеть происходящее, находясь за дверью с гипошприцем наготове. Соло тут же спрятал взгляд, опустив голову, Илья же наоборот пожирал его глазами через стекло.       В воздухе повисло напряжение.       Когда альфа переступил порог изоляционного блока, то застыл на мгновение — концентрированный запах едва не сбил его с ног. «Моё! Моё!» — засигналило в мозгу, первобытные инстинкты требовали схватить, поиметь, пометить. Так не мог пахнуть его распутный напарник бэта, так пах омега, предназначенный ему, его пара. Притерпевшись и поняв, что может адекватно мыслить и функционировать, Илья подошёл к койке и опустился на стул, стоящий рядом. Габи, видя это, облегчённо выдохнула.       — Как ты? — спросил альфа у Наполеона и вместе с приливом нежности и желания почувствовал жгучий стыд и страх. Почему же за два года он не сумел разглядеть его настоящего? Сам прятался, зализывал раны, лелеял своё ущемлённое самолюбие и гордость. А его не разглядел?       Соло же не в силах был взглянуть на человека, которого любил и которого чуть не погубил собственными дурацкими поступками. Но он всё же пересилил себя и поднял глаза. Курякин был огромным, отчаянно красивым, а, главное, живым. От полученных им увечий не осталось и следа, и губы Наполеона вдруг задрожали. Он попытался улыбнуться и не смог, глаза затуманили слёзы.       — Прости меня, — выдавил он из себя и шумно задышал, чтобы позорно не расплакаться. Течка отошла на второй план, не было ни безумия, ни унизительного желания подчиняться и, если честно, физически он чувствовал себя спокойно и правильно, даже несмотря на смазку, что с удвоенной силой стала выделяться и пропитывать недавно поменянные простыни. Вот только душа его была не на месте. Он должен был убедиться, что Илья сможет простить его за ложь, за мерзкое поведение, за горячность, чуть не стоившую ему жизни. Должен был убедиться, что ещё не поздно, и у Соло есть право побыть вместе хотя бы раз, хотя бы одну течку.       Большие и сильные руки в одно мгновение сгребли Наполеона с койки. Илья перетащил его к себе на колени и крепко обнял.       — Глупый, — зашептал русский ему в макушку. — Ты ни в чём не виноват. Ни в чём.       Теллер за стеклом дёрнулась и крепче сжала гипошприц, но омега не стал отбиваться, даже не пикнул. Обнял в ответ, смял пальцами больничную рубаху на спине Ильи и уткнулся покрасневшим носом ему в шею. Габи смутилась и отвернулась. Все её опасения развеялись вмиг: кто бы и как ни навредил омеге, но Курякину явно удалось сломать лёд. Она не стала дожидаться подтверждения от Наполеона, сделала знак остальным врачам и поспешила покинуть помещение.       — Скажи, что ты меня не боишься, — тем временем молил Курякин. Всё его существо стремилось заявить на омегу права, кровь вскипала, гон делал своё дело, руки дрожали, но он упорно не смел опустить их ниже талии Наполеона.       — Только не тебя, — ответил омега, оторвался от Ильи и смело заглянул ему в глаза. Щёки и уши Соло горели огнём, Курякин ни разу ещё не видел зрелища прекраснее.       — Только не тебя, — подтвердил Наполеон и сам потянулся за поцелуем.       Илья почувствовал вкус омеги и издал такой звук, словно страдающий от жажды, наконец, смог получить глоток воды. Поцелуи Наполеона были порывистыми, неловкими, но такими сладкими. Курякин вспыхнул мгновенно, отбросил все сомнения и дал, наконец, волю рукам, забираясь под подол рубашки Соло, насквозь пропитанной секретом. Он гладил, мял, раздвигал, исследовал все изгибы, распалившись, сорвал мешающую ему тряпку, оставляя в своих руках только голого и прекрасного Наполеона. Сложно сосчитать, сколько раз он мечтал об этом моменте, и сколько раз приходил в отчаяние, осознавая, что этого никогда не случится. Но сейчас его напарник был здесь, с ним, пах потрясающе пряно и только для него, ластился, прижимаясь крупным мускулистым телом. Илья застонал, сил терпеть не было, гон срывал тормоза и грозил перейти в неуправляемую стадию.       — Нам нужно поторопиться, — предупредил Курякин, отрывая от себя омегу. Тот ничего не ответил, только бросил на него абсолютно невменяемый взгляд и потянулся к губам. Илья выругался, пересадил Соло обратно на койку и принялся сдирать больничную одежду.       Наполеон откинулся навзничь, огладил свою грудь, затем пресс, начал спускаться ладонями вниз, к гладкому, гордо стоящему стволу и аккуратным яичкам в завитках черных волос. Курякин зарычал, и, перехватив руки омеги, убрал их, заменяя своим ртом. Проложив дорожку поцелуев от пупка к основанию члена, он широко мазнул языком по всей длине и сразу же заглотил наполовину. Соло всхлипнул, а затем выгнулся и закричал, кончая от единственной фрикции. Илья принял всё до капли. Член у Наполеона даже не опал, омега завозился и застонал разочарованно, явно ожидая продолжения. Курякин не заставил его ждать, насадился ртом до основания и скользнул пальцем в пульсирующий анус. Соло шире расставил ноги и толкнулся в ответ. Альфа, всем своим существом ощутил его готовность, вдоль позвоночника прошла крупная дрожь — омега хотел его, омеге было не больно, омега был готов к большему. Курякин выпустил изо рта его член (терпения на оральные ласки не хватало), убрал палец и тут же загнал сразу два, вновь получая поощрение. Наполеон застонал так призывно и принялся насаживаться на готовящие его пальцы. Смазка капала на руку Ильи и струйкой стекала до локтя. Воздух вокруг становился горячим и сухим как в пустыне, выжигая кислород из легких. Членом Курякина можно было забивать гвозди. Возбуждение уже становилось болезненным, поэтому он остановил подготовку и отпустил последние ограничители.       Койка оказалась слишком узка для них двоих, и Илья просто развернул омегу поперёк и подтащил к самому краю. Соло обхватил его ногами за талию и выгнулся, подставляясь. Альфа примерился, придержал рукой свой член и направил головку к розовому припухшему блестящему смазкой входу. Проникновение было блаженством и мучением одновременно, теперь уже Наполеон болезненно шипел и не спешил рваться навстречу, а Илья просто не мог ждать. Пришлось наступить на горло собственной цивилизованности и начать двигаться, выпустив на волю свою первобытную сущность. Альфа нависал сверху, работал мощными бёдрами, блаженствовал и брал своё, тараня горячий и влажный афедрон омеги. Соло же кричал от наслаждения и боли, но принимал как надо. Течка, обилие смазки облегчали дело, вот только наличие у него не вылеченного до конца воспаления, а у двухметрового альфы огромного члена, давали о себе знать. Но омега всё же очень быстро кончил, в этот раз, выстрелив всем запасом семени себе на живот. Илья же ещё какое-то время катал его безвольную тушку по койке, а затем заполнил спермой его внутренности и закупорил всё узлом. Пришлось альфе как можно осторожнее стаскивать Наполеона с постели, тесно прижимая к себе, тащить к широкому, но короткому дерматиновому диванчику и умещать их обоих на нём.       Они расцепились минут через двадцать. Соло был обессилен и практически распластался на альфе, ноги которого свешивались через боковину дивана.       — Ты в порядке? — спросил Илья Наполеона, поглаживая кончиками пальцев его шею и плечи.       — Мг, — только и мог ответить тот.       — Нам нужно позаботиться о постели, пока мы ещё в состоянии. Отпустишь меня ненадолго?       Соло был абсолютно не согласен, но так как говорить или двигаться ему категорически не хотелось, он всё же позволил оттащить свою тушку обратно на койку, хоть и порычал недовольно в процессе. Илья закутал Наполеона в простыню до кончика носа, ушёл, и его не было, казалось, целую вечность. Затем он вернулся и перенёс Соло в смежное помещение, где уже стояла кровать, слава космосу, большая и не на колёсиках. Там был и запас воды, фрукты, свежие простыни и полотенца. Вскоре их вновь поглотило желание, и уже ничего не отвлекало их друг от друга.

***

      Теллер не могла понять собственных чувств. Только что помятый, пахнущий сексом и счастьем Илья вновь заперся в изоляционном блоке, получив то, что нужно им с омегой. И она солгала бы, если бы сказала, что её это не задело. Разумом она всё понимала и даже то, что не любит Курякина, но на секунду ей стало обидно. Они с Ильёй всегда были на одной волне, он заботился о ней, он спас её от самой себя и подарил новую жизнь. А теперь будто ускользал от неё.       Габи горько улыбнулась и всё-таки решила поехать в гостиницу и отдохнуть. Николай Семёнович и Любовь Александровна успокоенные и уставшие уже отбыли. Они зазывали её с собой, но она хотела убедиться, что всё хорошо. Вот только теперь ей хотелось плакать.       Габриэлла Теллер родилась девочкой-альфой. В семье по этому поводу произошёл скандал, настолько крупный, что отец подал на развод. В «уродстве» дочери он обвинил жену. Мама, к её чести, ни разу не дрогнула, любила девочку беззаветно и даже гордилась малышкой с редкой мутацией. Габи на момент регистрации имени и статуса стала третьей, официально подтверждённой особью женского пола с альфа геномом во всей Германии. Из-за физиологии в детстве ей пришлось особенно туго. Дети были жестоки. Они дразнили её и так и норовили подглядеть за ней в туалете. Она научилась быть сильной очень рано. С первого класса в школе Теллер принялась драться, и с успехом отстаивала свою честь. С возрастом всё выровнялось, к ней привыкли, её приняли. Вот только если бы в седьмом классе в рамках акции «Сближение стран: Германия — СССР» ей не вручили бы бумажное письмо из русской школы-побратима**, она бы так и не узнала , что есть настоящая дружба, забота, поддержка, привязанность. С Ильёй они переписывались до окончания старших классов и только после стали общаться по комму. В восемнадцать Габи ни секунды не сомневалась, уезжая в Советы на учёбу. Мама плакала и молила остаться, она вполне серьёзно считала, что её девочке промыли мозги «проклятые коммунисты».       Теллер открыла глаза, её автокар уже притормозил у гостиницы. Она встряхнулась и отмела прочь воспоминания и пустые сожаления. Курякин всё же нашёл свою половинку, теперь её очередь. Если ей это действительно нужно.

***

      Соло немногое помнил после первого их с Ильей поцелуя. Он позволил себе расслабиться, отпустил контроль и полностью доверился альфе. Наполеон всё осознавал и чувствовал, но будто в тумане плавал. Он хорошо помнил лишь истому, наслаждение, тепло чужого тела и разные физиологические моменты, от которых ему крышу сносило. Более-менее он пришёл в себя на третьи сутки течки. Сил у него не осталось никаких, и Илье пришлось мыть его и даже кормить с ложечки. Соло такое обращение было в новинку и смутило его окончательно, но не испугало и не оттолкнуло. Видимо, Курякину Наполеон мог позволить и это: не только видеть себя слабым, но и помогать.       Вне постели их общение не задалось, Илья интересовался его состоянием, говорил на отвлечённые темы, но казался напряжённым и будто ожидал подвоха. Соло не мог этого выносить и поспешил уснуть. Сон его был прерывистым и муторным. Курякина не ощущалось рядом, становилось тревожно.       Он вдруг проснулся, сел на постели и понял что не так.       — Ты не пометил меня, — заявил он альфе, который лежал рядом и читал что-то с падда.       Илья оторвался от чтения и развернулся к нему.       — Не пометил, — подтвердил он.       Сердце Соло вдруг ухнуло куда-то в пятки, но он всё равно спросил:       — Почему?       — Хотел, чтобы ты принял метку не под влиянием течки, — просто ответил Курякин.       — То есть ты хочешь? — вышло немного более удивлённо, чем следует. Наполеон, наконец, понял, отчего напарник был таким странным и неестественным: он всего лишь боялся его реакции.       — Да, — Илья заметно напрягся, но сказал это решительно и твёрдо. — А ты?       Соло хотел было ответить, но вдруг сник и задумался. Курякин поменялся в лице.       — Ты можешь не принимать метку, если не готов, — заговорил он. — Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя обязанным или обременённым нашей связью. Но я хочу быть рядом. Так долго, как ты позволишь.       — Нет! Нет, Илья! Ты меня не так понял! — замахал руками Соло. — Я же так и не сказал, почему так глупо вёл себя с тобой, почему провоцировал, грубил, злился… Я ведь никогда… Мне никто никогда не нравился. И я не знал, как себя вести с тобой.       Наполеон чувствовал, что краснеет, говорить подобные вещи было нелегко, но он хотел, наконец, донести их до Ильи. Он зажмурился и выпалил:       — В общем, я хочу сказать: ты для меня самый лучший, и я хочу быть с тобой, хочу метку от тебя.       Курякин никак не среагировал на это признание, и Наполеон в панике открыл глаза. Илья уже не выглядел таким напряжённым, его лицо светилось, а глаза яркие и голубые искрились нежностью. Соло нахмурился.       — Но, — заговорил русский. — Есть же какое-то НО, раз ты так мучительно задумался перед ответом.       Соло вытер вспотевшие ладони о простыню.       — Но всё непросто. Для меня.       — Почему?       Наполеон замолчал надолго.       Илья ждал, но так и не дождался ответа.       — Ну, что же? — не выдержал он.       — Что если я не захочу детей? — решился, наконец, Соло. — Что если я никогда не стану нормальным омегой? Что если меня осудят за халатность, и я не смогу выехать в СССР? Что если я не вправе принимать твою метку? Что тогда?       Курякин тяжело вздохнул, а потом дал Наполеону затрещину.       — Ай! — потёр тот затылок.       — Что творится в твоей голове? Я даже сейчас не про фейковый статус, и всю ту дрянь, что ты про себя навыдумывал. Об этом ты расскажешь мне когда-нибудь, когда будешь готов. Но что значит нормальный омега, по-твоему?       — Ну, такой. Маленький, домашний, - неловко пожал рельефными плечами Наполеон.       — Даже комментировать это не буду. Полная глупость. Несущественно.       Соло жутко разозлился. Он, значит, душу наизнанку вывернул, поделился своими страхами и опасениями, а ему ими же по носу.       — Я тебя захотел и полюбил как бету, — добавил Илья. — Полюбил бы и как альфу, как инопланетника и даже, как гриб*. За халатность же тебя никто не осудит, все твои показания я опроверг. Как старший в нашем экипаже я дал отмашку на штурм, мы бы в лабораторию без этого не сунулись. Разбирательства не будет, а вот за подделку статуса тебя, скорее всего, уволят. По статье: «Предоставление заведомо ложных данных». С этим в СССР въехать тебе никто не запретит. Что там еще осталось из твоих НО? Ах да: дети.       Наполеон уже и думать забыл злиться, альфа впервые открыто сказал ему о своих чувствах так легко и естественно, что дух захватывало. Но при слове «дети», омега заволновался.       — Я был помолвлен с Габи, — продолжил Курякин. — Она альфа. А это значит, что своих детей у нас никогда бы не было. И я был готов к этому.       Упоминание Габи неприятно резануло слух, и Соло посмурнел.       — Если ты не захочешь рожать, усыновлять детей, мне придётся согласиться с твоим решением. Но это не значит, что мы не можем быть вместе или то, что ты не можешь принять от меня метку. Запомни раз и навсегда (голос русского вдруг стал очень низким и хриплым), для тебя я готов на всё. С детьми или без, в Советах или Нейтральных землях, с меткой или без неё. Лишь бы с тобой. Ты понял?       — Да, — выдохнул Наполеон. — Наконец-то! — вдруг возликовал он, улыбаясь как умалишённый. — Я услышал её — речь настоящего коммуниста Курякина, обращённую ко мне! Мне надо выпить!       Илья засмеялся в ответ.       — Старый добрый ковбой Соло вернулся?       Они потянулись друг к другу, целовались, смеясь и дурачась, стягивали друг с друга одежду. Когда стало не до смеха, Наполеон откинул голову и полным страсти голосом потребовал: «Кусай!» Курякин не мог не подчиниться своему омеге.

«Неделю спустя»

      Соло расхаживал в своей крошечной квартире среди чемоданов и коробок с вещами. Голые обшарпанные стены комнат без мебели выглядели особенно печально. Наполеон ностальгировал непонятно о чём, пока дожидался Илью, который вот-вот должен был вернуться из участка. Чёртов русский оформлял последние документы о переводе обратно в СССР. Он всё же решил вернуться и уломал безработного теперь Наполеона ехать вместе. Не то чтобы омега не хотел, просто не так скоро и не по такой идиотской причине. В его бумагах с разрешением на въезд числилась цель поездки: «Для поправки здоровья». Будто он какой-то пенсионер, который едет на советские курорты лечить подагру или геморрой.       Теллер уже улетела в Москву и устроила всё с клиникой для омег, а вернее с Медицинским исследовательским центром патологий и болезней омег. Его случай рассмотрели на консилиуме, и согласились лечить бесплатно, чтобы проследить редчайшее явление гиперферомонизации. Наполеон был в отчаянье, не потому, что не хотел проходить курс лечения, а потому, что чертовски опасался за своё ментальное здоровье. Родители Ильи до сих пор находились в Нейтральных землях и принялись опекать Соло будто курицы цыплёнка. Наполеону было не по себе, он отвык от подобного давным-давно. Курякин же только посмеивался и успокаивал: «Приедем в Москву, они успокоятся. Мама пропадёт на работе, а отец на дачу поедет, удить рыбу и грибы собирать. Ты их и не увидишь больше. Только по праздникам».       В это верилось с трудом: если б могла, Любовь Александровна кормила бы его с ложечки и водила за ручку. Хотя это её собственный сын едва не отдал богу душу и выписался из больницы совсем недавно. Где-то в глубине души Наполеону это немного льстило, он, может быть, даже был тронут, но никогда бы не признался в этом даже на смертном одре.       С Ильёй они договорились так: в СССР они поживут какое-то время. Пока Соло будет заниматься своим здоровьем, Курякин поработает в МВД. Потом, если Наполеон того захочет, они переедут хоть в Штаты, хоть обратно в Нейтральные земли, хоть на Японские острова. Потому что Русский альфа Илья Курякин верил, что человек может многое изменить в мире. И не важно, где они будут жить и чем заниматься, но они внесут свой маленький вклад в дело установления в мире добра и справедливости. А Наполеон Соло, пусть и называл своего напарника-по-жизни идейным дурачком с диагнозом: «коммунист на всю голову», но верил ему беззаветно и даже представлял себе это доброе и справедливое завтра, пусть уже без них, когда-нибудь, в далёком-далёком будущем.