Я всё для Вас сделаю

       Николаю не хотелось открывать глаза. Никогда в жизни ему ещё не было так приятно просыпаться. Гоголь вечно мёрз, даже под пуховым одеялом. А сейчас было тепло. И тепло это исходило от тела Гуро, оставшегося на ночь с ним. Красивые, ухоженные ладони осторожно поглаживали спину писателя. Нежась в объятьях, Николай чуть повернул голову, утыкаясь носом в шею следователя, вдыхая глубже его запах.        — Доброе утро, душа моя, — хриплым ото сна голосом тихо произнёс Гуро.        Гоголь открыл глаза, повернул голову, чтобы посмотреть на лицо беса. Следователь щурился от солнечных лучей, проникавших через окно в комнату.       — Доброе, Яков Петрович, — стеснительно улыбаясь в ответ, сказал Гоголь.        Гуро с нежностью смотрел на сонного Николая, льнущего к нему. Обычно холодные, руки молодого человека сейчас лежали на груди беса и были тёплыми, и Якову было приятно понимать, что писарь согрет его теплом. И дело было не только в температуре тела. Обычно зажатый, Николай сейчас выглядел таким живым, таким беззащитным, что хотелось спрятать его от всего мира. Наверное, именно так чувствовали себя те драконы из сказок, когда охраняли золото в пещерах.        Гуро осторожно коснулся пальцами порозовевшей скулы. Гоголь, пользуясь моментом, прижался к ладони Якова, словно кот, жаждущий ласки хозяина. И Гуро не смог ему отказать, нежно проводя по щеке до виска, заправляя мешающиеся пряди за ухо, запуская пальцы в тёмные волосы, массируя кожу головы. От удовольствия Гоголь прикрыл глаза, лишь слегка подаваясь ближе к руке следователя.        — Никки, какой же ты…        — Какой, Яков Петрович? — Гоголь поворачивает голову и нежно целует ладонь беса, забывая про своё обычное стеснение.        Гуро не ответил, только улыбнулся нежно и, приподняв лицо писателя за подбородок, прижался ненадолго губами ко лбу, затем к переносице, щекам и, наконец, губам, чувствуя неуверенный ответ.        — Замечательный ты, Никки, — отстраняясь от потянувшегося вслед Николая, прошептал Гуро.        Молодой человек мгновенно замер от удивления. Широко распахнутыми глазами он неверяще смотрел на следователя, и недоверие это слабой болью отозвалось в душе Гуро. Как же Якову Петровичу хотелось вытащить наружу то прекрасное, что писатель так упорно прятал за завесой волос, под чёрной тканью одежды, то, чего не понимали другие, видя лишь болезненно бледного молодого человека, периодически теряющего сознания от жутких непонятных видений. Он хотел, чтобы все видели, как необыкновенен его писарь, как он красив и изящен. Тогда никто бы не посмел более слова дурного сказать про Гоголя.        — Ты замечательный, Никки, и не смотри на меня так удивлённо, — Гуро крепко прижимал молодого человека к себе, не позволяя снова закрыться.        Покраснев, Гоголь потянулся к губам Гуро, выпрашивая ещё один поцелуй. И Яков не смог ему отказать. Он старался выразить всё то, что чувствовал, в этой ласке. А тот отвечал, робко, будто боясь, что бес отстранится, стоит ему попросить чуть больше. Но мужчина лишь сильнее прижимал тело писателя к своему, словно бы тот был самым большим его сокровищем.        — Яков Петрович, Вы простите меня… Ну, за то, что вчера произошло. Я не хотел так Вас беспокоить, правда, — неуверенно начал Гоголь, когда Гуро, прервав поцелуй, уткнулся носом ему в макушку. — Я думал, что успею вернуться прежде, чем Вы домой приедете.        — А я наоборот домой спешил, всё думал, как ты тут без меня будешь. Заскучает, думал, Николай Васильевич один. А Николай Васильевич взял и сбежал от меня, — с мягким упрёком пробормотал Яков Петрович.        — Куда ж я от Вас денусь-то теперь, Яков Петрович. Ваш я, всё для Вас сделаю, себя не пожалею, — прошептал Гоголь, касаясь губами груди следователя прямо над сердцем.        Только сейчас Николай с ужасом понял, как сильно зависит от Гуро, от его внимания, заботы, прикосновений. Но это было прекрасно. Яков был всем, чего всегда так не хватало Николаю — он был ласковым, заботливым, надёжным. В этот миг писатель вдруг понял то глупое выражение, кочующее из одного бульварного романа в другой. «Она хотела провести с ним всю свою жизнь.»        Бес отвечать не спешил. Он и сам до конца не верил в своё счастье. Не думал, что найдёт себе пару, того, кто принял бы все его привычки и капризы, все его стороны и ипостаси. А Николай появился в его жизни, такой молодой, чувствительный, такой удивительный.        — Я и сам для тебя мир переверну, душа моя. Только подумай хорошенько, родной, готов ли ты вечность со мной провести? Не смогу я тебя отпустить, коли сейчас моим стать согласишься, везде найду, где бы ни скрылся, — тихо проговорил Гуро, сверкнув алыми глазами.        — А мне и не надо никого больше, Яков Петрович. И ничего мне не надо, только рядом будьте, — преданно смотря на беса, сказал Николай.        Какое-то время они просто лежали вместе, почти не двигаясь и наслаждаясь теплом друг друга. А потом Яков Петрович осторожно вылез из постели, отпуская тут же поёжившегося от проникшего под одеяло прохладного воздуха Николая. Следователь подошёл к креслу, на которое бросил своё пальто. Потянув алую ткань на себя, он залез рукой во внутренний карман, достал что-то.        Николай подтянулся повыше на кровати, сел, облокотившись об изголовье. Сползшее одеяло он подтянул выше, пряча наготу и слегка краснея от стеснения. На этот жест бес ответил коварной ухмылкой — было бы чего стесняться. Ночью он успел всё хорошо разглядеть. Но, раз Гоголю так было комфортнее, возражать он не стал.        — За этой штучкой я и ездил, Никки. Не готов ты пока ещё парой моей стать, но и без присмотра оставить тебя не могу. А ну как опять украдут, — Яков Петрович раскрыл ладонь, на которой лежал серебряный перстень. — Если ты действительно хочешь со мной быть, то должен принять его и не снимать никогда. Камень этот необычный, нет таких в яви. Да и в нави редок он. У меня он оказался случайно — подарок от старой знакомой. Мастер наш разделил его на две части и в кольца вставил. Они связаны между собой. Пока перстень на тебе — отыщу, где бы ты ни был.        — Что же это Вы, руки моей просите? — засмеялся Николай.        — Считай, что так, родной. Сам сказал, мой ты теперь, имею право.        — А я на всё согласен, что ни предложите, — Гоголь протянул Якову свою слегка дрожащую руку.        Бес не спешил. Он положил кольцо на простынь и склонился к ладони Николая, поцеловал тыльную сторону, провёл тёплыми губами по прохладным пальцам, оставив поцелуй на каждом. Гоголь наблюдал за действиями беса, затаив дыхание, наслаждаясь лаской. Сердце бешено колотилось от волнения. Он понимал, как важен этот миг для них обоих. Наконец, Гуро отстранился, глядя в глаза Николая, взял перстень и надел его на безымянный палец молодого человека.        — Теперь уж я точно Ваш. Только Ваш и ничей больше. Отныне и навсегда, — счастливо улыбаясь, Николай подался вперёд и прильнул к губам Якова Петровича, подкрепляя своё согласие нежным поцелуем.        Впереди у них была вечность.