Четыре с половиной оборота

На тренировочной арене тихо играла ритмичная музыка. Армитаж сидел на тренерской скамейке бок о бок с Фазмой и руками разминал стопу. — А вот и Дэмерон явился, — тренер кивнула в сторону льда, обращаясь скорее к себе, к чем к Хаксу, — посмотрим, что они с Органой поменяли в программе. Лея Органа — тренер Дэмерона — была кумиром детства для Фазмы. Трёхкратная чемпионка мира, обладательница золотой олимпийской медали, многократная чемпионка США — казалось, что она вместе со своим партнёром Ханом Соло выиграла все что только возможно и стала настоящим божеством своей эпохи. Её называли Принцессой, а их пару — самой красивой за всю историю фигурного катания. Юная Фазма затая дыхание следила за грациозными движениями пары на маленьком, покрытом цветной рябью экране телевизора. Она и сама хотела стать фигуристкой, но слишком высокий рост и крупное телосложение были тому непреодолимой преградой. Эпоха Хана Соло и Леи Органы закончилась трагическим, фатальным падением — во время исполнения произвольной программы на чемпионате мира восемьдесят пятого года Лея неудачно приземлилась после сложнейшего выброса, потеряла равновесие и рухнула под ноги своему партнеру. Соло не успел среагировать и острое лезвие его конька пробило Органе череп. Она получила тяжелейшую травму, после которой уже не смогла вернуться в фигурное катание. Но Лея решила заняться тренерством: сперва занималась с юниорами, а позже рискнула и взяла под своё крыло молодого Дэмерона, который вместе с ней из заурядного фигуриста превратился в одного из лучших спортсменов в мире. Фазма и представить не могла, что ей доведётся соревноваться с кумиром детства, однако, последние годы Лея была ее главным соперником: пусть и не как фигуристка, а как тренер. Закончив разминаться Хакс вышел на лёд и сделал пару несложных прыжков на пробу. Покрытие было замечательным — чистым, ещё не покрытым следами и рытвинами от коньковых лезвий. На арене находились ещё несколько фигуристов, помимо самого Хакса и Дэмерона; Армитаж узнал юного Допхельда Митаку из Германии, которому все эксперты прочили звёздное будущее и британку Рей, чьё участие в чемпионате мира до последнего было под вопросом из-за травмы. По наставлению Фазмы, Хакс сперва полностью откатал свою короткую программу, отметив про себя самые проблемные элементы. Неловкое падение после четверного риттбергера было самой грубой ошибкой, поэтому Армитаж решил начать с него. Он сделал несколько двойных прыжков, чтобы потренировать заход и приземление, затем перешёл к отработке тройного. Один за одним он выполнял прыжки, каждый из которых получался на порядок лучше предыдущего. — Хорошо, а теперь сделай четверной и переходи к чему-нибудь другому, — Фазма похлопала подъехавшего к бортику Хакса по плечу, — например, проработай дорожку. Армитаж кивнул и выехал на середину арены. Глубокий вздох, разгон, заход, толчок, вращение, приземление, выдох — привычная, отработанная годами схема. Идеально выполненный четверной риттбергер привлёк внимание Дэмерона, и тот, сверкая хитрой белозубой улыбкой, подъехал к Хаксу. — Привет, Армитаж. Неплохой прыжок, мне до такого ещё расти и расти, — По изобразил смущение, потупив взгляд и уперевшись зубцом лезвия в лёд. Хакс не испытывал ни малейшего желания разговаривать с Дэмероном, но игнорировать соперника было бы попросту невежливо. — Здравствуй, По. Не принижай себя, ты прекрасно умеешь исполнять риттбергеры, — Армитаж смотрел на улыбающегося Дэмерона сверху вниз и ни один мускул на его лице не дрогнул, когда улыбка американца стала шире. Дэмерон любил язвить, кривляться и пускать сплетни, чем невероятно раздражал Хакса, считавшего подобное поведение недопустимым для профессионала. — Ну, ты, как всегда, прав, — По развёл руками, принимая комплимент. За его спиной раздался недовольный окрик Органы и фигурист обернулся, — ох, прости, меня зовёт Лея, а ведь так хотелось ещё поболтать. Удачи, ирландское солнышко, — насмешливо протянул Дэмерон, и, изящно развернувшись, поехал к противоположному бортику, где его ждала тренер. Армитаж с досадой поджал губы — он ненавидел прозвище, которое ему дали журналисты в родной стране. Как Дэмерон вообще узнал про него, неужели читал статьи про Хакса в прессе? Сделав глубокий вздох, Армитаж с трудом подавил бушующее в груди раздражение и вернулся к тренировке. Дорожку шагов Армитаж и Фазма сделали максимально сложной, и, чтобы она произвела должное впечатление, Хаксу нужно было отработать ее до совершенства. После каждой попытки он подъезжал к бортику и консультировался с Фазмой; она указывала ему на мельчайшие недочёты, которые Армитаж тут же принимал к сведению. — Не отклоняй так сильно корпус. Попробуй ещё раз и перерыв, — заметив, что Хакс собрался спорить, Фазма вытянула раскрытую ладонь и покачала головой, — возражения не принимаются. Армитаж недовольно поморщился, но кивнул и в очередной раз выполнил дорожку — идеально правильно. Когда он покинул лёд, Фазмы уже не было на прежнем месте; Хакс заметил ее высокую фигуру около выхода из раздевалок, где она разговаривала с работником ледовой арены. Армитаж надел на лезвия чехлы, взял бутылку воды и решил подняться на трибуны, чтобы понаблюдать за остальными фигуристами. Добравшись до третьего ряда, Хакс сел на второе от прохода ярко-жёлтое пластиковое сиденье и открыл бутылку. Сделав большой глоток, Армитаж пробежался взглядом по катку, намеренно не фокусируясь на Дэмероне, исполняющем сложные элементы. Хакс злорадно усмехнулся и бутылочный пластик хрустнул под его пальцами, когда американский спортсмен совершил ошибку на приземлении в четверном риттбергере — в том, который у Армитажа получился перкрасно. Соседнее сиденье скрипнуло и Хакс повернул голову на звук: рядом сел незнакомый парень, скорее всего, ровесник Армитажа. Темно-синий комбинезон выдавал в нем работника ледовой арены, поэтому Хакс решил не обращать внимание на то, что незнакомец из семнадцати тысяч свободных мест выбрал именно то, что было рядом с Армитажем. Парень сложил руки на груди и закинул длиннющие ноги на спинку переднего сиденья — в голове Хакса на мгновение пронеслась мысль, что с такими ногами он мог бы делать невероятные прыжки, которые ни одному фигуристу и не снились. Поразмыслив пару секунд на эту тему, Армитаж быстро потерял интерес к сидевшему рядом парню и перевёл взгляд на лёд, где появилось еще несколько фигуристов. Он равнодушно следил за неизвестным ему спортсменом, на автомате подмечая сложность и аккуратность выполненных им элементов. Хакс не сразу заметил, что незнакомец повернул голову в его сторону и теперь со странным интересом разглядывал его лицо. Армитаж вопросительно посмотрел на него, ожидая объяснений своего странного поведения, неловких извинений или смущенной просьбы об автографе, но то, что он услышал, привело фигуриста в недоумение. — Я видел, как ты катался, — парень говорил с сильным американским акцентом, и Хаксу, привыкшему к британскому произношению своего тренера, пришлось вслушиваться в его речь, чтобы разобрать все слова, — мне казалось, что ты мог бы ездить лучше. Армитаж не мог понять, пытается ли незнакомец сделать ему комплимент или же хочет задеть Хакса. Надменное, немного насмешливое выражение лица парня и гулявшая на губах глумливая ухмылка склоняли Армитажа ко второму варианту. — Прошу прощения? — Хакс старался сохранять невозмутимое выражение лица, несмотря на то, что незнакомец, похоже, пытался его оскорбить. Парень неожиданно засмеялся, загоняя Армитажа в тупик своим непредсказуемым поведением. — Просить прощения будешь перед фанатами и спонсорами, когда облажаешься в четверном риттбергере, — парень заправил прядку угольно-чёрных волос за ухо, обнажая покрытую россыпью родинок щеку, — я, пока что, не отношусь ни к тем, ни к другим. Хакс не собирался терпеть унижения от незнакомого человека. Желания вступать с ним в спор или отпускаться до ответных оскорблений тоже не было, поэтому Армитаж молча встал и покинул трибуну под внимательным взглядом странного парня. Остаток тренировки Хакс провёл отрабатывая каскад из четверного и тройного тулупов. Мысль о том, что какой-то незнакомец позволил себе критиковать его катание, приводила в яростное негодование. Но помимо этого Армитаж ощущал еще какой-то странный, непонятный азарт, заставляющий прыгать элемент за элементом почти без передышки, пока голова не начала болезненно кружиться, а в глазах не заплясали цветные блики. Хакс окинул беглым взглядом трибуны, сам не понимая, зачем он это делает, и тут же заметил на третьем ряду среднего сектора того странного парня, сидящего в прежней нахальной позе. — Армитаж, — Фазма крикнула ему из-за бортика, привлекая внимание взмахом руки, — последний прогон по всей программе и заканчиваем. Хакс кивнул тренеру и встал в начальную позицию. Выступление у него было под быструю, задорную композицию, поэтому каждый элемент выполнялся на невероятной скорости. Первый прыжок — успешно, и Армитаж, изящно взмахнув руками, начинает выполнять дорожку шагов. Затем вращение, разгон и тройной аксель — любимый элемент Хакса. Небольшая хореографическая вставка для связи технических компонентов программы и каскад прыжков, который Армитаж отрабатывал несколько минут назад. Хакс остановился в самом центре арены, приняв финальную позу: руки на поясе, бёдра слегка отклонены в сторону, пятка упирается в лёд. Армитаж позволил себе довольно улыбнуться — программа была исполнена чисто, без ошибок, однако это не значило, что можно расслабиться. Всегда можно сделать ещё лучше. Хакс поймал взгляд незнакомца на трибуне: он все также сидел, скрестив на груди руки и закинув ноги в тяжёлых ботинках на спинку переднего сиденья, но теперь его лицо приняло довольное выражение, пухлые губы растянулись в улыбке и он ободряюще кивнул Армитажу, заметив, что он обратил на него внимание. Хаксу стоило оскорбиться — незнакомец, считавший себя, по-видимому, экспертом в фигурном катании имеет наглость судить его выступление. Но Армитаж чувствовал только прилив странной гордости и удовлетворения, словно мнение странного парня имело для него большое значение.

***

После обеда Фазма настояла на паре часов дневного сна, аргументировав это тяжёлым перелетом и бессонной ночью. Хакс и не собирался отказываться — после еды его разморило и клонило в сон, глаза слипались, а голова гудела из-за смены часовых поясов. В номере его ждала приятная прохлада и свежая, заправленная хрустящим постельным бельём кровать. Быстро раздевшись, Армитаж нырнул под одеяло, сладко зажмурился, вытянул усталые ноги и провалился в сон.