Поверить тебе

Сохранять дистанцию становилось всё труднее. Даже разговоры о боевых приемах и оружии незаметно затрагивали воспоминания, которые Заганос избегал обсуждать с кем-либо. Так вышло случайно, что Махмуд спросил, почему в рядах турков оказался балтрейнский перебежчик… и неужели шрам на душе, оставленный той историей, не затянулся до сих пор? Связь между ни-шан развязывает язык лучше любого вина или даже рисовой водки, которую привозят купцы откуда-то издалека. Тогда, на войне, наблюдая за Бертраном и Джинафе, Заганос не мог понять, к чему им говорить друг с другом в любую свободную минуту, говорить на каком-то своеобразном наречии, мешая два языка. А тут вдруг сам впервые за долгое время заговорил о погибших приятелях, и, если бы не эта глупая попытка Махмуда лезть с объятиями и сочувствием, возможно, рассказал бы и больше. О том, как был вот таким же несмышленым юнцом и восхищенно взирал на красивую отважную женщину, ходил за ней по пятам: «Джинафе-хатун, ну научите меня, ну пожалуйста…». О том, как жар приливал к щекам от любого случайного прикосновения во время тренировки к гибкому телу и пышной груди. О том, каким непривычно спокойным казалось мертвое лицо Джинафе, с заострившимися чертами и темными, почти черными пятнышками на губах. В какой-то миг он будто снова ощутил сладковатый аромат благовоний, смешанный с запахами пота и крови. Прикосновения вовремя напомнили о том, что лучше отстраниться и замолчать. Опасность!.. И Заганос с удвоенным усердием гонял мальчишку по всему двору: - Быстрее, Махмуд, быстрее! Ты же в шахматы играешь на две доски, отчего ты сейчас забываешь, что у тебя кроме меча есть кинжал? - Я и на три могу, и больше! - Тем более. Если бы у нас в руках было настоящее оружие, сейчас ты был бы мертв. На позицию. Начнем сначала… …День за днем – тренировки, изматывающие не столько тело, сколько душу. Постоянно настороже: любое случайное слово могло оказаться той снежинкой, которая обрушит лавину. С картами же было еще сложнее. - Иногда игроки, которые сделали из тонто или вьехаррона свое ремесло, отмечают карты знаками, невидимыми, но заметными на ощупь, это называется «крап», - рассказывал Заганос. – Потому важно держать свои карты так, чтобы сосед не смог в них подглянуть, и одновременно – так, чтобы узнать крап. Нам, военным, приходится труднее, у нас руки грубеют от оружия. Покажи-ка ладони. Откуда у тебя такой шрам на пальце? Твой Искандер оставил? - Нет, когда я начал обучать Искандера, я уже успел стать неплохим сокольничим, - Махмуд с удовольствием оседлал любимого конька, даже глаза от восторга заблестели. – А это… я только-только начинал учиться, и забыл надеть перчатки, когда кормил сокола. Взрослые птицы довольно долго помнят своих хозяев и могут сильно ранить чужака. Мне еще повезло. - Повезло, согласен. Попробуй держать карты в левой руке. Удобнее? … «Держать лицо» во время игры Махмуд не умел, эта наука давалась ему с трудом. Сколько бы Заганос его ни учил, всё равно угадывал, когда супругу идет хорошая карта, а когда у него на руках всякая мелочь и ни одного козыря. - Ты жульничаешь и просто придираешься ко мне! – юноша хмурился и смешно морщил нос. – Вчера Салуджа-паша проиграл мне десять динаров. - Невелика ставка. Может, он просто не хотел тебя огорчать. Да и сам он игрок так себе. А жульничать я даже не начинал. Но хорошо, покажу тебе пару трюков, только пообещай, что не будешь их применять, пока не научишься владеть собой. Карты привычно мелькали в руках, исчезали в широких рукавах одежды. Махмуд наблюдал даже за простыми трюками, будто ребенок, впервые увидевший праздничное представление бродячих актеров, и просил: - Покажи, как ты это сделал! Я даже не заметил, как три козыря пропали! От этой восторженной просьбы снова вспоминалось то, далекое, много-много лет назад, будто в другой жизни: «Джинафе-хатун, покажите мне, как вы подменили комбинации карт! Ну, пожалуйста, Джинафе-джан, я уже не маленький…». - Ладно, смотри внимательно. Перетасовываешь колоду. Быстрее. Быстрее. Отвлекаешь собеседника вопросом. Аккуратно снимаешь одну карту… вот так… В чем парень был действительно хорош – так это в умении замечать чужие чувства и ладить с людьми. Всего через несколько дней Заганос понял, что слуги в доме привыкли к его ни-шан и то и дело приносили ему кусочек послаще, и запомнили его вкусы, подавая его любимый сорт чая и персики. Так в жилье входит кошка, в считанные дни меняя уклад под себя. Пусть на ночь Махмуд уезжал в свой особняк, но здесь оставались то книга, которую он читал в минуты отдыха, то колода карт или карточный домик на столе, то листок с начатыми стихами. А как-то раз случилось, что вечером мальчишка прилег отдохнуть и так и заснул на диване, свернувшись клубочком. И почему-то рука не поднялась разбудить и отправить домой. Глупости, какие же глупости! Бывало, Махмуд опаздывал и потом оправдывался – «вот, ехал через рынок, засмотрелся…»… и приносил всякую мелочь, показавшуюся ему забавной – «такой необычный цвет!»… болтал с прислугой, учил детей конюха грамоте, лежал на ковре, раскладывая пасьянс – пасьянсам его Заганос учил, тренируя усидчивость и сосредоточенность… - и еще не раз пытался обнять, невзирая на все язвительные насмешки что дома, что во дворце. День, назначенный для светской свадьбы, неумолимо приближался. И как раз в это почти беззаботное время пришло известие о гибели министра Франца. В очередной раз сама судьба напоминала: жизнь – не сказка, и любое счастье имеет свойство рано или поздно заканчиваться. * В напряженной тишине каждое слово верховного паши, читавшего послание от императора Балтрейна, звучало отчетливо, напоминая звон оружия. Царивший целых двенадцать лет мир вновь оказался под угрозой. Двенадцать лет мира… так мало! Еще не успело подрасти поколение, которое бы не помнило разоренных городов и не пережило потерь близких. Покой нарушило недавно случившееся убийство. Министр Франц, глава одной из приграничных областей, уехал на инспекцию, но не вернулся в то время, о котором говорил. Его люди отправились на поиски, и нашли тело недалеко от охранного поста на западной границе. Министр был убит стрелой со знаком полумесяца, символом Турецкой державы! Империя Балтрейн расценивает это как повод для войны и требует отправить одного из турецких генералов в столицу империи. В качестве доказательства из Балтрейна прислали ту самую стрелу. - Прошу Совет предоставить мне слово, - сказал Махмуд, как только была предъявлена улика. - Говорите, Махмуд-паша. - Я не уверен в том, что убийство могли совершить солдаты стратократии. У них не было причины и повода покушаться на человека, не перешедшего границу и не угрожающего безопасности людей, которые стояли на посту. Как следует из письма, тело было обнаружено на балтрейнской территории. Кроме того, я хотел бы взглянуть на стрелу, которой убили министра Франца. Заганос улыбнулся. Еще не так давно Махмуд спешил высказать свое мнение, не скрывая чувств, которые испытывает, и с горячностью, которая ему вредила, даже если по сути своей мысль была правильной. Теперь же он выражал свои сомнения рассудительно, как подобает политику – и это тут же принесло свои плоды: к нему прислушались, ему передали стрелу. Рассматривая орудие убийства так и этак, юноша хмурился. Нет, искусству держать лицо его еще учить и учить, за краткий срок не выработается эта привычка носить невидимую маску. - Это не турецкая стрела, - с уверенностью сказал Махмуд. – Форма наконечника отличается, к тому же сам наконечник не так тщательно обработан, как те, что изготовлены турецкими мастерами. И крепится он по-другому. Оперение отличается не столь очевидно, но человек, чье ремесло так или иначе связано с птицами, разницу заметит. Мне по моей прежней службе знакомы случаи, когда кочевники или наемники использовали подделки под оружие другого государства, чтобы запутать противника. Отчеты о подобных случаях я сохранил и могу их предоставить. - Правительство Балтрейнской империи может воспринять и такие сведения как неправдивые, - недоверчиво возразил Али-паша. – Мы для них – давние враги. Вряд ли в Сент-Михаэль поверят любому нашему слову. Старый генерал был прав. Али-паша прошел прежнюю войну от начала до конца, и шрамы на его лице свидетельствовали о том, что сражался он в первых рядах и не боялся опасности. Такому человеку нужны железные доказательства. Даже оценив логику речи супруга, Заганос молчал, не спеша поддерживать его. Пусть сам докажет, что способен принимать решения государственной важности наравне с умудренными опытом военными. И ни у кого, никогда, не должно возникнуть ни тени мысли, что Заганос-паша продвигает по службе своего ни-шан просто из-за их личной связи! Нет, брак – одно, политика – совсем другое. - Мы можем ответить, что готовы послать своего представителя в Балтрейн, но не на правах заложника, а на правах равного участника следствия. Мы вправе изложить наши соображения и требовать, чтобы вина или невиновность наших солдат была доказана. И я сам готов отправиться в подобное путешествие, - предложил Махмуд. - Это слишком опасная миссия для столь молодого служащего! – воскликнул Халил-паша. Вот уж кто не мог скрыть беспокойства. Да, привязанность опасна. Даже если это привязанность к кровной или названой родне. - Всем нам когда-то было восемнадцать и все мы с чего-то начинали, - тихо, вкрадчиво сказал Заганос, тем самым тоном, который употреблял, когда хотел, чтобы его слушали, затаив дыхание. – Когда война начинается, возраст и опыт значения не имеют. Погибают и старики, и дети. А война, как я считаю, неизбежна. Мы можем доказать свою невиновность в данном случае, но это не значит, что Балтрейн не найдет новый повод и не нападет без предупреждения. Как один из выходов из положения, мы могли бы напасть первыми. - Я считаю, что мы не можем позволить себе первыми напасть на Балтрейн! – побледнев, сказал Салуджа-паша. – Мы отвечаем за наш народ и не вправе рисковать жизнью мирного населения. Стране необходим мир, и его следует сохранять, пока есть хоть малейшая возможность. В Балтрейн следует отправить посла, но это должен быть опытный дипломат. По правде говоря, Заганос иногда удивлялся, что заставило этого красивого молодого мужчину, больше похожего на музыканта или поэта, пойти в армию. Если он ненавидит войны – к чему воевать?.. Халил-паша усмехнулся: - В таком случае, я подхожу на эту роль. Я направлюсь в Балтрейн со всеми надлежащими доказательствами того, что министр Франц был убит не турками. Решение было одобрено. Заганос поймал взгляд супруга: Махмуд смотрел на него со злостью и какой-то наивной обидой. Разве он не понимает, что нельзя смешивать дела государственные и личные? Нужно смотреть правде в лицо…