Делай что хочешь. Хочешь, четвертуй. Я сам тебе, праведный, руки вымою. Только — слышишь! — убери проклятую, ту, которую сделал моей любимою! Маяковский из поэмы «Флейта—позвоночник».
Мальчики — девочки. Слабые — сильные. Завершенные — поломанные. Собранные — разбитые. Настоящие — искусственные. Никто не дарит искусственные цветы девушкам на первое свидания, их обычно срывают по дороге. Кусочек от разбитой вазы не соберешь, ведь не хватает крупинки, поэтому ты просто забираешь красивый кусочек фарфора. Они таскали джинсы разорванные, на коленках зелёным цвето вымазанные, не отстирывающиеся от травы. Куртки поношенные, ботинки разбитые об гравер. Они сильные — слабые. Души чистейшие, стерильные рвутся из этих оболочек, из собственных тел тяжелых и брошенных. Они молодые, с глазами горящими, с надеждой. Они умирают от смеха, разрываются с хохота, и тают под космосом звезд, смотря кино на огромном экране. Спине не удобно, уютно ютиться в плечо, целуют в губы, лоб, нос, быстро и неравномерно щекочут. Невероятно. Неописуемо. Просто живут. И сияют как звёзды с синяками под глазами, в них космос, вселенная и галактика. В голубых глазах малая с большой медведицей, легко. Не хватает и трёх вен у разлома руки и ладони, на запястье. И никакого там разлома нет, сразу переходит прибоем в песок. Собираются стаями, гнёздами, ветки растут высоко, костры разгораются ярче, реки плывут беспечно. Рокерам нравятся блондинки, они целуют их жарко, пламенно, радужной краской раскрашивая закаты. И блестят. Как кристалл под солнцем. Сияют чувствами смелыми, жалкими, мятыми, сильными. Будут кричать на концерте, кричать во всё горло и руки вздымать, и смотреть дикой осторожностью, будто ходячей противоположностью. Он шепчет своей любимой блондинке, шепчет до боли прекрасное, грустное, нежное. Тает блондинка, можно как пластилин в тёплых руках теперь раскатать, помада на его щеке ярко-красная. Вечно курящие, пьяные, бодрые, ночью поющие, утром уставшие, с мутными веками, слабые, твёрдые, живущие, пропащие. — Мне пора, — Элис смотрит на часы и поправляет волосы, — мать увидит, и я точно на всём этом поставлю крест. Он смеётся. Она знает, что не отпустит, полезет в окно, а он задумается как это всё получается у неё. Как она может сидеть там, смеяться и выглядеть так красиво? — Могу подвести, — снова смеётся и мучает её, смотрит на выражения лица, ловит подушку. — Подвези себе мозги, — острячка, кусается и пускает яд. — Ой, да ладно тебе, — подходит, берёт за лицо, смотрит в глаза, — я увезу тебя отсюда, слышишь? Погоди немного. От его ладоней пахнет металлом и порохом. Под его ладонями пробегается импульс. Она верит. Чувствует бабочек в животе, и они не от любви, они от страха.***
Элис больно находиться здесь. Она всего лишь хотела его любви. Она ненавидит его за то, что его никогда нет с ней, как бы неправильно и парадоксально это не звучало. И она прекрасно понимает, что он ей ничего не должен, но почему-то упорно винит в том, что такими ночами он не с ней, а где-то далеко, обнимает не её, и, возможно, что она — лишняя часть пазла. И этот пазл она ненавидит точно так же, просто потому, что в нем ей места нет. Её газету продали, муж ушёл к другой женщине, родная дочь сбежала, другая ускользает. Бетти уходит и Элис наливает стакан вина. Выпивает. Он для неё словно тень: бывает рядом только в редких снах, в реальности же ускользает сквозь пальцы и прячется в сумерках пустой квартиры. Лицо его тоже забывается, но слишком медленно, со временем, которое, кстати говоря, лечить в этот раз не в силах. И даже рядом с собственно выдуманной тенью она чувствует себя ненужной и брошенной. Она ненавидит его. Ненавидит его за своё одиночество. Теперь она одна. Забавно, но когда все дома, одиночество чувствуется в разы сильнее. А ведь когда-то он был здесь, с ней, и они спали в одной постели, и даже простыни были теплее, чем они есть сейчас. И будто бы по щелчку пальцев ей начинает казаться, что он снова с ней. Вот он: спит рядом, подперев щеку подушкой и тихо-тихо сопя. Она ненавидит ощущать его рядом. Его нет ни здесь, ни в соседней комнате, ни в этом доме. В её жизни его нет и подавно, но это именно то, почему хочется наивно верить в обратное и тонуть-тонуть-тонуть в бесконечных снах, в едва ощутимых иллюзиях.***
Старший Джонс выдыхает, отпивает глоток пива с бутылки и включает телевизор, чтобы маячил на заднем фоне. Тот же трейлер. Всё то же. Тот же бардак. И в голове тоже. Ставит чайник и насыпает две чашки растворимого кофе. Сложно и непонятно. Его сознание выдаёт образ. Молодая, красивая, его Элис целует в заросшую щетину, садиться на тумбочку и поправляет волосы. Он уже понимает, к чему клонит Вселенная, да только они оба упорно делают вид, что не замечают. Они тянули как могли. Их кинетическая энергия могла бы прогреть всю Землю, а их интеллектуальные способности оценивать трезво ситуацию заглушил крепкий алкоголь, достигнув предела в теле. Случается иногда так, что людям просто необходимо уснуть в объятиях друг друга — ни больше, ни меньше. Он понял, что попал. Попал в ожидание пробуждения Элис, в надежде, что, открыв глаза, она тоже найдёт одиночество и поймёт, что попала.