***
Ногай неспешно ехал на коне после осмотра тумена Тоpгула. Много жалоб приходило на него, надо было самому убедиться. Взор его уставший невольно тянулся туда, где вдали виднелась синяя полоска моря. Вот уже два месяца вестей от Насти не было, ему хотелось рвануть к ней за край этого моря, но теперь он стал ханом, и более не принадлежал себе всецело. После того, как Великий хан Менгу-Темир своим повелением признал его и назначил бекелярбеком наследника, он сразу же ушел со всеми своим людьми из столицы. Уже в походе стали появляться проблемы. Ржавые котлы, недостаток амуниции, отсутствие запасной пары обуви у каждого второго — все эти мелочи требовалось решать, иначе они обещали перерасти в коллапс. Воины стаптывали ноги в кровь, тем, у кого был конь, было легче. Остальные же волочились и отставали длинной цепочкой все дальше и дальше от основного войска. Котлы отряды Тоpгула сдавали в наем, брали за это половину навара, нередко выгребая лучшие куски. Идти с таким войском воевать было рискованно. Тут-то и припомнились ему уроки Менгу: Ногай стал налаживать отношения с соседями. В Булгарии шла междоусобица, он встретился с одним из братьев, претендующих на власть, пообещал поддержку. Отправил послов эмиру Самаркандскому и заручился их поддержкой. Обещал поставить тысячи две в случае необходимости, в обмен на кожи. Направил он людей и в Константинополь, послов — к императору, людей — осмотреться по городу. И лишь одному верному нукеру дал письмо снести в дом Тимофеевых. «Жду тебя до конца лета за краем моря». Время шло, но отправленные им люди из Византии не вернулись назад. Он, решая множество проблем, каждый день тревожился думами о ней. — Хан Ногай! Не серчай за дурные вести! — пред ним, склонившись на одно колено, стоял Сагнак, вестовой. Его семья приютила Ногая, когда тот возвращался в столицу, и бекелярбек не забывал и выделял юношу. — Говори. — На наших храбрых воинов напали подлые шакалы, прибывшие с большой воды. Вели речи дерзкие. Говорят, средь них посол Византийский.***
Сашка видел Ногая издалека, но узнал сразу. Красиво переливаясь на солнце, блестела пластина доспеха, глаз левый был перевязан повязкой, как к нему подбежали ордынцы, подвели посла византийского. О чем они разговаривали, слышно не было. Санька Тимофеев все пытался прорваться и кричал: — Ногай! Ногай! — но голос его тонул в общем гаме. Потом он получил удар палкой в спину и кричать перестал. Стал просить охранявшего воина, мол, ценное знает, но скажет только Ногаю. Снова получил палкой. — Какой он тебе Ногай?! Он хан! Властитель данных земель по милости Великого хана Менгу-Тимира, да пошлет ему Небо долгую жизнь. Хан Ногай, бекелярбек сына Великого хана, Второй человек в Орде, а ты: «Ногай, Ногай». Ещё тебе палок, чтоб вел себя почтительно?! — Прости мне мое неразумение. Я знал Ногая как храброго воина, исходившего много земель, покорителя крепостей, знаю, что в Египте он был и в Армении. Не знал я, что стал он ханом, проведи меня к нему! И ты увидишь, как он возрадуется и щедро одарит тебя. Александр Тимофеев в дороге быстро подружился с охранявшими его воинами. Он рассказывал им про поход, как неожиданно войска Ногая прошли горы и вышли аккурат с востока крепости, чего никто ожидать не мог, так как горы считали непроходимыми. Один из воинов, что тоже был в том походе дивился, откуда этот славянский парень знает такие подробности. Сашка считал, что все получается как нельзя лучше: еще немного, и он сможет поговорить с Ногаем, только Фрол держался настороже и среди всех этих ордынцев чувствовал себя неуютно: — И зачем только было плыть так далече? Сгинуть можно было и дома. — Не ворчи, Фрол. Вот сейчас придем в лагерь, и ты увидишь, как он меня примет! К большой равнине они вышли ближе к вечеру. Куда не брось взор, все было покрыто разномастными юртами. На окраинах стояли простые навесы, либо пыльные, как попало сколоченные юрты, покрытые, где наполовину, где с заплатками, но отрока со стариком вели все дальше, и шатры становились белее и богаче. Белую юрту Ногая, украшенную каменьями, охраняли у входа с десяток нукеров. Остановившись возле них, охранник Сашки завел далекий, как ему казалось, вроде ничего не значащий разговор. Сашка мялся в нетерпении с ноги на ногу, веря, что вот-вот позовут. Но разговоры кончились и его вместе с Фролом повели назад, на край лагеря. — Стой, подожди, а как же я?! Ведь у нас уговор был! — Иди давай, — почему-то посуровев ответил воин, чье дружелюбие словно рукой сняло. Тут из соседнего красивого шатра, богато украшенного конскими хвостами и покрытого белым войлоком выбежал мальчонка лет трех, одетый в зеленый, расшитый золотом шелковый халат, подбитый по краю мехом рыси. На голове его была небольшая квадратная черная шелковая шапочка. Процессия с пленником остановилось, воины опустили головы. Один огородил пленного копьем, второй встал за спиной и знаком показал, мол, молчи, тихо. Ребенок бежал мимо них, совершенно не обращая внимания, он пытался ухватить за хвост молодого пса, привыкшего уже к таким играм. — Огей сюта. Сюта. Пес со светлой лоснившейся шерстью — видно было, что молодой, — весело отпрыгивал, каждый раз ожидая, когда мальчонка добежит, уводя его все дальше от шатра. За ним вышла красивая девушка, высокая, в красном шелковом халате с богатой золотой вышивкой, с высоким головным убором, на верхушке которого красовалось павлинье перо. Воины, ведшие пленников, склонили головы. Она глянула на них с торжеством и гордо зашагала за мальчиком. Только пленный славянин смотрел на нее с восхищенным обожанием, слегка приоткрыв рот. Девушка улыбнулась. На нее так давно никто не смотрел, и это было приятно, неважно, что там будет с ним потом. — На колени перед женой Великого хана. Голову склони в почтении, а то глаза потеряешь! Юноша получил копьем под колени и упал, согнувшись, получив еще палкой по спине. — Все, понял он! Понял, хватит! — влез Фрол, закрывая собой и получая второй удар. Он стал помогать юноше подняться, бурча еле разборчиво: — Вишь, какая у него молодая! Глупость это была. Сгинем мы здесь. К красавице подбежала молоденькая девушка в простом стеганом халате, зашептав ей что-то на ухо. Жена Великого хана вздохнула, ее маленькое развлечение кончилось и она, приняв серьезный вид, направилась в шатер к главнокомандующему. — Когда я смогу с ханом поговорить? — с тревогой заладил свое Сашка. — Сейчас не до тебя! — гаркнул на него охранник одаривая подзатыльником. Отрок качнулся и был поддержан стариком.***
Ногай сидел на высоком резном стуле, и лик его был мрачен. Пришли вести о смерти Менгу Тимира, и новым Великим ханом был объявлен его младший брат Туда-Менгу. Письмо призывало его явиться для присяги. Ногай же собирался возвести во главе всех Тохту, сына Менгу-Тимира, как и обещал. «Нельзя присягать новому хану, а потом свергать его, это станет нарушением заветов Чингисхана, народ не поймет, не поддержит — давший клятву верности и нарушивший ее подлежит смерти. Нельзя ехать. Надо набраться сил, нужен мирный год, собрать ресурсы… Тохта мал, чтобы править, еще не время. Если клятва не дана, то и нарушить нельзя… Нойон прервал его думы, оповестив, что пришла Олджай-хатун. Красавица гордо вошла в шатер Ногая, поклонилась лишь кивком головы. Олджай, как мать наследника, считала себя выше его. Ногай хмурился все еще думая о своём, держа в руке свиток и не сразу начал разговор. — Пришли печальные вести. Великий хан Менгу-Тимир покинул нас. Она ожидала этого, но, как требует обычай, опустила голову и закрыла лицо руками в знак скорби. Ногай молчал. Выдержав тишину, как полагается, она спросила: — Когда мы выступаем? — Выступаем? — Да! Чтобы проститься. Тохта не видел отца, так хоть проститься с ним он должен! — Мы никуда не едем. И Тохта останется. — Нет! Он наследник! Он сын великого хана! Ты не смеешь… — Ты много на себя берешь, женщина. Ты здесь из милости. Можешь ехать. В гареме Туда-Менгу будут рады такому пополнению, или, может, ты сшила погребальное одеяло, как жена Великого хана Берке, и хочешь уйти вместе с мужем? Так я тебя не держу. Езжай. Олджай молчала, кусая губы. Злые слова просились на волю, но она сдерживала себя. — Тохта останется, — снова заговорил Ногай. — Для его же безопасности. Таково мое последнее слово. Девушка опустила голову, подавила вздох и на одном дыхании выпалила: — Горе помутило мой разум. Прости, хан Ногай. Я останусь с сыном. Гневно сжав кулаки, она вышла из шатра Ногая. Ей хотелось править! Хотелось почета, что полагается жене Великого хана, родившего сына! Она была бы главной в гареме. А сейчас она кто? Над ней и так за глаза потешались, она знала… Великий хан бросил ее после проведенной ночи. Значит, не по нраву пришлась. Такой позор! Когда родился Тохта, она вроде воспряла, что вот теперь она достойна его. Но нет. Четыре года ожиданий, четыре года с этим клеймом, и все надеялась, что Великий хан однажды приедет и заберет ее. Но этому не дано было сбыться. Все рассыпалось в пыль. Что теперь у нее? Лишь тоска. Ногай объявил весть. Всю ночь по берегу жгли костры и били в барабаны. Пели печальные песни. На утро Ногай узнал: отряд Торгула собрался и ушел присягнуть в верности новому Великому хану. Их осталось три с небольшим тысячи.***
От несмолкаемого рокота барабанов, что сливался со звуками бубна и горловой песнью шаманов, Сашка всю ночь не спал, как и все остальные пленники. Фрол ворочался, и без конца называл их безбожными басурманами, что честным людям поспать не дают. Утром у Тимофеева шумела голова, словно после похмелья, но он не оставлял своих попыток и снова пошел просить. Ответ был тот же: «Жди!». Вечером к юрте с пленниками пришла служанка и отдала охраннику золотой, Сашку выбрали от остальных и повели. Фрол забеспокоился, поднялся и тоже хотел идти, но ему было велено остаться. Сашку вели сначала по краю лагеря, потом, поплутав, обогнули и повели снова, вроде как, к центру. «Как они здесь не путаются? Все юрты, как грибы, похожи друг на друга» — думалось ему. Наконец, они остановились — это была та самая юрта с конскими хвостами, только подошли они с другой стороны. Служанка подняла полог и Сашку буквально втолкнули внутрь. В юрте горели свечи. На мягком узорчатом ковре, усеянном подушками, поджав под себя ноги, сидела вчерашняя красавица в шелковом темно-синем платье. Она была без головного убора, ее толстые тугие косы достигали пола. В ушах блестели сережки с изумрудами. Сашка оробел. За один взгляд он схлопотал палкой по спине, что будет ему за нахождение здесь? Страх холодными мурашками пробежал по телу. — Как тебя звать? — требовательно спросила красавица. — Александр. — Кто ты? — Я сын купца из Византии. — Ты смотрел на меня! — Прости мне эту дерзость. — Почему ты смотрел на меня так? — Ты прекрасна, как солнце, и глаз радуется тебе, словно молодая зелень солнечным лучам. Девушке понравился ответ, она ласково посмотрела на Сашку и сказала тихо: — Поцелуй меня. Сашка поклонился как можно ниже, стараясь, чтобы речь его была почтительнее: — Любой счел бы за счастье такое и отдал бы жизнь, не задумываясь. — А ты? — Моя жизнь не принадлежит мне. — А кому она принадлежит? — Долгу. Я должен донести весть хану Ногаю. Красавица встала и, гневно сузив глаза, заходила по юрте. Сашка молчал. Он не знал, как надо вести себя с подобными ей и боялся оскорбить ее еще больше. — Эта весть, о чем она? Сашка молчал, склонив голову ниже. — Она обрадует его? — Нет. Она разобьет его сердце. Олджай холодно улыбнулась одними губами: — Что ж, я проведу тебя.