Hidden twin

Чонгук немного успокоился еще там, в парке, задыхаться перестал, но взгляд остался затуманенным, реальность неосмысленной, а страх — реальным. Тэхен решил, что парня лучше и впрямь домой увести, где обстановка более спокойная, где людей нет. Ким взял Чонгука за руку и повел его за собой, неотрывно следя не только за дорогой к дому, но еще и за чонгуковой фигурой, ставшей, такое ощущение, еще меньше, съежившейся в комочек. У Тэхена просто сердце разрывается: Чонгук такой маленький, невинный, до смерти перепуганный, и у него все болит: там внутри, далеко-далеко, куда ни один нож не достанет, где душа.  — Чонгук-и, слышишь меня? Мы идем домой, — Тэхен пытается говорить, обстановку разрядить как-то, но Чон не слышит, слушает, но не слышит, и попытки прекращаются — Ким решает оставить все это до дома. К счастью, добираются без приключений. Ким, запустив руку в карман джинсов совершенно не сопротивляющегося Чонгука и достав оттуда связку ключей, сперва нажимает на кнопочку домофона, потом, поддерживая, ведет по лестнице на нужный этаж, открывает квартиру и вздыхает тяжело только когда за обоими парнями закрывается входная дверь. Шепчет что-то, мол, все в порядке и все хорошо будет, помогает даже обувь снять, на кухню ведет и воды предлагает. Чонгук выпивает сразу залпом и только тогда мотает головой, пытаясь прийти в сознание. Зверьком затравленным смотрит, молчаливо извиняется, дышит часто-часто, но тихо, почти неслышно. Тэхен все понимает, напротив усаживается, хватается за чонгуковы холодные руки, поглаживает невесомо подушечками собственных пальцев его холодные, почти безжизненные, взгляд поймать пытается, ищет выход из положения, пытается сообразить, что делать, но мысли в голову не лезут, однако вопреки всему он снова заговаривает; тут без слов не справиться.  — Чонгук-и, котенок, расскажи, что произошло? Кто тебе позвонил? Ты можешь все мне рассказать, знаешь ведь? — и глядит, нежностью захлестывая, определенно точно в ней потопить желая.  — Это Минхек, — проходит добрых минут десять, как кажется Тэхену, прежде чем Чонгук подает голос; он у него оказывается тихий, хриплый. — Он звонил. Тэхен молчит, позволяя говорить дальше так, как Чонгуку удобно.  — Я ведь тебе говорил, что не нужно… Он не любит, когда я с его… Нельзя мне с тобой.  — Не говори глупостей, котенок, он не может тебе ничего такого запретить. Он тебя запугивает? Он видел нас с тобой?  — Он тоже в этом парке был, я… Я его видел. Но это неважно, мне… Мне все равно нельзя, понимаешь? И чонгуково лицо адской болью искажается, а слез нет, не появляются; но неизмеримо больно, хочется поскорее избавиться от этих ужасных ощущений и никогда-никогда их больше не чувствовать. Тэхен вдруг поднимается, тянет куда-то за собой. Чонгук теперь не молчит уже, спрашивает: «Куда?», и получает в ответ: «Тебя спасать»; Тэхен приводит их в чонгукову комнату, залезает на кровать, наполовину предлагая, наполовину заставляя Чона лечь рядом, и произносит:  — Сейчас ты мне спокойно все расскажешь, а я тебя послушаю и помогу, слышишь? Думаю, так разговаривать приятнее, верно? — и к себе ближе прижимает, позволяя в клубочек свернуться и отчего-то холодным носом себе в грудь уткнуться. Чонгук опять молчит сперва, но потом сдается, руша все преграды окончательно и теперь уже совершенно точно бесповоротно.  — Я тебе все-все расскажу, только подожди, ладно? Я быстро не могу. Оно в самом сердце, кажется, даже глубже забралось.  — Конечно, — Тэхен целует в макушку, борется с желанием зацеловать каждый миллиметр этого прекрасного тела, сейчас жмущегося к нему в поисках тепла и защиты и дает выговориться. — Как тебе удобно.  — Я когда маленьким был, мы хорошо жили. Иногда с братом не ладили, у него характер взрывной, буйный. Не такой, как у меня, но вроде мы друг друга любили. По крайней мере, я любил. Сильно, — Чонгук вздыхает, собираясь с мыслями. — А потом у нас… Я один дома с мамой был, мне тогда пять лет только-только исполнилось; а папа с братом уехали в город зачем-то, я теперь и не вспомню. Я… Мама спала, я проснулся раньше нее, но ее будить не стал. Это было очень раннее утро, почти ночь. Я пить захотел. Пошел на кухню, попил, а потом решил, что спать не буду, а раз делать нечего, могу маму порадовать, завтрак ей приготовить… Я не специально, понимаешь, просто… Я с плитой обращаться не умел, а она еще газовая, там огонь, я… Я включил, а потом отошел зачем-то, а оно загорелось, я даже не понял, как, там не было ничего такого… Огонь очень быстро распространился по всей комнате, а я испугался и оцепенел от ужаса, я двинуться с места не мог, я только пытался кричать «Мама!», но из горла вырывались какие-то странные звуки… Я все же собрался с силами и побежал в комнату мамы, стал будить ее… Квартира была вся в дыму. Мама проснулась, даже не стала переодеваться, быстро бросилась к выходу, но там… Там уже огонь. Пламя охватило весь коридор, мы выйти не могли. Оно уже в комнату направлялось… Мама захлопнула дверь, заткнула какой-то тряпкой щель наспех и распахнула окно, стала кричать, звать на помощь, стала звонить пожарным… Я плакал, она кричала, я до сих помню это так отчетливо, будто бы это было вчера. Люди столпились внизу, тоже кричали что-то… Огонь к нам в комнату ворвался… Внизу сказали прыгать, мама стала открывать окно, но оно заклинило. Она разбила его собственной рукой и сказала мне не бояться и прыгать вниз, сказала, что меня поймают… Я… Я плакал, я не хотел, но она подтолкнула меня… Меня поймали несколько мужчин, а она… Я не знаю, почему, не знаю, но она не прыгнула. Может быть, поранилась, может быть, дыра в окне была недостаточно большой, я сам с трудом пролез… Но она сгорела тогда, я помню… Я очень чувствителен к запахам с самого рождения, я уже говорил, и я… Я помню тот запах гари, пламени… Тогда рассвет окрасился в рыжий… У меня в ушах до сих пор ее адские, предсмертные крики, но еще больше мне запомнилась та жуткая тишина, когда они стихли… Она в тот день погибла. Умерла. Тэхен сам плакал, слушая. Вытирал чонгуковы слезы, целовал, не в силах совладать с желанием, но Чонгук продолжал.  — Потом полиция, все дела… Я встретился с папой. Я помню его искаженное болью лицо, он кричал и плакал, он очень любил маму… А брат сказал мне, что отныне я никто ему, и никогда не стану ему кем-то близким, потому что я убил нашу маму. С тех пор он меня возненавидел. Мы были детьми, но он чувствовал настоящую взрослую ненависть и вкладывал в свои поступки взрослую злость… Отец еще тогда заметил разлад в наших отношениях… Брат стал меня бить. Я не мог дать ему отпор, я только плакал, я был слабым… Я и сейчас так же слаб… Отец говорил с братом, ругал его, но это было безуспешно, брат словно бы ненавидел и его тоже… Я очень любил папу, он говорил мне, что я не виноват, хоть я и сам прекрасно знаю, кто виновен… Когда получалось, например, когда брат был у тети, с которой наша семья очень хорошо общалась, папа катался со мной по городу на машине. Мы очень это любили, брат ненавидел кататься, а мы любили. У него всегда пахло так… Так по-особенному. У папы в машине всегда была своя волшебная атмосфера. Мы переехали в Сеул после того случая, и катались по большому городу часами. Я это очень сильно любил… Но после папа резко заболел и погиб. Нас с братом взяла к себе тетя. Но она… Она никогда меня не любила, не так сильно, чтобы заботиться… А мы подросли, брат стал сильнее, агрессивнее… Он избивал меня, а тетя никак не спасала меня. Он… Он заставлял меня делать все, что он скажет. Он был очень жестоким, я не знаю, откуда в нем это взялось… Когда я пытался дать ему отпор, он… Ломал мне пальцы. Я кричал от боли и ужаса, но никто никогда не помогал мне… Потом мы подросли. В такой муке прошло несколько лет, и я при первой же возможности, сразу, как только смог, устроился подрабатывать. Я работал и учился, пытаясь как можно меньше времени проводить дома. Конечно, брат всегда меня бил, находил время… Когда закончилась школа, я смог хорошо написать экзамены и поступить бесплатно в институт. Я тут же взял все накопленные деньги и съехал, нашел новую, еще более хорошую работу. Но брат однажды подкараулил меня вместе со своими друзьями тогда и жестоко избил… Я попал в больницу, куда он пришел и сказал, что если я хочу жить, я должен платить ему каждый месяц и не связываться ни с кем, кого он хоть немного знает, словом, практически исчезнуть. Он сказал, если я не сделаю этого, он придумает… Он… Он будет долго мучить меня, будет пытать, изощренно, а он умеет, я знаю. Если я обращусь в полицию, он поймает меня, изнасилует и убьет… Я боялся… Я и сейчас очень боюсь… Теперь ты понимаешь, почему я не могу общаться с тобой? Я очень сильно хочу этого, но мне очень страшно… Чонгук разрыдался окончательно, даже не пытаясь сдерживать слезы. Одеяло и простыня под ним намокли и скомкались. Тэхен, впрочем, и сам не лучше. Тоже плачет, но тихо, давясь слезами, чтобы не показывать Чонгуку этой слабости. Тэхен сильнее обнимает парня, целует везде, куда только может дотянуться: в лоб, в щеки, в макушку, в нос, обходит стороной пока только губы, потому что этого Чонгук сам должен захотеть, это ведь немножко другой уровень.  — Котенок, маленький мой, не плачь, пожалуйста, не надо плакать. Я тебе обещаю, Минхек к тебе больше ни на метр не подойдет, он тебя не обидит, мы с ним справимся, он больше ничего тебе не сделает.  — Он сильнее, чем ты думаешь, он найдет способ, он может сделать больно еще и тебе, — Чонгук, уткнувшийся носом в тэхенову грудь, приподнимается немножко и тоже целует, его шею, ключицы, невинно и разрываясь от ощущений.  — Нет, нет, я не боюсь. Я тебя не брошу ни за что, я очень сильно тебя люблю, мы с тобой обязательно избавимся от Минхека, обещаю, я тебе клянусь.  — Когда он позвонил мне, он сказал, что отплатит мне за то, что я общаюсь с тобой…  — Еще чего. Пусть только попробует. Я не позволю ему теперь навредить тебе, — Тэхен преисполнен жгучей, разгоревшейся в нем с новой силой ненависти; но еще он помнит о том, что Чонгук все еще всхлипывает тревожно, лежа рядом с ним, и он переключает свое внимание на него. — Все, котеночек, успокаивайся, пожалуйста. Не надо больше плакать и расстраиваться, я не дам тебя больше в обиду. Успокаивайся. Давай чай тебе сделаю? Или покушать тебе чего-нибудь принесу? Тебе надо поднять настроение. Скажи, что хочешь?  — Шоколад, — Чонгук произносит еле слышно. — Если можно…  — Конечно. Я ведь помню, я покупал, сейчас пойду в холодильнике поищу. Может, чай все-таки тоже сделать?  — Да, пожалуйста.  — Хорошо. Лежи, я сейчас приду, — и Тэхен целует нежно, приближаясь немножко ближе к чонгуковым вспухшим немного губам и касаясь своими губами самого уголка его рта. — И не плачь больше. Тэхен аккуратно приподнимается, стремительно исчезает за поворотом и с такой же скоростью принимается готовить чай и разыскивать в холодильнике заветную плитку шоколада, пока Чонгук решает все же тоже подняться и отправиться в ванную. Его бедному покрасневшему лицу определенно нужна вода и свежесть, так что он, тяжело дышащий, но теперь уже не плачущий, плетется к раковине, умывается, вытирает лицо полотенцем и глядит на себя в зеркало. Мокрая от воды и слез челка, красные глаза, слипшиеся ресницы, блестящие ярко-ярко черные глаза, грустный взгляд. Как только Тэхену удалось полюбить? Но лучше не задаваться этим вопросом, потому что Ким так нежен и искренен, что пока что поводов сомневаться в его чувствах нет, а искать их — даже оскорбительно и стыдно. Чонгук отворачивается от зеркала, потому что все они так или иначе лгут, и идет в комнату; Тэхен оказывается там всего секундой позже. Ставит кружки на стол и протягивает парню не одну, а сразу несколько шоколадок.  — Извини, я просто не знал, какой шоколад ты любишь, если любишь вообще… Так что тут горький, молочный, белый, с клубникой, кофе, орешками… Выбирай.  — Я, вообще-то, все люблю, — Чонгук улыбается наконец. — А пока возьму вот эту, — и он тянет руку к молочному с клубникой. — Этот, пожалуй, больше всех, просто не намного.  — Хорошо, — Тэхен тоже улыбается, и ему даже не приходится выжимать из себя улыбку: когда Чонгук делает это, хочется сиять. — Держи. И Тэхен протягивает шоколадку, а потом подает еще и кружку чая.  — Спасибо, — Чонгук кивает, отпивая. Тэхен тоже делает глоток, а потом слышит: «Иди сюда, пожалуйста» и видит смущенное немножко чонгуково лицо, но горящие глаза, смотрящие с нечитаемой мольбой. Чон сам просит сесть ближе, и Ким еще сильнее улыбается, придвигается; садится на кровать, облокачиваясь спиной на стену, а Чонгуку помогает устроиться между своих разведенных ног и облокотиться на его грудь.  — Правда, так пить немножко неудобно, — произносит Тэхен, пытаясь поднести кружку ко рту, не потревожив Чонгука, но удается из рук вон плохо.  — Тогда я помогу, — произносит Чон, поворачивается немного, берет в руки тэхенову кружку и сам подносит ее к его рту. Ким благодарно смотрит и пьет, а после целует в лоб горячими от чая губами. Чонгук улыбается опять, а после берется за шоколадку и с огромнейшим удовольствием начинает уплетать ту за обе щеки, потому что это то самое заветное сладкое, которое он сам не мог себе позволить, и которое можно назвать его любимейшим лакомством еще с самого детства.  — Гук-и, я хочу сразу поговорить с тобой кое о чем, лучше ведь сейчас, чем потом, правда? — Тэхен решает не затягивать, хотя рушить этот прекрасный момент, когда оба спокойны и даже счастливы, не хочется. — По твоему рассказу мне Минхек кажется человеком, на очень многое способным и практически ни перед чем не отступающим, так что давай, пожалуйста, поступим вот как… Тебе может не понравиться, только не отказывайся сразу, подумай, ладно? Чонгук кивает, обещая тут же не противиться.  — Мне кажется, ради твоей же безопасности, ну, и не только ради нее одной, тебе… Ну… Тебе стоит переехать.  — Да, я об этом думал… Но эту квартиру мне за довольно низкую плату сдают. Куда же мне переезжать?  — Ко мне.  — К… тебе? — если бы Чонгук все еще ел свою шоколадку, он был точно поперхнулся. — Ты не шутишь сейчас?  — Я серьезен как никогда. Ну подумай, что тебе мешает? Мы ведь встречаемся с тобой, на что я очень надеюсь, — Чонгук на этих словах краснеет и кивает; он сам ждал этих слов. — Было бы логично жить вместе. В будущем мы ведь все равно съехались бы… А еще, тем более, я боюсь оставлять тебя одного сейчас, когда Минхек может что-то выкинуть и когда он, по-видимому, зол. Так будет безопаснее. Да и притом, у меня много места в квартире, я хорошо зарабатываю на ресторане, собирался даже дом в скором времени покупать. Подумай над этим, пожалуйста. Я не тороплю тебя с решением, не подумай, я вовсе не хочу давить.., — Тэхен наклоняется к чонгукову уху, шепча. — Я был бы очень рад, если бы ты ко мне переехал. Чонгук молчит с минуту, думая над тэхеновым предложением. Оно не кажется таким уж глупым и безрассудным, оно отнюдь не лишено смысла.  — Думаю, — произносит наконец Чон. — Думаю, можно было бы… Можно было бы переехать.  — Правда? — Тэхен чуть ли не вскакивает, улыбаясь и желая услышать твердый положительный ответ.  — Ну да, — и Чонгук смеется, потому что Ким набрасывается на него, начиная целовать, и озорно щекочет, счастливо улыбаясь. — Перестань! Щекотно ведь! Тэхен тоже смеется, повинуясь и прекращая, и снова стискивает в объятиях. Он не представляет просто, как от Чонгука можно отлипнуть хоть на секундочку, как можно его не обнимать и не целовать: какой-то он слишком уж весь прекрасный и замечательный. И конечно, Тэхен спешит поделиться такими своими мыслями с парнем, из-за чего он в очередной раз смущается, краснеет, но счастливо улыбается, пожалуй, впервые за долгое-долгое время чувствуя себя в безопасности.