когда пройдет боль;

— разве я о многом прошу? преодолевая расстояние до стола хокаге всего лишь в пару широких шагов, сакура вплотную подходит к вставшему из-за стола мужчине, бесцеремонно нарушает его личное пространство, цепляется правой за его мантию хокаге, стараясь сделать все возможное для того, чтобы у нее не дрожали пальцы, а после тянет на себя. ей нужно себя контролировать, нужно доказать, что она действительно способна на нечто большее. он должен был ей поверить. сейчас перед не просто шестой хокаге. сакура видела перед собой еще учителя и друга, который должен был понять ее, должен был выслушать, а после и отпустить. — хватит с меня этих дурацкий заданий! я не маленькая девочка, какаши! я справлюсь! я уже восстановилась! сакура начинает терять терпение, смотрит на хатаке зелеными злыми глазами, давая ясно понять, что без миссии она отсюда не уйдет. и ей не нужны все эти банальные задания, с которыми легко справился бы и чунин. ей нужен S ранг. не меньше. и желательно было бы еще получить тот самый свиток, в котором будут фигурировать слова «ликвидировать» и «любой ценой». сакура не хочет сидеть дома, похоронив себя под тоннами грязного белья, немытой посуды и всего того омерзительного быта, который превращает ее лишь в тень самой себя. возможно, что жизнь прилежной домохозяйки могла бы подойти хинате, возможно, что все ее это даже и устраивает, но сакура не была похожа на хьюга. и она не собиралась закрываться на кухне, превращаясь в тех самых женщин, которые бросили карьеру шиноби только из-за того, что у них родились дети, а организм так и не смог справиться с последствиями тяжелой беременности. сакура противится. — у тебя дочь. — он старается отказать ей максимально мягко, предлагает альтернативный вариант, а также все-таки настаивает на очередной проверке у тсунаде, с которой сакура уже давно не виделась, так как пятая слишком быстро найдет в ее теле изъяны, выпишет ей целый список рекомендаций, а сакуре нужно было совершенно не это. она лучше всех прочих знает, что именно ей нужно. и именно поэтому эти мягко сказанные слова со стороны какаши, которые звучат неким упреком, вызывают у харуно лишь очередной приступ ярости, который она всеми силами старается удержать в себе, так как не хотелось бы сейчас превращать кабинет шестого в руины, сжимает зубы и поворачивает шею влево так резко, что начинают хрустеть шейные позвонки. — и что с того? мне теперь поставить на себе крест? сакура выпускает мантию хокаге из рук и подходит к окну, наблюдая за жизнью листа, который шумит всеми возможными отголосками, пахнет цветами, солнцем и немного пылью. мерзкая жизнь. слишком наигранная. слишком правильная. смотря на все это со стороны, ловя в своей голове отголоски недовольства, сакура начинает действительно понимать учиху, который без оглядки бежит от сюда куда-то прочь. и в этом она его не винит. как здесь можно спокойно жить? девушка вцепляется руками в подоконник и слегка наклоняет корпус вперед, чтобы скрыть свои глаза за розовой челкой. — сакура... какаши искренне пытается понять свою бывшую ученицу, хочет ей помочь, но только вот просьба харуно больше похожа на мольбу о суициде. и он слишком хорошо это чувствует, чтобы безоговорочно подписать лежащий перед ним документ, так его подпись будет равносильна смертному приговору, который он вынесет этой девушке сам. почему она не умеет справляться со стрессом иначе? почему ей постоянно нужно что-то запредельное и максимальное? когда она стала такой? в какой момент он все упустил? к своему ужасу какаши знает ответы на эти вопросы. но он не хочет их озвучивать. — мне нужна эта миссия. какаши, пожалуйста! в конечном итоге сакура добивается своего, быстро благодарит хокаге за оказанное доверие и быстро выбегает из резиденции, так как ей еще надо было забежать к хинате и попросить хьюга посидеть с сарадой. но одну ее все равно никуда не отпускают, навязывая балластом каких-то молодых шиноби, а также обязуясь сакуру поклясться в том, что она не только вернет свою команду в коноху живой, но еще и сама же отчитается в этом перед хокаге. сакура поклялась, но только вот ничего не обещала. и тем не менее клятву свою сдержала. а еще сакура молчит о том, что возвращаться с этого задания живой она изначально и вовсе не планировала. и гребанный случай помог ей вернуться назад. или это не случайность? конечно же нет. только не с ним. ведь с ним ничего не бывает случайно. он появился вовремя... когда сакура остается совершенно одна. ей приходится сражаться с тремя противниками сразу, и они держат ее в плотном кольце дистанционными атаками, не давай подойти вплотную. сакура чувствует свое загнанное дыхание и недостаток чакры — она так и не смогла восстановить ее поток, беснующий с тех пор, как она подарила жизнь своей — саске — дочери. все, на что она способна, это лишь стоять на месте, пытаясь отразить чужие атаки, что градом сыпятся на ее уставшее тело, а также постоянно ругаться, так как ненависть к самой себе была гораздо сильнее, чем к этим тупым ублюдкам. ее загнали в ловушку. стоит ей сделать хотя бы полшага вперед, ее отталкивает еще на два назад. ее держат в тисках из усталости и напряжения, от чего ее сжимающие кунаи пальцы мелко дрожат, а реакции заторможенны и неверны. сакура устала, смертельно устала, даже больше морально, чем физически, и такой медленный и статичный бой изнуряет ее еще сильнее. но и вместе с тем вызывает в теле прияютную судорогу, а также все те чувства, которые она не могла получить в конохе. она тянет время. ей обязательно помогут, ее спасут. так пообещал ее отряд, который отступил около получаса назад. сакура забывает о том, что медик не должен сражаться, медик не должен умереть. она считает, что способна постоять за себя. но сейчас, с каждой тянущейся подобно патоке минуте, она слишком ясно начинает понимать — она не может за себя постоять прямо сейчас, потому что прямо сейчас она слаба как никогда. да и так ли это важно? если она погибнет здесь, то ничего страшного ведь не произойдет. — сакура, прыгай! сакура не успевает разобрать, кто именно отдает ей грубый и жесткий приказ, который своей сталью словно придает ей сил и открывает второе дыхание. сакура собирает остатки чакры, пропуская из сквозь собственные ступни, и прыгает настолько высоко, насколько у нее хватает сил. и стоит ей оторваться от земли и войти в краткосрочный полет, как землю раскалывает на части с оглушительным грохотом, поднимая в воздух столпы грязи и пыли. грохот этот заглушает предсмертные крики тех, кто зажал ее в тупике, словно раненную дикую лисицу, и потешались над ее слабостью и невозможностью спастись. сакура неловко падает на землю, чудом успевая сгруппироваться и уберечь свою голову от удара. она утирает с лица грязь и кровь, лишь еще больше размазывая ее по щекам испачканной грубой кожей перчаток. когда она поднимает глаза на то место, где раньше стояла, лишенная сил и возможности нормально двигаться, то видит лишь три сверкающие стрелы — сверкающие молнии потрескивают, пригвоздив к расколотой земле обгорелые трупы. она знает эти стрелы. сверху вниз на нее смотрит пугающий лик сусано — не тот череп, что своими глазами-фонарями освещал путь своего хозяина, а вооруженный многорукий воин, сжимающие в пальцах гнутый лук. улыбка на лице воина была настолько широкой, что становится ясно — ни один человек не может улыбаться с такой жаждой крови и удовольствием от убийства. из широко распахнутых глазниц лился грязный, желтый свет. — зачем ты это сделал? — кричит сакура, и ее голос дрогнул в разрастающейся в ее треснувшей грудине истерике. — зачем ты это делаешь, саске? почему ты вообще здесь?! саске долго молчит, стараясь слишком много не думать, медленно приближаясь к ней. он молча смотрит на то, как она рыдает навзрыд, как падает на колени и не чувствует боли, как сжимает пальцами собственные взмокшие виски. вот тот самый рецидив, который оне не хотел видеть вновь. когда же он оказывается совсем близко, то на сакуру льется холодный свет из бездонных глазниц. снова холод. ничего не закончилось. лишь продолжается. лучше бы саске выстрелил в нее. о, как же она хотела, чтобы он выстрелил именно в нее. она ходит по кругу. — потому что ты должна жить, — как-то совсем тихо произносит саске, и вместе с его голосом затихает и сусано — распадается на части и лиловый дым. — ведь тебя дома ждет моя дочь. саске вновь действует через боль и провокацию. и лишь он один и знает, что сакура способна все это выдержать, что ей не нужна жалость, помощь, а уж тем более чьи-то советы и поддержка. он наблюдает за ней и сарадой. и менно поэтому он сейчас здесь. он здесь для того, чтобы вновь вскрыть все нарывы и гнойные раны на теле харуно, чтобы заставить ее выйти из того суицидального круга, который только лишь убивает ее, а также из которого она даже и не хочет выходить. саске действует по-своему. он поступает точно также, как и в те дни, когда он впервые заставил сакуру по-настоящему разозлиться, когда позволил ее чувству мести вырваться наружу, когда наконец-то увидел ее настоящую. саске провоцирует в сакуре злость и ненависть, дает им выход. снова. он вновь заставляет ее избавиться от всей той грязи и гнили, которая скопилась у нее внутри, принимая все удары на себя, тыкая ее лицом в том, что она всего лишь средство для достижения цели, и вновь уходя, оставляя сакуру разбитой и покалеченной. он делает все это, зная, что она восстановится. другая бы уже точно подохла. но сакура справится. всегда справлялась. да, методы у саске жесткие и для кого-то неправильные, он постоянно толкает ее в спину, перерубает сухожилия, но именно это сакуре и нужно. но сакура оценит это гораздо позже. сакура молча поблагодарит его лишь спустя несколько лет, когда наконец-то осознает нечто важное, когда увидит истину и перестанет заниматься саморазрушением. а сейчас... моя. он не говорит «наша», а упоминает лишь себя одного. это выводити из себя. сакура быстро подскакивает к саске, пытаясь собрать в своей правой руке всю свою оставшуюся чакру. твоя дочь, да? вокруг сакуры сейчас лишь одна эмоция — злость. от нее нагреваются воздух, а в висках стучит набатом. как же она ненавидит эту собственническую черту в характере брюнета. сакура не пытается ударить саске, но вместо этого хватает его за плащ, напирает, со всей силы вбивает его в сухую кору дерева, что было у него за спиной. сакура ненавидит себя за эту дурацкую привычку своего организма — реагировать на те или иные ситуации слезами. кто-то краснеет, у кого-то бывает дрожат руки и губы, дергается глаз, кто-то и вовсе впадает в тихую панику, а сакура же начинает непроизвольно плакать даже тогда, когда ей этого совершенно не хочется. она ничего не может с этим поделать, этого уже не изменить, но только вот ее слезы из раза в раз говорят о самых разных ее состояниях. — должна? что еще я тебе должна, саске?! а может мне еще раз ноги раздвинуть? один ребенок — это ведь еще не клан. — ей хочется сломать ему нос, увидеть на его лице кровь и красивую россыпь гематом. удивительно, но контроль над чакрой возвращается к ней намного быстрее, чем это было раньше. — не зарывайся! — перемешанные с кровью и грязью слезы, что уже начинают засыхать, делают глаза харуно лишь еще ярче, отражая на радужке все ее истинные эмоции, в то время как исходящие от нее волны чакры явно говорят лишь о том, что сейчас сакура на взводе. — и сарада, черт возьми, наша дочь! она не только твоя. я ее мать. это и мой ребенок тоже. и не тебе меня в чем-то упрекать! — сакура давит в себе всю свою ярость, отводит руку за спину, а после и сама отходит от саске на пару шагов, резко разворачивается и уходит прочь. он ей не нужен. сакура ходит по кругу. и в том, что он замкнулся, она винит лишь саске. сакура сжимает в руках камень, представляя, что это кости саске, не замечая за собой того, что она наконец-то поняла для себя нечто очень и очень важное — она любит сараду. и она не позволит ей стать подобием отца. пускай сарада похожа на саске внешне, но искалечить ей свою душу она ей не позволит. пускай ее — сакуры — душа рвется и горит. пускай это ее тело лежит на том гребанном алтаре, пускай ее сознание рвут на части голодные ястребы, а тело заходится в предсмертной судороге. ей уже все равно. пускай ее кости ломаются. если придется, то она пробьет в этом холодном костяном войне огромные дыры, сгорит в его холоде и черном пламени, оставив после себя лишь имя и два трупа... но сарада не будет проклята.