То, что делает меня (Моя сумма рерум)

На новом месте спал отвратительно. То и дело просыпался, смотрел на соседнюю кровать, на закутанное в одеяло сопящее тело, вглядывался в таинственные очертания незнакомой комнаты. Кровать была непривычно высокая и мягкая, подушка перьевая — хрустящая, накрахмаленное белье холодное, а запахи чужие. Но под утро, после того, как уже рассвело, внезапно так вырубился, что не слышал ни подъема Дятла, ни хождения бабушки, ни их разговоров. А когда Дятел растолкал меня, вскочил весь в поту и, с трудом соображая, где нахожусь, и что происходит, за пятнадцать минут умылся, оделся и вылетел из дома, чтобы, не дай бог, он не вздумал идти со мной. Даже завтракать не стал, потому что пока я носился по квартире, он бесконечно твердил: «Подожди, пойдем вместе. Нам ещё цветы купить нужно». Вот уж чего мне меньше всего на свете хотелось, так это идти в школу с цветами и Дятлом в сопровождении. Свой класс нашел сразу. Классная, на удивление молодая и пышногрудая блондинка, столь энергично размахивала табличкой с надписью 11«А», что её только слепой мог не заметить. Возле неё столпилось несколько образцово-показательных учеников типа Дятла с букетами, а сзади, чуть поодаль, стояли мои вчерашние знакомые — Тифон и Лёха. Белая рубашка Тифона, судя по всему, была лишь формальностью, потому что надета она была поверх длинной серой футболки, а рукава её были по локоть закатаны, на шее же болталась многослойная черная бандана-маска, из таких, которыми мотоциклисты защищают лицо от ветра. Он стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на всеобщее оживление так, словно случайно забрел поглазеть. Тогда как Лёха — довольный и сияющий, безукоризненно одетый по форме, но в подвернутых брюках и без носков, увлеченно болтал с девчонкой в короткой расклешенной юбке и на высоких каблуках. Её рыжие, забранные наверх волосы, были такие густые, что казалось, ещё немного, и рассыплются по плечам. Я как увидел её, тут же остолбенел. Но не только потому, что она была второй рыжей красавицей, встретившейся мне в этом районе, точно я попал в какое-то ирландское гетто, а потому что ужасно походила на Трисс Меригольд — соблазнительную ведьму из третьего «Ведьмака». Королеву моих детских мечтаний. Только лицо у Трисс всегда оставалось строгим и сосредоточенным, эта же девушка светилась, как летнее утреннее солнце. А её длинные загорелые ноги окончательно выкинули меня из реальности, так что я машинально остановился, будто мог упасть, и застыл, как полный придурок. В новой школе, определенно, есть свои плюсы. Новые девчонки всегда красивее старых. Тех, которых знаешь с первого класса, и которых наблюдал во всех видах их переходного развития: беззубых, прыщавых, вымахавших выше тебя головы на три, а потом резко уменьшившихся. Ни тебе изюминки, ни загадки. Из эстетического ступора меня вывел телефонный звонок. — Привет, котик! Ты уже в школе? — голос у мамы был запыхавшийся. Но я не успел ничего ответить, как она снова затараторила: — Обживаешься? Нравится? Зачем она это говорила? Знала же, что не нравится. — Находишь общий язык с бабушкой? — Угу, — буркнул я, хотя вчера вечером собирался объявить, что больше не вынесу в этой семейке и дня. — Ладно, всё. Целую. Бегу с Алёнкой в поликлинику. Вечером созвонимся. Она сбросила вызов, я огляделся, а весь мой новый класс уже направился разбирать первоклашек. Школа здесь была типовая, в точности как моя старая. Два узких прямоугольника, соединенные стеклянным переходом. Большой прямоугольник — три этажа с классами, в маленьком — столовая, актовый зал и физкультурный. Только стены бледно-персиковые, а не уныло-зеленые. На первом этаже огороженная раздевалка, большой холл с зеркалами и диванами, довольно чистенько и, если бы речь шла не о школе, я бы сказал уютно. На первом уроке Наталья Сергеевна — математичка, сразу начала знакомить класс со мной. Вызывала к доске и торжественно представила: — Ребята, хочу проинформировать вас, что у нас новенький мальчик. Никита Горелов. Правильно я говорю? — Угу. — Никита перевелся сюда из другой московской школы. Надеюсь, вам как одиннадцатиклассникам не нужно напоминать о правилах гостеприимства и хорошего тона? — Конечно, не нужно! — тут же выкрикнул Лёха. — Мы самый гостеприимный класс в мире! — А что по этому поводу думает Трифонов? — Наталья Сергеевна подошла к третьей в центральном ряду парте, где сидели Лёха и Тифон. — Есть ли у Никиты шансы выжить в этом классе? — Не волнуйтесь, выживет, — прохрипел в ответ Тифон. — Смотри, в этом году условия те же. Одно неосторожное движение, и ты пулей вылетаешь из школы. — Я в курсе. — И что за вид? — Горло болит, — он прижал бандану ещё плотнее к шее, чтобы не засветить дракона. — Всё равно приведи себя в порядок. Каникулы закончились. Голос у Натальи Сергеевны был холодный и немного стервозный. — Хорошо, — послушно согласился Трифонов. Она хотела ему ещё что-то сказать, но потом передумала и вернулась ко мне: — А ты, Никита, садись ближе. Вон, к Поповой на вторую. Им с Емельяновой противопоказано за одной партой сидеть, — с этими словами она рассадила двух громко болтающих подружек. Мне было всё равно какая парта, но через проход от места рядом с Поповой сидела рыженькая девушка с шикарными ногами, за ней Тифон и Лёха. А на первой парте, передо мной, тот приятный, спокойный парень, что прогнал хорьков. Так что выбором Натальи Сергеевны я остался доволен. Попова маленькая и щуплая девчонка с длинными перламутровыми ногтями и нарисованными чёрными бровями аля Кара Делевинь оказалась очень раскрепощенной, и, стоило мне опуститься рядом с ней, принялась болтать. — Это хорошо, что тебя со мной посадили. Я когда в Москву только переехала, в шестой класс сюда пришла. Знаешь, как боялась. Две недели ни с кем разговаривать не могла. Стеснительная была очень. Я и сейчас стеснительная, но уже поменьше… И она стала что-то трепать про себя, про то, как ей было в школе раньше и как сейчас. Наталья Сергеевна рассказывала о «Правилах безопасного поведения в информационной среде». Слушать такое было забавно, с таким же успехом я бы мог ей про математику начать заливать и объяснять, какая это полезная штука, когда ей правильно пользуешься, и какая опасная, если не знаешь таблицу умножения. Да любой третьеклассник раскрыл бы эту тему гораздо лучше. Мы как-то с Боряном решили, что для учителей нужно отдельно ввести ЕГЭ по Интернету, чтобы они с нами хоть на одном языке разговаривали. В основном она, конечно, втирала про «Синих китов», суицидников и прочих придурков у которых всё фигово, так что можно было вообще не слушать. Не знаю, где такие персонажи водятся, никогда никого похожего не встречал. Скорей всего, это какой-то нелепый миф, наподобие пришельцев или Йети. Человек так устроен, что он всегда борется за своё выживание, даже если не сильно умный, не потрясающе красивый, не особо талантливый и ничем не лучше других. Хотя, по мнению моей мамы, только самые лучшие могли рассчитывать на прекрасное и благополучное будущее. И вообще хоть на какое-то будущее. Именно поэтому, кстати, она была так одержима всеми теми кружками и секциями. Хотела из меня вундеркинда сделать. Лет до двенадцати всё надеялась, а потом, когда я ничем не отличился и везде показывал обычные, средние результаты, до неё, наконец, дошло, что я не обладаю никакими особыми дарованиями. Один раз в запале она даже высказала, что я «никакой» и «бесперспективный» получился. Но и тот, кто не умеет плавать, барахтается до последнего, а заблудившийся в лесу идет на свет. Это инстинкт. И чего мне теперь? Под поезд кидаться? Ну, уж нет. Каждый выживает, как может, и раз так сложилось, что в нормальном доме мне было отказано, значит, оставалось только приспосабливаться к новым условиям обитания. Пусть мама пеняет на себя. Сама виновата. Специально буду тусить с этими уличными ребятами. И курить начну, и пиво пить, и на мотике ездить с Тифоном, а может даже драться стану и сломаю себе что-нибудь. А ещё заведу себе девушку, вот эту рыжую, например, приведу её домой и скажу всем, что женюсь. Я представил лица мамы с бабушкой, и настроение значительно улучшилось. На литературе русичка Алина Тарасовна неопределенного возраста очкастая тётка с расчесанными на прямой пробор и убранными за уши волосами взялась допытываться, кто и что прочёл за лето по программе. А как услышала про Булгакова, завела о «вечных» темах в «Мастере и Маргарите». Однако одновременно с ней, на третьей парте по центральному ряду, Лёха с Тифоном во всеуслышание обсуждали другую «вечную» тему: кто круче Роналду или Месси. — Два мяча в Лиге Чемпионов, Ла Лига и Суперкубок Испании, против жалкой Копы дель Рей. Чемпион Европы. Это тебе о чем-то вообще говорит? — напирал Трифонов, развернувшись к соседу вполоборота. — А пятьдесят один гол в пятидесяти пяти матчах по сравнению с сорока пятью голами Роналду в пятидесяти одном матче тебе, о чём говорит? — отвечал ему Лёха в том же тоне. И чем громче становился гнусавый голос Алины Тарасовны, тем яростнее разгорался и их спор. Ну и естественно, русичка не выдержала: — Криворотов! Я вообще сначала не понял, что это фамилия. Показалось, что она выругалась на кого-то, но Лёха тут же вскинулся и засиял ослепительной улыбкой. — А ну встань, — потребовала она. Он покорно поднялся. — Что ты, Криворотов, прочитал за лето? — Не помню, — признался он весело. — Как это ты не помнишь? Может быть, и программу десятого класса не помнишь? — «Грозу» помню, Алина Тарасовна.  — Какая потрясающая память! И что же ты там помнишь? — Если по правде, то мало. Довольно скучная история. — Да неужели? — очки русички подпрыгнули. — Наверное, оттого, что там ни слова про футбол? — Ага, — без тени смущения подтвердил Лёха. — Обычная бабская тема. Любовь, сопли, слюни, самоубийство. Между прочим, та самая пропаганда суицида, которой нас как раз на прошлом уроке пугали. Сначала в школе проходим, а потом на Интернет всё сваливают. Класс заметно оживился, а девчонки сзади меня захихикали. — Что ты такое говоришь, Криворотов? — взвилась Алина Тарасовна. — Образ Катерины — не пропаганда! Он, чтоб ты знал, символизирует освобождение от безысходности. Избавление от гнета и терзаний души. Молодая женщина мечтает улететь! Вырваться из зловонного болота темного царства! Высокопарно размахивая руками, она медленно двигалась по проходу в конец класса. — Отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь… Алина Тарасовна готова была продолжать, но Лёха насмешливо перебил: — Вот-вот. Я про то и говорю. Лететь её тянет. Ага. Камнем на дно. Народ расшумелся ещё больше. И русичка, сообразив, что процитировала не лучший фрагмент, беспомощно воскликнула: — Это же классика, как тебе не стыдно?! — А что в этом стыдного? — парировал Лёха. — Не я же эту унылую депрессуху написал. — Первый день, Криворотов, а ты меня уже вывел! — Извините. Я не хотел. — Про Катерину я уже всё поняла! Может, вспомнишь что-то ещё? Расскажешь о Базарове или Обломове? — Расскажу, конечно, — охотно согласился Лёха. — И Обломов, и Базаров, два очень мутных персонажа. — Каких-каких? — Неоднозначных. — Та-а-ак, — на миг распаленное лицо Алины Тарасовны посветлело. — Хорошо. И в чем же их неоднозначность? — Базаров только и делает, что со всеми базарит, а Обломов — всех обламывает, — на одном дыхании весело выпалил Леха, уже окончательно играя на публику. — Садись, клоун, — с трудом сдерживая гнев, презрительно фыркнула она. — Как был дегенератом, так и остался. По классу прокатился ропот. Народ явно был на Лёхиной стороне, и тот сел на место с видом победителя. — Было прикольно, — сказал я ему, как только мы вышли из класса после звонка. — У нас бы за такое к директору потащили. — А смысл? Я обернулся — та самая рыжая, похожая на Трисс, девчонка. И всё, что я собирался сказать Лёхе секунду назад, моментально вылетело из головы. — За одиннадцать лет наш директор насмотрелся на Криворотова во всех видах, — поравнявшись со мной, девушка продолжила идти рядом. — Вот и нет, — громко откликнулся Лёха. — Далеко не во всех. — А вдруг она подписана на твою Инсту? — засмеялась рыжая. — Тогда во всех, — весело признал он, поднимая с пола сделанный как заколка-прищепка белый бант. — Но, не за одиннадцать. Я же с третьего к вам пришел. — Думаю, ей и последних двух лет вполне достаточно. Они ускорились и ушли вперед. Вблизи девушка понравилась мне ещё больше: улыбка широкая и тёплая, глаза светло-серые, дымчатые, как утренний туман, а непослушные волосы такого мягкого оттенка рыжего, вроде осенних листьев или мёда. На четвертом уроке выяснилось, что у нас физкультура. Формы, естественно, ни у кого не было, но на стадион всё равно погнали. На улице стояла дикая духота и безветрие, а с правой стороны уверенно ползала густая сине-черная туча, и спокойное ясное небо постепенно приобретало тревожный желтоватый оттенок. Физрук Василий Викторович, кривоногий коротышка с торчащими в стороны усами и странным прозвищем — Полтинник, с вызовом зыркнул в сторону тучи, презрительно хмыкнул и велел всем построиться. Без восторга оглядел весьма малочисленный ряд, а заметив меня, подошел. Пощупал мышцы, легонько ударил кулаком в живот. Потом резюмировал: — Ладно, сойдет. Спортом занимаешься? — В позапрошлом году футбол бросил. — Ну и дурак. Он не спеша двинулся дальше, но вдруг, через пару человек от меня, встал, как вкопанный, с полнейшим недоумением на лице. Я высунулся посмотреть, чего там такого интересного. И все тоже посмотрели. На Дятла. Стоял себе, ровненько, старательно вытянувшись по команде «смирно», и даже не подозревал, что голову его украшал пышный и нарядный белый бант. Тот самый, который Лёха на полу нашел. Девчонки закатились, парни захрюкали. Удивленное лицо Дятла, взволнованно хлопающего ресницами и крутящего головой в поисках того, что вызывает такое неудержимое веселье, выглядело нереально комично. — Это что за барышня у нас? — подлил масла в огонь Полтинник. — Тоже новенькая? — Нет, — совершенно серьёзно ответил Дятел. — Это же я — Ваня Соломин. — Не может быть! — физрук сделал вид, что страшно удивлен. — Соломин? А как изменился! — Да, мама тоже говорит, что я вырос. Дятел вел себя как полный ишак. Мне было смешно и одновременно ужасно неловко за него. Угораздило же заиметь такого родственника. У всех началась истерика, Лёха аж вывалился из строя, корчась в немых судорогах. — Ладно, — сказал Полтинник, — ходи, как тебе нравится. А потом заставил всех парней бежать два круга по стадиону, а девчонкам разрешил «совершить лёгкий моцион», потому что они в юбках и на каблуках. Но осилить мы успели только один круг, черная туча стремительно заволокла небо над нашими головами и внутри неё послышались глухие раскаты. — Так, ребята, хорош! Быстро в школу! — крикнул физрук. Насчет этого упрашивать было не нужно. Помчались наперегонки, но дождь всё равно жестоко настиг возле крыльца. Рубашка промокла в одно мгновение. Залетели толпой под навес и замерли, глядя на плотную, гудящую стену воды. И вдруг Тифон как засвистит. Девчонки раскричались на него, а я глянул и обалдел. Посреди стадиона, под проливными потоками задрав голову и подняв руки к небу, стояла та рыжая. Странное, немного неправдоподобное зрелище, будто она вдруг вообразила себя могущественной повелительницей стихии. — Эй… Чё залипла? Иди сюда! — крикнул Леха. Но с таким же успехом он мог бы звать фонарный столб. — Миронова! Зоя, чтоб тебя! Хриплый голос потонул в новом раскате. Тогда Трифонов, громко чертыхаясь, спрыгнул с крыльца и, прикрывая голову руками, бросился к ней. Следом рванул и Лёха. В ту же минуту сверкнула молния, и оглушительный удар накрыл всё вокруг. — А…а…а! — заорал кто-то сзади. — Ёперный театр! Одноклассники повалили в школу. Сквозь мутную серую толщу дождя разглядеть, что происходит на стадионе, было довольно проблематично, но я видел, как Трифонов бесцеремонно подхватил Зою под коленки, перекинул через плечо и потащил к школе. Принес, поставил под крышу и принялся вытирать ей лицо своей банданой. Зоя взвизгнула, засмеялась и стала отбиваться, точно это какая-то веселая игра. Но Тифон был разозлен и шутить явно не настроен, поэтому, когда она попыталась укусить его за руку, выдал такую тираду относительно её выходки, что остававшиеся на крыльце девчонки быстренько ретировались. Я же присел на корточки неподалёку от них и сделал вид, что вожусь с кедами. Мокрая Зоя — зрелище не для слабонервных: плотно облепившая тело белая блузка, блестящие босые ноги, рассыпавшаяся по плечам под тяжестью воды рыжая копна. В какой-то момент мне показалось, что я сплю и она мне снится, но резкий требовательный голос Трифонова жестоко вырвал из нахлынувших грез. Ему, похоже, на всю эту красоту было до лампочки. — Совсем с головой поссорилась? Что это было? — Ничего, забудь, — Зоя попыталась проскользнуть в школу, но на ступени влетел Лёха. Вода катилась с него, как с Ниагарского водопада, а в руках он держал Зоины туфли. — Надень, — бросил ей их под ноги. — Только не это, — Зоя поморщилась. Без туфель она была чуть ниже Лёхи, — Хоть босиком домой иди. — А чего напялила? — неодобрительно проворчал Тифон. — А то, что я не хуже других, — она утерлась локтем и выжала волосы. — Хочешь моё мнение? Другим может такое идет, а тебе — нет. И юбка эта тоже. — Твоё мнение меня интересует меньше всего, — обижено отозвалась она и, придерживаясь за Лёху, нагнулась, чтобы надеть злосчастные туфли. Я снова невольно залюбовался ею, но Трифонов перехватил мой взгляд: — Тебе чего? — с наездом бросил он. Ещё вчера мы с ним катались по району, а сегодня будто и знать меня не хотел. — Ничего. Просто. Ребра прихватило, — на ходу сочинил я. — Болят ещё. После вчерашнего. Трифонов сунул мокрую бандану в карман, подошел и протянул мне холодную влажную руку, помогая встать. — Сделай глубокий вдох и не думай. Любая боль идет от головы, — со знанием дела сказал он. — Если у тебя есть хоть капля силы воли, то ты можешь этим управлять. — Чем управлять? — не понял я. — Да, всем. Боль — это знаешь что? Это сигнализация. Она включается тогда, когда твоему телу угрожает какая-то опасность. Но умеючи любую сигналку можно вырубить. — Слушай его больше, — крикнула Зоя. — Он тебя сейчас плохому научит: как из нормального человека превратиться в Терминатора. — Ты прощаешься со мной, чао бамбино, сори, — развязно пропел Лёха, обнимая Зою за плечи. — Для меня теперь любовь — это только горе. Две кости и белый череп, вот моя эмблема. Называй меня теперь Терминатор-немо. Из-за блестящих капель на ресницах его и без того синющие глаза, казались ещё ярче. Зоя расхохоталась, а Тифон отмахнулся от них, как от дураков, и продолжил: — А ещё, подкинь организму эндорфинчика. Он, как морфий, снимает любую боль. Перец сожри. Обычный черный. Не обязательно много. Щепотку на кончик языка. И физическая нагрузка очень помогает, не сможешь сейчас отжиматься — приседай. И шоколад, кстати. Только несладкий. Я тут же вспомнил Игоря. Вот у него такие же зож-разговоры постоянно были. — Кстати, по поводу эндорфина, — Лёха мигом нарисовался между нами и, понизив голос так, чтобы Зоя не слышала, доверительно проговорил. — Есть один самый верный и надежный способ… С осуждающим вздохом Тифон закатил глаза: — Лёх, ты о чем-нибудь другом говорить можешь? У тебя этот способ на все случаи жизни. — Естественно. Потому что смех, впрочем, как и то, о чем ты подумал, не только продлевает жизнь, но и значительно скрашивает её. Домой я пришел раньше Дятла. Взял со сковородки холодную котлету, глотнул из чайника воды и ушел в бабушкину комнату. С работы бабушка должна была вернуться только в шесть, так что до этого времени, я мог наслаждаться долгожданным покоем. Упал на застеленную шерстяным покрывалом кровать и, утопая в огромных пуховых подушках, минут десять лежал, глядя на чуть пожелтевшую штукатурку потолка и прокручивая в голове сегодняшние события. Для первого дня в новой школе всё прошло довольно прилично, весело даже, но самое прикольное было то, что я, похоже, реально влюбился. Хорошо это или плохо я пока понять не мог, но когда вот так лежал, смотрел в потолок, вспоминал мокрые рыжие волосы и дымчатый взгляд, мне однозначно было хорошо. И только я успел немного размечтаться, как в коридоре хлопнула дверь, звякнули брошенные на полку ключи и тут же началось: — Никита! Ни-ки-та! Послышалось шарканье тапочек и хлопанье дверей. Наконец, он додумался проверить у бабушки. — Вот ты где. Чего не отзываешься? — белобрысая голова выглянула из-за двери. — Что тебе надо? Дятел раздражал невозможно. Одним своим видом раздражал. — Поболтать хотел. Узнать, понравилось ли тебе в школе. Ресницы у него были совсем девчачьи, точнее, Аллочкины. — Тупой вопрос. Это же школа. Чему там нравиться? — Наталья Сергеевна тебе понравилась? Она хорошая. А ребята? Он всё-таки просочился в комнату. — Сегодня первое сентября. Что можно понять по одному дню? — А я всё понял, — вид у него был чрезвычайно довольный, словно разведал нечто секретное. — Ты хочешь подружиться с Трифоновым, Мироновой и Криворотовым. Я видел. Наблюдал за тобой. — Делать тебе больше нечего? Наблюдать за мной. — Просто хотел предупредить, что из этого ничего не выйдет. Они крутые, и к себе никого не принимают. Слово «крутые» в его исполнении прозвучало смешно. — Может, я тоже крутой? — с той же многозначительной интонацией передразнил я. Дурацкий Дятел противно захихикал, будто я что-то смешное сказал. Так и захотелось ему в лоб дать. — Я раньше тоже с ними дружить хотел, но они меня не приняли. Тут я уж точно чуть с кровати не упал. — А, ну раз с тобой не стали, с ними явно что-то не так. — Но это давно было, когда я ещё не знал, что они проблемные и неблагополучные. — Что значит проблемные? — Курят, пьют и с дурными компаниями водятся. Андрей Трифонов с пятого класса на учете в полиции состоит, а Криворотов всё лето двойку по химии исправлял. Их вообще не хотели в десятый класс брать. Но Лёшины мама с папой директора уговорили как-то, а Трифонов сам просился. Но это вообще отдельная история, — Дятел осторожно присел на краешек кровати в ногах. — С учебой у него средне, потому что соображает быстро, но с поведением отвратительно. Прогулы, драки, несколько раз матом учителей прям на уроке посылал, представляешь? Стекло в столовой разбил, из окна с третьего этажа из кабинета истории спрыгнул, хорошо в сугроб попал. Историчка из-за него после этого из школы ушла. А ещё они с Криворотовым петарды в туалете взрывали и… — Так что за история? — я уже понял, что если Дятлу давать волю, то трепаться он может без остановки. — Они с Ярославом Яровым поспорили. — Яров — это темноволосый, молчаливый и серьёзный? На первой парте передо мной? — Да. Он, как и я, на Золотую медаль идет. Но в прошлом году Олимпиаду по математике я на семь баллов лучше написал. Зато он по физике лучше, не помню насколько. — Рассказывай уже! — Так, вот они поспорили, что Трифонова в десятый не возьмут. То есть Яров говорил всем, что даже если тот захочет, то его не возьмут, потому что он тупой и бедный. В смысле денег на репетиторов нет. Всех против него настраивал. Тогда Трифонов разозлился и решил доказать, что возьмут. Говорят, они даже на деньги поспорили. В общем, в прошлом году Трифонов долго ходил к Марии Александровне — директрисе и умолял оставить его, а поскольку ОГЭ у него нормальные были, и Полтинник его очень любит, то она всё же согласилась, взяв клятвенное обещание вести себя нормально. И представляешь, он за прошлый учебный год ещё ни разу ничего не натворил. Теперь вообще ни с кем не конфликтует и слушается учителей. Вот поэтому тебе могло показаться, что они нормальные. Но на самом деле с ними лучше не связываться. Бабушка сказала, что Андрей запущенный и неуправляемый, а Лёша легкомысленный и беспечный. — Вот и отлично, — я с вызовом посмотрел ему в глаза. — Теперь они мне ещё больше нравятся. Всё, иди отсюда. Я специально в другую комнату ушел. От тебя подальше. Дятел поднялся, постоял немного и понуро поковылял к двери. — Эй, погоди, — окликнул я. — А Зоя что? Этот вопрос волновал меня больше всего, но я никак не решался его задать, чтобы Дятел опять не начал во всё совать свой нос. — Зоя? — он задумался. — Она добрая и веселая. Только учится нестабильно. — С кем из них она встречается? — А, это, — протянул Дятел, будто я спросил что-то очень скучное. — Вроде ни с кем. Про такое я не знаю. Зато она поёт хорошо. В прошлом году, знаешь, как здорово на девятое мая пела. — Всё-всё, иди. — А! Вспомнил! — он полез в карман и вытащил желтую Нокиа. — У тебя под кроватью нашел. Ты, наверное, думал, что потерял?