когда пройдет боль;

когда к ней приходит какаши, чтобы уже в который раз поздравить с рождением дочери, — все ведь уверенны в том, что все это было для девушки истинным счастьем, — сакура старается держаться в его присутствии максимально спокойно, заправляет растрепанные волосы за уши и приветственно открывает дверь. она улыбается мужчине, чувствуя, что у нее по лицу идут трещины, а мимические мышцы предательски рвутся, глотает подступающие к горлу слезы, говорит громко и уверенно, смеется, когда рассказывает о первых днях с сарадой, накладывая на свои слова толстый матовый слой из лжи. харуно прекрасно удавалось обманывать всех остальных, никто не заметил никаких изменений, считая, что предыдущий год у нее был довольно хорошим и насыщенным, но хатаке молча проходит в гостиную, осматривается и не задает никаких вопросов. сакура имитирует бурную деятельность, собирает валяющиеся на полу книги и игрушки, быстро забрасывает куда-то за диван одну из своих полиняных домашних футболок, а после интересуется делами шестого хокаге, выражая свою искреннюю обеспокоенность тем, что сейчас он тратит свое время на нее, а не на дела деревни. в присутствии какаши сакура старается быть той самой солнечной девочкой, которая получила от жизни свое, которая должна была быть рада роли матери. сакура старается так отчаянно, что вся ее ложь осыпается битым стеклом куда-то ей под ноги в тот самый момент, когда теплая рука хатаке, что был ее наставником и опорой долгие годы, ложится ей на плечо, слегла сдавливает и разворачивает к себе. — сакура, все хорошо? взрыв. ярлык на ее запечатанных и больных чувствах начинает гореть, крошится и озаряет комнату яркой вспышкой света. дезориентация. девушка начинает дрожать, вспоминая о том, что хатаке всегда и все о ней знал, а также прекрасно умел распознавать ее ложь даже тогда, когда никто другой не мог. сакура кусает собственные губы, сминает их в нерешительности, бормочет что-то о том, что она устала, так как столько дел навалилось, что она просто не успевает со всем справиться, но... слезы, которые, как она думала, она уже выплакала где-то в подземельях орочимару, вновь катятся по щекам. сакура ненавидит себя за это. сакура ненавидит себя за то, что все еще не может начать жить заново, не может сделать шаг вперед. и рядом с какаши она вновь чувствует себя той самой маленькой девочкой, которая, неловко запинаясь и проглатывая слова, хочет объясниться перед хатаке; она чувствует себя той самой маленькой девочкой, которая хочет услышать от своего учителя, что все будет хорошо. но какаши не нужны ее объяснения — крепкие руки шестого уверенно обхватывают девушку за плечи, одним лишь своим движением и прикосновением, обещая, что она ничего не обязана ему говорить, а уж тем более не обязана в чем-то перед ним оправдываться, что может плакать и быть слабой. рядом с ним ей это позволено. она эгоистична. сакура прижимается к груди какаши и загнанно воет, выпрашивая у мужчины эту минутную слабость, так как рядом с ним не стыдно, рядом с ним не страшно, рядом с ним она теряет все свои звания, а переломы затягиваются в гипс. пускай он думает, что слезы ее о саске, что она не хочет оставаться одна теперь, — ведь это так легко было предположить, — что это все из-за расставания, а еще из-за страха перед судьбой матери, которая будет растить свою дочь совершенно одна. она и сама будет в это верить, пускай все это далеко от истины, а сакура была и рада тому, что учиха ушел. она будет верить во весь этот бред лишь потому, что правда никому из них не понравится. в чем правда? у сакуры грудная клеть ломается от того, что пускай она и приняла этого ребенка, который сейчас мирно спит в комнате рядом, но все еще не полюбила; у сакуры сердце ловит первый микроинфаркт, когда она приходит к банальному осознанию того, что она так и осталась лишь пустой оболочкой, а ее истерзанное и окровавленное тело все еще лежит где-то там в холодных подвалах белого змея; сакура жалобно скулит, комкает между пальцев теплую ткань чужой водолазки, выпрашивая у какаши хоть какую-то ласку, — жесткие пальцы путаются в ее сухих волосах, — а не то иначе она сойдет с ума. сакура очень эгоистичный ребенок. это успокаивает. но эффект краткосрочный. когда сакура разливает чай по кружкам, почти не слушая, как ино, сидя за столом на кухне, щебечит с ее дочерью, она вновь пытается заверить себя в том, что жизнь у нее хорошая, что все начинает налаживаться, а чакра в ее теле больше не разрывает венозные стволы. сакура специально не стала заводить подругу в спальню, где по одной из стен змеились мимические морщины-трещины, а также старается не говорить ей ничего лишнего. в глазах яманака она должна выглядеть счастливой, интересоваться ее зародившимися отношениям с саем, а также выглядеть здоровой и уверенной в себе, скрывая все свои патологии и хронические болячки. ино заливосто смеется, когда маленькие ладошки сарады хватают ее за палец, а сакура же лишь фальшиво улыбается ей в ответ, говоря что-то о том, что сарада очень светлый и добрый ребенок, который любит знакомиться с новыми людьми. — она у тебя так быстро растет, — делится своими мыслями ино, когда сакура ставит перед ней чашку с зеленым чаем, в который она добавила немного жасмина, и садится на стул рядом. — и чем старше становится, тем еще больше походит на саске. сакура знает это. у сарады нет ничего от ее матери — лишь черты лица саске; сарада уже начинает проявлять его отвратительный характер, часто крича из-за того, что она сама не понимает, чего хочет. и ее глаза — глаза саске — такие же темные, бросают такие же до боли знакомые и донельзя взрослые взгляды. сакура знает: сарада много плачет не потому, что она не знает, чего хочет. пожалуй, эта девочка знает даже больше, чем нужно. розоволосая вновь улыбается, а затем согласно кивает яманака в ответ. они похожи как две капли воды — такое сходство бывает лишь у родных братьев и сестер. и нередко сакура задумывается о том, что это и правда была она? та, кто подарила жизнь этому ребенку? ребенку саске. саске. саске. саске. тонкие пальцы мажут по поверхности кружки, непроизвольно надавливают на этот дурацкий цветочный узор из ромашек, а уже буквально через мгновение керамика под руками девушки покрывается трещинами и разлетается на куски. горячий чай выплескивается сакуре на руки, она быстро вскакивает и тянется за полотецем, чтобы вытереть стол, а также совершенно не замечает того, что не чувствует никакой физической боли. слишком измученна и выпотрошена для этого. пустая. кукла. живет на автомате. — все хорошо. я просто слишком сильно сжала кружку и не рассчитала. мой организм все еще очень медленно восстаналивается после беременности. чакра скачет. пришлось возобновить свои старые тренировки, я с этим справляюсь, но иногда случаются небольшие конфузы. прости, ино. я тебя не облила? — наверное, так тяжело растить ее одной, — жалостливо произносит ино, когда они с сакурой убрали со стола и налили себе нового чаю. на ее лице — искреннее сочувствие, от которого сакуру начинает тошнить сильнее, чем от токсикоза. она не хочет видеть в ее глазах сочувствие, а уж тем более жалость. ей это не нужно. раздражает. — все нормально. наруто часто заходит. сарада его обожает. и даже в этом они с саске похожи. да, конечно, она тоже любит наруто, ценит его и всегда будет считать его своим другом, но сейчас она думает совершенно о другом. как будто сакура в этой семье — лишь какой-то придаток, который непонятно почему все еще не отмер. когда сарада спит, она передвигается по квартире как сомнамбула, натыкаясь на углы стен и предметы, сворачивая их на дощатый пол, а замечая это лишь спустя несколько часов. она старается чем-то занять себя, вновь тренируется и выпрашивает у ли спарринг, — в определенный момент парень просит передышку, так как сакура явно срывается, — но всего этого ей до безумия мало. хочется еще. ее эмоциям нужен выход, а не то они превратятся в окологию. изредка ей позволяют выходить на короткие — максимально короткие — миссии, пока кто-то следит за дочерью саске, но и даже все эти миссии кажутся сакуре всего лишь очередной пылью в глаза. ее миссии слишком легкие для ее уровня, но отчего-то других ей и вовсе не дают, в который раз называя ее матерью, а также напоминая ей о том, что сарада всегда ее ждет. сарада — дочь саске. не сакуры. именно поэтому саске всегда появляется в нужный момент, когда он нужен этому ребенку. он — ее личный хранитель, ее страж и ее бог, которого она, возможно, даже не вспомнит, когда станет старше, когда пойдет в академию и будет постигать основы жизни шиноби. саске для нее лишь тень, которая оберегает ее невинную детскую душу от греха горе-матери, живущей в страхе перед собственным отчаяньем, с которым она все еще не может справиться. и для кого саске сделал лучше, зародив новую жизнь в ее чреве? им нужно было подумать еще раз. сакура смотрит в детское личико сарады и вспоминает лишь те ночи, когда ее тело разрывало на части от разрушительного холода сусано, а горло саднило от жалящего укуса острого клинка; она помнит свою ярость и беззвучные крики, когда, сбивая руки в кровь, выпрашивала у карин убойную дозу седативных. и никого нет рядом. сакура сама всех отталкивает. учиха присматривает и за сарадой, и за сакурой. его птицы всегда рядом. но сакура еще не научилась их видеть. сакура все еще не поняла, а кровавая поволока с ее глаз так и не спала. саске ждет. саске наблюдает. учиха дает ей ту необходимую ей возможность понять все самой. ведь он ей для этого и вовсе не нужен, а сакура гораздо сильнее, чем она сейчас думает. она просто забыла об этом. но она обязательно вспомнит. самостоятельно. без него. саске же может лишь подтолкнуть ее к этому. как это было и раньше. как это было всегда. — как ты только с этим справляешься, — вздыхает ино, участливо улыбаясь, а потом и вовсе заводя разговор о том, что она к детям еше не готова, а ее отношения с саем все еще так нестабильны, — смогут ли они вообще быть вместе, — что и вовсе об этом думать не стоит, в то время как у подруги жизнь явно налаживается. сакуру снова тошнит. — я бы не справилась. а сакура и не справляется.