12:37 Военная база близ Джексонвиля, штат Флорида
— Доброе утро, Эш. — Привет, Эшли. — Приветствую капрала Стивенсон! — Ты так грациозно двигаешься. Танцевала в детстве? — Я с ума сходила от твоих бедер! Это же надо так уметь. — А это правда, что тебя вчера провожал до корпуса, ну…друг Капитана Америки? А ты знакома с самим Капитаном Америкой? — А с его…другом? Это правда тот самый Зимний Солдат? — Мы его ни разу не видели. Только вечером издалека. Он как вампир? Солнечный свет его обжигает? Или он тает под солнцем? — Разве не опасно пускать его в общество? Он же психопат убийца! — Говорят, ему промыли мозги, и теперь все нормально. Это правда? — Вот комедия. Ему же мозги промыли, разве все теперь может быть нормально? У него же каша в голове! — Как это не знакома? А Черная Вдова? Разве ты не тусовалась с ними полдекабря? — Она же уехала, да? А кто теперь будет тебя тренировать? — Как будто у нас на базе тренеров без них мало. И ничем не хуже! — Может, сам Капитан Америка? Ох, я тебе по-черному завидую. — Не понимаю, что они вообще тут делают. — Да, я тоже не понимаю. Фостер укрывает их от Щ.И.Т.-а? — Опасно. По знакомству делает это? Или по указанию сверху? Кто там у него начальник? — Фостер тебя очень любит, Эш. Ты не его родственница, случайно? — Эшли будет вторым сержантом на нашей базе. Это со-бы-ти-е! Он сделает все, что можно и даже лучше! Задобрит, чтобы ты не уехала на базу попрестижней. — Все сержанты от нас улетают, никого из старой гвардии не осталось. — Либо в Орландо, либо в Таллахасси. Кому нужна наша дыра? — Я бы тоже тут не осталась. Там и звание, и опыт, и уважение. — О, либо в Нью-Йорк. Ты часто о нем говоришь. — А если Фостер пообещает тебе место Брауна, ты останешься с нами? Я дышала очень глубоко и изо всех сил вежливо улыбалась, шутливо отвечая на их вопросы. Сплетни на базе разлетаются со скоростью света. Девочки шумели в разы громче и пронзительней местных чаек, охотящихся на мелкую рыбку. Крупные капли горячей воды летели в разные стороны, намачивая даже тех, кто уже усердно вытирался махровым полотенцем. Пар в душевой стоял плотным туманом, таким, что я едва различала силуэты поблизости и не понимала вовсе, кто задал какой вопрос. Как они только меня в этой парилке разглядели? Голова не болела, но после вчерашней текилы неприятно мутило, а эти райские птицы сдаваться без боя не собирались. Им нужен был хоть какой-то ответ. Они спрашивали меня об этом беззлобно, скорее возбужденно, но все равно казалось, будто их вот-вот захлестнет безумие. Теперь понимаю, почему все эти две недели я ходила в душ исключительно глубокой ночью и мало с кем общалась. Вот из-за этого. Кто-то стоял у входа в корпус и воодушевленно болтал по телефону. По мокрым ногам бил холодный колючий ветерок, залетевший через узкую щель открытой двери. Сбегать с поля боя позорно, но задержаться в душевой еще на минут пять я не могла. Полотенце на голове опасно раскачивалось из стороны в сторону, приходилось балансировать, потому что руки были заняты одеждой, за которой я только что забежала в прачечную, и косметичкой, в которой лежал жетон Джеймса. Без его тяжести на груди было уже непривычно, но периодически снимать его приходилось. Страх быть пойманной на хранении этой…реликвии меня сильно беспокоил. Я не осмеливалась писать покупателю после того случая. В конце концов, это ему нужен товар. Но деньги-то нужны тебе. И это тоже правда. Белье в моих руках приятно хрустело и пахло лавандовым кондиционером. Парень, выходящий с моего этажа, ненавязчиво придержал дверь, избегая со мной зрительного контакта. Какая прелесть. Вообще, по уставу, нам не разрешено приходить в общежитие парней после десяти вечера и до шести утра. А оставаться на ночь – и подавно. Эта перелетная птичка, кажется, зачастила со своими ночными рандеву, вижу я его здесь довольно часто. Не завидуй. Завидовать? Не помню, когда последний раз я оставалась с парнем ночью наедине. Зимний Солдат в Джуно не в счет. Кажется, это было вообще в другой жизни. Секс из моей нынешней пропал примерно…полгода назад, может. Мой крайний бывший был гражданским и ревнивым. О, а еще лицемерным. Больше года программировал меня на то, что девушка в смешанной армии обязательно лезет на стенку и теряет разборчивость в половых партнерах. Тейту он нравился, они даже сдружились, поэтому бдительность моя была усыплена до поры до времени. Пока я не узнала, куда и на кого лезет он вне моих увольнений. Как просто и прозаично. Я даже не испытала боли и сердечных терзаний, ну хотя бы ради приличия. Просто мне не повезло, так бывает. И не везет мне до сих пор, потому что никто на базе не привлекает меня настолько, чтобы я рисковала своей шкурой и нарушала уставные правила. А ведь иногда так хочется почувствовать себя героиней драмы и удариться в романтизм. Мы против всего мира. Ну сказка же? Парень поднял упавший на кафель носок. Я бодро поблагодарила его и скрылась за поворотом, размышляя о своей любовной истории. Неуклюже открыла дверь, роняя нижнее белье, кое как донесла эту конструкцию до кровати и сбросила с рук, как бомбу. Носки и цветные футболки разлетелись в разные стороны, и я с удивлением обнаружила под горой свежестиранного белья Катрину, свернувшуюся калачиком на моем мятом покрывале. От нее сильно пахло перегаром, бретели топа были расстегнуты, как если бы она пыталась раздеться, но уснула раньше. Какая прелесть. Девушка выглядела умиротворенно. Кэт тихо сопела, спрятав нос в колени. Солнце было уже в зените, ленивый и сонный день давно начался. Сегодня воскресенье, обязательных тренировок нет, поэтому автобус до города забит, как консервная банка. Окна нашей комнаты выходили на солнечную сторону, летом тут находиться невозможно из-за жары и духоты. Но сейчас, пока температура не превышает пятнадцать градусов, ловить солнечных зайчиков было даже приятно. Вся комната стала янтарно-оранжевой. Вверх по стенам медленно ползли полосы света, качаясь от легкого ветерка, как на волнах. Яркие футболки на кровати стали ярче и напоминали теперь разноцветные цукаты, которые на Пасху вмешивают в куличи. Быстрей в столовую, пока ее не закрыли. Не изменяя традициям, я опять проспала воскресный завтрак и ходила голодной до обеда. Дискуссия в душе заняла чуть больше времени, чем я планировала. Не сильно заморачиваясь по поводу своего внешнего вида, я бодро натянула на все еще влажную кожу жетон Барнса, отпаренные карго и плотную водолазку. Свой жетон по обыкновению надела сверху и подушечкой большого пальца смахнула с него лишнюю влагу. Кэт что-то сонно залепетала и попыталась перевернуться на другой бок. Одежда, все еще лежащая на ней, грациозно упала на пол. Я наклонилась, чтобы поймать опасно ползущие к краю кровати носки и перебросить их на поверхность поспокойней. В глазах резко потемнело, на сверхкосмической скорости пронеслась слева направо апельсиново-оранжевая вспышка, а потом ко мне снова вернулось зрение. Я простояла несколько секунд в ступоре, не зная, как правильно поступить и отреагировать. Идти в лазарет сейчас или после обеда? Стонущий желудок принял решение за меня. Также суетливо я стянула с кровати Кэт покрывало, накинула на нее и чуть примяла у ног, чтобы было удобней. Макияж Катрины на удивление хорошо держался, только кончик брови стерся и теперь игриво смотрел вверх. Водостойкая фиолетовая тушь, так магнетически подчеркивающая изумруд ее глаз, держалась, как влитая. Словно ее собственные ресницы были окрашены фиолетовой краской. Из букета перегара ненавязчиво проклевывался тонкий запах парфюма, кажется, от Нина Риччи. Такой же пряный и терпкий, как ее темперамент. Стоит ли взять что-то из столовой? Во сколько она проснется? Возьму йогурт и крекеры. Из головы не выходила эта галлюцинация. Пока я спускалась вниз по лестнице и бодро шагала вдоль по каменной дороге, телефон раздражающе медленно прогружал интернет-страницы с симптомами разных глазных заболеваний. Не знаю, в какой момент меня заволновало собственное здоровье. А ты юмористка, Эш. Определенно. Сейчас вспышки нет, а боли и не было вовсе, стоит ли придавать этому такое большое значение? Сходить к доктору все же нужно. — Приятного аппетита. Я оторвала взгляд от телефона и, сощурившись от яркого солнца, подняла глаза. Джеймс спускался по черной лестнице столовой, метрах в двадцати от меня. По ней обычно в столовую поднимаются сотрудники, обедающие в отдельном маленьком уголке на кухне, чтобы не пересекаться с основной массой и не дергаться от резких звуков. На нем была черная толстовка с капюшоном, руки он спрятал в глубоких карманах. Весь в черном, только глаза на свету как будто горели изнутри. Он смотрел на меня открыто, чуть приподняв уголки губ. Словно ожидая чего-то. — Мне не стыдно за вчерашние слова, если ты об этом. — Значит, первое исключение из правила, — а ты умеешь острить, сержант. Мне очень сильно захотелось по-дружески ударить его по плечу, как я часто делаю это с Тейтом. Только Джеймс был не Тейтом, а…как же мне утром сказали девочки? Психопатом убийцей? А считает ли он сам себя таким? Чем дольше я думаю об этом, тем сложнее все становится. « — Знаешь, у некоторых врачей есть комплекс мессии — им необходимо спасать мир, — произносит Сокол, подняв на меня глаза, — А у тебя комплекс Рубика — тебе необходимо решать головоломки. » По логике в колледже у меня был почетный автомат и освобождение от экзамена, но так тяжело находить логику в тех вещах, которые для простого обывателя не больше, чем сюжет антиутопии. Чтобы устанавливать логические связи, нужно понять, между чем и чем их нужно установить. Про Гидру, проект Зимнего Солдата и Джеймса Барнса я знала только со слов Стивена, а этого было недостаточно. — Ты ведь помнишь меня? Джеймс спустился с лестницы, медленно, кошачьей поступью сократил между нами расстояние и замер рядом, выдерживая дистанцию. Непонимающе изогнул бровь. Это выглядит очаровательно… — Меня в Джуно. Помнишь наши посиделки? Их было всего несколько, но… — Я помню каждую. И мне жаль. Я неосознанно сделала шаг назад и завела руки за спину, сцепив их в замок. Если помнит, значит ли, что мог контролировать? Если мог контролировать, значит ли, что он хотел так поступать? А если хотел так поступать, что помешает ему сделать это снова? Барнс мгновенно отреагировал на мой жест, поджал губы и сдержанно кивнул. На несколько секунд стало очень некомфортно, но какое-то чувство навязчиво шептало, что я в безопасности. Эти скачки начинали раздражать. Сначала со своей головоломкой бы разобраться, а потом решать твою. — Мне тоже жаль, что тебе пришлось стать свидетелем того, на что ты не подписывался. — неосознанно скопировала его жест и прикусила нижнюю губу. — Ты про свой перфоманс? Я вдруг широко улыбнулась, вспоминая тот вечер и свои фальшивые завывания. Пение никогда не было тем, в чем я талантлива. Танцы – да, но пение…Моим голосом можно было бы пугать чаек на пляже, чтобы они не подлетали к пледам и не воровали сэндвичи. — О, да. Опозориться сильнее этого у меня уже не получится. Джеймс все так же сдержанно наклонил голову набок, гипнотизируя меня серьезным взглядом. Я широко улыбалась, но моя клоунада ему, видимо, не нравилась. Он пытался пробить этот барьер. Опять гляделки? А я не была одной из тех, кто легко сдается. Солнце светило ярко, образовывая над головой Джеймса своеобразный обруч. Волосы были скрыты капюшоном, мне это было на руку. А то бы отвлеклась на золотые, загадочно поблескивающие прядки, и проиграла бы в эту странную игру. Я так же, как и он, напряженно смотрела в глаза и думала о чем-то своем, неважном. Медленно тонула в его серых холодных океанах, как тонут в зыбучих песках, и упрямо улыбалась, щурясь от яркого солнца. Из столовой выходили люди, о чем-то бодро болтали, но, замечая нас, резко замолкали и быстро сворачивали на тропинку. Джеймс был невозмутим. Он пытался смутить меня своей серьезностью, а я стратегично сбивала его с толку широкой улыбкой. Со стороны это выглядело, наверное, как сцена из пародийного фильма ужасов. Уверенная поза Джеймса с широко расправленными плечами, ощутимое даже мной напряжение в бедрах, чуть склоненная набок голова, сощуренные глаза и глубокие межбровные морщины. Едва различимое в шуме улицы механическое потрескивание из кармана толстовки, как если бы он сжимал и разжимал кулаки. И взгляд…неожиданно обеспокоенный. Ты беспокоишься обо мне? Мои руки были заведены за спину, от напряжения Джеймса я начала неосознанно хрустеть пальцами. Дышать становилось все труднее. Хотелось громко рассмеяться и…по-дружески ударить его по плечу, но я снова себя одернула. Это не Тейт, это Джеймс Барнс. Это могло бы продолжаться вечность, если бы мой желудок не завыл серым волком и не заставил меня смущенно опустить глаза. — На самом деле, я не совсем про перфоманс. — Я знаю. Взгляд сержанта был все еще тяжелым. — Я расскажу тебе, что случилось тогда, — мягко начала я, хитро ухмыльнувшись, — Если ты расскажешь мне про альпинизм. — Альпинизм? — его бровь вновь изогнулась, как если бы он ожидал подвоха. Из столовой вышла еще одна компания и повторила поведение предыдущей. А желудок мой сжался и резко расширился, как рыба-шар. Я очень нерационально трачу свое время. Могла бы уже давно пережевывать свиную котлету или смаковать сырный суп с гренками. — Только альпинизм. О большем не прошу, — вежливо киваю, поставив ногу на первую ступеньку. Седьмое чувство, назовем его так, сильно путало меня своими эмоциональными качелями. Но я решила ему довериться. Возможность стокгольмского синдрома была высока, я трезвым мозгом это понимала, поэтому твердо зарубила себе на носу: если этот Джеймс снова сделает мне больно, я тут же все брошу. Как бы неприлично, невежливо, даже мучительно это не было, я уйду. И запишусь на приём к специалисту. А пока… « — Многие из нас проходят через скепсис, — моментально ответил незнакомец, отмахнувшись ладонью.» А пока я доверюсь «седьмому чувству». Чем черт не шутит. В нашем странном мире возможно все. А этот парень… Староват для парня. …мужчина с первого дня на базе ведет себя уважительно и осторожно. Мысль, которую я сейчас пережевывала вместо еды, заставила меня где-то в душе расслабиться. Да, так я и поступлю. Вечером. А теперь обедать! Рвано кивнув на прощание, я взлетаю вверх по лестнице и чуть не сбиваю на выходе еще одну группу ребят. Мои опасения подтверждаются, столовую закрывают на время. Вижу, как буфетчица выходит из-за прилавка, ей навстречу размашистым шагом через весь зал идет наш милый повар, размахивая полотенцем в широкой ладони. — Станцую и спою, только дайте мне хотя бы йогурт. Я не доживу до ужина, — во мне так много непонятно откуда взявшейся энергии. Я буквально искрюсь, как оголенный провод. Повар останавливается, прокручивает еще один круг полотенцем в воздухе, снисходительно улыбается. — Ну, иди, — он кивает на двойную дверь, ведущую на кухню и уголок для персонала, — У тебя там даже компания будет. В три шага я настигаю мужчину, шутливо кланяюсь и через несколько секунд уже оказываюсь на кухне. Кажется, впервые за все время на базе. Кухня очень большая, но тесная и душная. Здесь маленькие окна и оглушающе гудит вытяжка. Вдалеке вижу плиту и несколько кастрюль на пробковых подставках. Добыча обеда превращается в настоящую охоту, приходится обогнуть два ряда кухонного гарнитура, поочередно заглядывая в каждую кастрюлю и сковородку, выбирая, чем же себя побаловать. Интересно, а пустили бы меня сюда, если бы по базе не ходили слухи? Сейчас это не играет для меня никакой роли. Я поем. Плотно. Правильно. Не чизбургеры с картошкой, а еле теплый сырный суп и остывшие свиные медальоны с хрустящим айсбергом. Один взгляд на поднос и на аппетитную еду в перламутровых тарелках заставляет мой желудок сделать счастливый кульбит. Я уверена, что эти блюда не уступают по гениальности приготовления всем тем, что подают в ресторанах в центре Джексонвилла. Они такие же сочные, яркие, источают смертельно прекрасный аромат. Я никогда не была, конечно, в настоящем ресторане, но глубоко убеждена, что наш повар мог бы посоревноваться за место на такой кухне. Его пюре со свежим укропом, чесноком и щепоткой мускатного ореха, а еще булочки из Писфул Хиллс – это то, за что мое сердце сорвется на бег и взорвется от блаженства. Я готовила в целом…сносно. Если отменят доставку на дом и запретят заходить в рестораны быстрого питания, то я найду, чем себя развлечь. Зайду на Ютуб, найду канал Гордона Рамзи и буду так же виртуозно и пафосно обжаривать лук, ловко доставать из духового шкафа горячие противни и как художник-импрессионист посыпать свое блюдо тертым твердым сыром типа эмменталя. Так я, в прочем, и делала всю старшую школу в Орландо, пока не поступила в колледж. За столом персонала у черного выхода и правда сидит моя компания – Стивен. Он смотрит перед собой задумчиво, без дежурной улыбки, прокручивая между пальцев местами облезлый нож для масла. Делает это грациозно и лениво, как будто не контролируя движения. А если бы в его руке был настоящий кинжал? Я ощущаю странную волну мурашек, но все равно сажусь напротив. — Приятного аппетита, — широко улыбаюсь, расправляю на столе мятую голубую салфетку и ставлю перед собой тарелку с еле теплым супом. О, Железный Человек, как это выглядит! В перламутровой тарелке суп как будто светится изнутри. По его поверхности деликатно проплывает стайка жирных пузырьков от плавленного сыра, беспорядочно крутится вокруг своей оси укроп, медленно идут на дно кубики моркови и картофеля. Была бы я режиссёром, сняла бы целый фильм про кулинарию. Это настоящая магия. Я забыла взять сухарики… Стивен напряженно молчит, желваки на его челюсти ходят туда-сюда. — Насчет Наташи... — О, знаю, что она уехала и не обещала вернуться. Я сегодня чрезвычайно улыбчива. Уже второй человек видит в этом какую-то угрозу. Стивен удивленно поднимает брови и откидывается на спинку стула, прикрыв глаза на мгновение. Шумно сглатывает, а потом горько произносит: — Прости. Не хотел тебя подводить. Я изумленно не попадаю с первого раза ложкой в рот. Конечно, мне бы сильно, Боже, как сильно хотелось бы видеть его сожаление и не только по поводу Черной Вдовы, а по поводу всего, что произошло в последние месяцы, но видеть его настолько разбитым из-за этого пустяка…Это разбивало сердце мне. — Стивен, — на распев произношу я, подавшись вперед, — Я благодарна вам обоим за этот опыт. Не извиняйся. Это было прекрасно. И не лукавлю. Гордый сильный образ Наташи не потрясет только глубоко безэмоционального человека. Такие женщины как она оставляют после себя холодную пустоту и желание сорваться хоть в три часа ночи, чтобы просто постоять под окнами и попеть глупые серенады. Такие женщины как она одними глазами заставят опуститься на дно Мариинской впадины и достать оттуда все сокровища затонувших цивилизаций. Такие женщины как она жгут сердца и снятся по ночам. Мне она не снилась, но лишь потому, что я в принципе не вижу сны. — Я мог бы предложить тебе свою кандидатуру, — понизив голос, предлагает Роджерс как-то несмело. — Вау, спасибо, — утыкаюсь носом в тарелку, нервно облизнув губы, — Но...я попросила Джеймса. Капитан опирается локтем о столешницу и что-то ищет в моем лице. Ищет все также лениво, как до этого прокручивал между пальцев нож для масла. — Баки? Тренировать тебя? — он спрашивает это с какой-то нервной полуулыбкой и так же недоверчиво, как интересовался ночью о моем самочувствии. Я рвано кивнула и отставила пустую тарелку в сторону. Теплый суп успокоил мой капризный желудок, но для надежности я съем еще и медальоны. Мне нужно мясо, белок. И побольше. Иначе каких успехов я достигну? Фигура начинается с кухни – это знает каждый ребенок. — Вы уже начали? — будничным тоном интересуется Роджерс, как если бы мы обсуждали не его друга, а расписание программ по телевизионному каналу. — Нет еще. Стивен закивал и вновь откинулся на спинку стула, скрестив руки на груди. Он снова колеблется, прокручивая что-то на языке. Я непринужденно ставлю перед собой тарелку с медальонами, беру в руки столовые приборы и как на приёме у английской королевы эстетично разрезаю их. Пытаюсь скрыть за этим жестом странное волнение, появившееся из ниоткуда. То ли ко мне просто приходит сытость, то ли реакция Стивена на эту новость вызывает вопросы. Почему он напряжен? Хотел меня тренировать? Тоже считает его опасным? Наташа сказала, что я безнадежна? Они меня вообще обсуждали?***
17:02 Военная база близ Джексонвиля, штат Флорида
— Доктор у первого сержанта Фостера, — отвечает ассистентка Мейсона, не отнимая глаз от листовки с препаратами, — Кажется, Вас это тоже касается. Ой, я этому уже не удивляюсь. Скомкано поблагодарив девушку за информацию, я обреченно выхожу из здания и направляюсь в сторону кабинета Фостера. Очень иронично все мои попытки позаботиться о здоровье заканчиваются чем-то таким: либо беготней по базе, либо аномальным цунами. Странную темноту и вспышку вполне можно было объяснить перепадом давления или реакцией на резкий запах в комнате, но мне теперь было принципиально важно добиться аудиенции с врачом и проверить состояние глаза. А вдруг Дэвид вытащил не все осколки? Или на роговице какая-то царапина? Или мой мозг после сотрясения решил поиграть с органами чувств? — Первый сержант Фостер, капитан Роджерс, доктор Мейсон, — я постучала, но, кажется, из-за оживленной беседы никто не обратил на это внимание. Стивен стоит справа, совсем близко к узкому зеркалу, скрестив руки на груди и как-то воинственно выставив левую ногу чуть вперед. Он поворачивает голову и кивает в знак приветствия, но моментально обращается глазами к первому сержанту, нависшему над своим столом, как коршун. Фостер игнорирует мое появление поначалу, сурово прожигая в капитане дырку. С чего вдруг конфликт? Мейсон стоял в правом углу рядом со шкафом с разноцветными папками и выглядел как-то напугано. Он не любит споры и повышенные тона. На мне он задержал взгляд чуть дольше приличного, так и не кивнул, а тяжело вздохнул и оперся локтем об одну из полок. Фостер все так же не давал команды «вольно», я замерла с ладонью у виска и скучающе считала горшки с комнатными растениями. В кабинете у первого сержанта приятно пахло свежемолотым кофе и корицей. Готова поклясться, что за полупрозрачной узорчатой ширмой стоит кружка с недопитым американо. Так непривычно было видеть сдержанного Фостера в такой властной позе. — Вольно, капрал, — наконец произнес он, оттолкнувшись ладонями от столешницы, но не сев обратно в свое кресло, — Мы обдумывали, как решать проблему с твоей сержантской школой после ухода Черной Вдовы. Черт. — Капитан Роджерс был готов взять тебя под свое крыло, но планы резко изменились. Это так, Эшли? — Так точно, сэр. Фостер выглядел непривычно раздраженным. Он расхаживал вперед-назад по узкому кусочку пространства за своим столом, который сдерживал его, как мне вдруг показалось, как животное в клетке. Впервые за эти полминуты он посмотрел мне в глаза. Совсем открыто, без прищура и сдвинутых к переносице бровей. Посмотрел вполне сдержанно, но это напускное спокойствие меня и пугало. — Объяснитесь, капрал Стивенсон. А как я могу адекватно это объяснить? Любая моя причина будет звучать неубедительно, если не абсурдно. Да и заставить первого сержанта понять это я смогу только, если расскажу предысторию о Джуно и трех товарищах, появившихся из ниоткуда. А еще о моих странных чувствах, смешанных эмоциях и интуиции, ненавязчиво подсказывающей, что это правильный выбор. За такое меня точно положат обратно в лазарет. Или отправят в отпуск лечиться в санатории. — Сержант Барнс не объяснил вам, капитан Роджерс? Стивен замер, поймав мой взгляд. Нас всех связывал один маленький секрет, который постепенно разрастался в большую ложь. Теперь мы оба это понимали. В кабинете Брауна две недели назад капитан вел себя расслабленно, уверенно. Только я, видимо, предвосхищала все трудности и подводные камни. Разбираться с начальством хотелось меньше всего, это не я причина неразберихи, так пусть Роджерс возьмет все в свои руки. Я почесала ногтем зудящий правый глаз. Мейсон с трудом раскрыл одну из цветных папок и принялся увлеченно ее листать, как модный журнал. Стивен отвлекся на шелест страниц, опять прокрутил что-то на языке, а потом сказал: — Мы действительно обсудили это с сержантом Барнсом. Фостер нетерпеливо вышел из-за стола, сократил между нами расстояние и снова, безэмоциональным голосом и таким же непроницаемым лицом, обратился, но уже к нам обоим с просьбой: — Объяснитесь. За моей спиной раздался уверенный стук, через секунду открылась дверь, и в комнату проник свежий воздух. И тонкий запах сигарет вперемешку с миндальным одеколоном. Запах сильный, бьющий в голову. Тяжелые шаги. Он остановился прямо за моей спиной. Стивен вновь поздоровался лишь кивком, но задержал на товарище взгляд чуть подольше, чем на мне. — Сержант Барнс, почему мой капрал отказал капитану Роджерсу в Вашу пользу? Фостер сощурился. Я почувствовала, как он напрягся, стоило Барнсу войти в кабинет. Первый сержант стоял между мной и Стивом. Невозмутимо, но вместе с тем как будто на грани чего-то. Мне было странно и в новинку видеть Фостера в таком амплуа. Роль коршуна всегда играл Браун и справлялся с этой ролью на твердую девятку. — У меня есть опыт в подготовке кадров, — непривычно холодным и низким голосом отвечает Джеймс. Я даже оборачиваюсь, чтобы проверить, он ли это на самом деле. Он. Все в той же одежде. Такой же черный, но глаза уже не горят. Они так же по-черному осматривают кабинет, не цепляясь ни за что. Как будто анализируя обстановку. Я кусаю губы и жду, когда его анализ перейдет на меня. Проходит всего секунда. Джеймс смотрит серьезно и вдумчиво, я легко улыбаюсь в знак приветствия и киваю. Фостер не обращает на наши переглядки внимания, он упрямо гнет свою линию и вновь раздраженно спрашивает: — Поясните, сержант. Я повела плечами и чуть сгорбилась. Больше всего на свете я не люблю такой разбор полетов, когда от тебя что-то требуют, а ты не можешь этого дать. Точнее, можешь, но человеку этого «чего-то» как будто мало, недостаточно. Чувствуешь себя, как провинившийся щенок. Мерзко, жалко. И вообще нелогично. В моих поступках логики было мало. Вот и прилетели бумерангом последствия. Джеймс сделал несколько шагов вперед и остановился рядом со мной. На фоне меня Барнс выглядел очень мощно и действительно воинственно. И снова напряженно, как будто присутствие в кабинете давалось ему нелегко. — Я тренировал Черную Вдову. И Зимних Солдат. Зимних солдат? Их было несколько? Стивен поймал мой встревоженный взгляд, поколебался секунду. — Я беру это под личную ответственность. — Вы берете под личную ответственность теперь не просто нахождение на базе сержанта Барнса, но и успешность подготовки, прохождения и завершения сержантской школы моего капрала. Как иронично, что буквально полмесяца назад я была готова сдать капитана с потрохами, лишь бы не возвращаться к работе с Барнсом. А сейчас эта перспектива кажется мне правильной. Фостер выглядит грозно, градус напряжения возрастает в геометрической прогрессии. Я делаю шаг влево, прячась за спиной Джеймса от этого пытливого взгляда. Краем глаза Барнс заметил мое движение и даже слегка повернул голову, но никак это не прокомментировал. Сжал и разжал кулаки, переглянулся со Стивеном и еще шире расправил плечи. — Вашу вменяемость подтверждает лишь девочка-подросток из загадочной страны с высокими технологиями. И пусть Вы не доказали за две недели обратного, доверять Вам своего капрала безрассудно. Вы оба нестабильны и нуждаетесь в помощи. Он прав. Он прав и защищает меня. Это ожидаемо. Но мой авантюризм не видит сейчас в этой затее ничего плохого. Я на своей родной базе, вокруг знающие люди, мое тело возвращается в форму. Доктор Мейсон был увлечен изучением фикуса и наверняка не осознавал, к чему здесь его присутствие. Чуть вздрагивая от резких тонов и властных команд, он тоже о чем-то думал. Вдруг глубоко вздохнул. — С точки зрения психологии, такая форма совместной работы может быть продуктивна. Оба пациента компенсируют увечья друг друга. — Психологии? Фостер гортанно зарычал. Мейсон сжал в руке горшок с растением, поджал губы и опустил взгляд. Трепетная натура доктора катастрофически плохо реагировала на агрессию. Фостер обошел Джеймса, чтобы встретиться со мной взглядом. Барнс моментально шагнул в бок. Объемное плечо скрыло лицо первого сержанта наполовину. В глубине души я была рада такому обстоятельству, видеть лицо Фостера целиком было бы невыносимо. Сердце протяжно завыло. Первого сержанта наша рокировка не заинтересовала. Он очень взволновано посмотрел на меня, как будто ища подсказки, сигналы о том, что я напугана или что на меня как-то давят, принуждают. Давил в этой комнате, впрочем, только Фостер. Он хорошо знал о моем безбашенном любопытстве. Но смотрел долго, пытливо. Я периодически отводила глаза, но старалась сохранять хладнокровие. Стивен и Джеймс стояли рядом как два исполинских великана, воинственно и гордо. Фостер на их фоне выглядел, как потрепанный временем пенсионер, хотя каждому в этой комнате было известно об их настоящем возрасте. Первый сержант задержал на мне взгляд еще на несколько секунд, проговаривая что-то одними губами, а потом резко развернулся на каблуках: — В таком случае я поручу Вам контролировать эту «форму совместной работы». — Прошу прощения, сэр, но... — Отчет в начале недели. Сегодня воскресенье, значит первый – завтра. Мейсон выглядел так, словно тут же глубоко пожалел о своих словах, но послушно кивнул, поставив на место ярко-красную забитую бумагой папку. — Это чистой воды авантюра. Надеюсь, вы это понимаете. И что вы, капрал, — он посмотрел на меня строго, но все так же по-отечески обеспокоенно, — Смените место жительство с лазарета на общежитие. В противном случае... "Отставка". Никому здесь не нужны проблемные. Он махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Первым из кабинета пулей выскочил доктор Мейсон. Я даже не успела поговорить с ним по поводу глаза, да и кажется мне, что он так расстроен своим новыми обязанностями, что моя очередная жалоба просто выбьет его из колеи. А что тогда делать? Обратиться к другому врачу на базе? Признать, что это просто перепад давления? — Эшли... Я даже не заметила, как осталась в кабинете одна. Стивен и Джеймс вышли нехотя, как будто сомневаясь, стоит ли оставлять меня наедине с Фостером. Только первый сержант не был опасен. А вот они оба – были. О, как хорошо я это понимала, но все равно поступала так, как считала нужным. — Первый сержант Фостер, я высоко ценю навыки и опыт сержанта Барнса. Такая возможность выпадает не каждому. Фостер взял из-за ширмы кружку с недопитым американо и упал в свое кресло. Выглядел он вымотанным, как будто несколько часов без перерыва тренировался в наших залах. От него пахло… Аптекой. — Сержант Барнс... — вымученно прошептал он, вдруг устало улыбнувшись и кивнув мне на кресло напротив, — …человек со сложной судьбой. Седина в его коротко стриженых волосах впервые так явно бросилась в глаза. Мне нравилось думать, что Фостер вне времени, вечно молодой и активный. Когда я пришла на базу пять лет назад, он и правда выглядел лучше. Что произошло в его жизни за это время? — Он все еще свыкается с мыслью, что живет около ста лет, еще привыкает к нашему миру с новыми правилами, а сколько у него в голове сожаления по поводу Зимнего Солдата... Я поёжилась как будто от холода. Фостер произносил это с такой горечью и пониманием, как будто сам проходил через подобное. Осторожно подошла к креслу у стола и мягко опустилась, не разрывая зрительного контакта. — Будь с ним предельно осторожна. Никаких откровений, только тренировки. — Просто… — протянула я, понизив голос, — когда мы с ним наедине, он кажется очень вдумчивым, совсем неопасным. Скорее потерянным. — След программы не исчезнет никогда. Всегда будет память. И эта память разрушит его и всех, кого он знает. Это просто вопрос времени. И снова этот знающий взгляд и грустная ухмылка. Фостер достает из верхнего ящика пакет с карамельками и дрожащей, морщинистой рукой толкает его в мою сторону. Что с Вами стало за эти пять лет? Куда делась сила? Мужчина как будто читает эти вопросы в моих глазах, но уклоняется от ответа. Кивает на сладости. Я наугад беру ярко-оранжевую апельсиновую карамельку. — Вы – мой голос разума, — тихо, как что-то сокровенное, шепчу я, перекатывая на языке леденец. — Разум…что такое разум без души? Твоя душа тянется к трудностям, ты испытываешь себя на прочность, — я узнаю слова доктора после одной из наших бесед и моментально хмурюсь. « — Я думаю о том, что ты постоянно испытываешь себя на прочность. Плывешь против течения. Тебе, почему-то, жизненно необходимо чувствовать боль, — протягивает Мейсон, сделав шаг к моему креслу, — Не ошибусь, если скажу, что под твоим напульсником шрамы? » — Не злись на Гельмута. Он обязан писать отчеты, а я обязан их читать. Фостер делает маленький глоток из кружки и отставляет ее в сторону. Леденцы рассыпались по столешнице, я протягиваю к ним ладони и подушечками пальцев сортирую по цвету. — Доктора Мейсона зовут Гельмут? — Чудесное имя, правда? Похоже на наше слово «шлем» чем-то. Бездумно киваю и подушечкой пальца отбрасываю ярко-зеленую карамельку вбок. Затем ярко-желтую. Фостер наблюдает за моей игрой через опущенные ресницы. Солнце как с горки скользит вниз, к западу, оставляя на искусно вырезанных цветах ширмы золотые прожилки.***
18:38 Военная база близ Джексонвиля, штат Флорида
Два светильника над рингом нехотя зажглись, сначала капризно вспыхнув и потухнув. Я по привычке размашистым и совсем не грациозным, как у Наташи, шагом прошла к матам и сбросила с плеча спортивную сумку. Не ощущать ее присутствие было странно, даже как-то неправильно. Я уже ожидала услышать саркастичное замечание сверху слева, со стороны ринга, где она обычно растягивалась, лениво закидывая на верхний канат то левую, то правую ногу, и очень удивилась, когда после глухого хлопка входной двери последовала тишина. Вечерние занятия проходили у нас так же лениво за разбором базовых гимнастических прыжков и переворотов. О, она была в этом настоящим профи. Двигалась легко и изящно, парила в воздухе, как хрупкая марионетка. Мои попытки повторить это были смешными и нетехничными. Мы продвинулись не так далеко, как она, наверное, планировала. Но самую главную свою функцию – развитие ловкости – эти занятия выполняли успешно. Я чувствовала себя слегка униженной в такие вечера, настроение было отвратительно боевым, а больные запястья неприятно хрустели. Наташа хмыкала и протягивала мне бутылку воды, а потом с надеждой оборачивалась на двери зала. Я наспех стянула с себя водолазку и вынула из сумки свежевыстиранную футболку. Джеймса в зале не было, и я не была до конца уверена, придет ли он после беседы с Фостером, будет ли сегодня что-то, и если будет, то что, но все равно торопилась. Из расписания мы уже выбивались, я бесстыдно опоздала на полчаса чуть ли не впервые за этот год, а ведь он уже подошел к концу. Хвост пришлось распустить, чтобы узкая горловина водолазки свободно прошла через голову. И как раз в этот момент завибрировал мой телефон в заднем кармане брюк.«Я приеду в Джексонвилл в конце января. Договоримся о встрече?»
Петли двери были недавно смазаны, я не сразу услышала, как кто-то прошел в зал и остановился через несколько секунд недалеко от входа. Не сразу почувствовала легкий щекочущий взгляд вдоль по оголенной спине и заряжающий напряжение ток. Я бездумно бросила водолазку на сумку и застрочила ответ:«Да. В конце января будет удобно.»
От неожиданного сообщения клиента я сначала опешила, а потом повеселела. Правда, сейчас, спустя столько времени, я не совсем понимала, нужно ли мне действительно продавать жетон. Как Сэм вообще получил его? Законным путем или нет? Затылок приятно запульсировал, я запустила пятерню в волосы, возвращая их в привычное распущенное состояние.«Двадцать девятого января, воскресенье. На том же месте. Слышал, ресторан будут восстанавливать.»
Восстановление пляжа – это действительно крупный проект на данный момент. Его должны завершить к началу пляжного сезона, когда наш город накроет волна серферов, любителей бикини и курортных романов. А пока, чтобы не терять клиентов, находчивые предприниматели упростили концепцию своих заведений. Не удивлюсь, если роскошный двухэтажный ресторан-ракушка на время стал одноэтажным бунгало с голубыми витражами. Но моя любовь к простоте находит это место теперь даже более привлекательным. Кто-то сзади прочистил горло. Снова послышались тяжелые шаги. Мне нечего было стесняться. Да, без водолазки, но ведь я стояла к человеку спиной. Жетон! — Ты не мог бы отвернуться, пожалуйста? — смущенно спрашиваю я, закрывая руками грудь и сжимая в ладони металлическую табличку с его именем. Медленные шаги, а потом тишина. Не теряя ни секунды, я ныряю головой в футболку и прощупываю цепочку. Вырез неглубокий, ее не видно. Наспех надеваю свой жетон поверх ткани и выверенным движением руки скручиваю волосы в пучок. — Благодарю за ожидание. Джеймс осторожно поворачивает голову. Выглядит чрезвычайно задумчивым и отстраненным. Сильнее, чем на ночной пробежке. Как будто он нырнул так глубоко, что давление начинает сдавливать виски. Закрывает глаза, делает глубокий вдох и разворачивается ко мне корпусом. — Ты в порядке? — спрашивает он, оттянув веревочки толстовки каким-то механическим жестом. — Да, в полном. А ты? — В полном. Киваем, но скорее из вежливости и неловкости, возникшей вдруг между нами. Барнс осматривается, скользит взглядом по каждой груше и каждой перегоревшей лампе. Конечно же обращает внимание на ринг и на две пары перчаток, лежащих у его основания. — Бокс? — Помогает развить выносливость и координацию, а еще улучшить скорость реакции. Я начала заниматься после колледжа, чтобы совершенствовать тело, — проследив за его взглядом, кусаю губы и делаю шаг навстречу. Он выглядит удивленным. Несколько раз быстро моргает. Молчит. Делает короткий шаг ко мне, а потом такой же короткий вбок, разрывая дистанцию. Все еще плавает где-то на глубине своих мыслей, пока у него хватает на это дыхания. А надолго ли хватит? — А я начал заниматься боксом, потому что это было... — Круто? — Круто, — кивает Джеймс, примеряя на язык новое слово. И снова молчит, избегая со мной зрительного контакта. Мне не нравится это чувство. С ним что-то не так. Откровенно говоря, с ним не так всё, но я совершенно не понимаю, как себя повести. Мне стоит стоять рядом и ждать? Смотреть на него или тоже куда-то вбок? Я не спровоцирую его каким-нибудь нелепым вопросом про погоду или ужин? До этого момента наше общение, или его обрывки, получалось естественным и местами неподконтрольным. Но после разговора с Фостером, мое отношение к этому немного изменилось. Я не должна давить, как давила на него в нашу первую встречу. — Мы с Наташей обычно разогревались уже на ринге. Он все такой же далекий. Сжимает ладони в кулаки и расслабляет их, унимая дрожь в руках. Пряди у лица собраны сзади в хвост. Так он выглядит как один из героев Властелина Колец. Не гордый эльф, конечно, но вот на храброго рыцаря, верного своему королю, похож практически идеально. Грудь Джеймса поднимается редко и высоко, я молчу. Даю ему возможность самому руководить процессом. Тяжелым шагом он подходит к рингу, поднимает с пола перчатки и бьет их друг об друга, стряхивая пыль. Я неловко шагаю следом, представляя с ужасом, как буду уклоняться от его ударов, но внезапно слышу фразу: — На ринг выходить пока рано. Работаем с грушами. И выдыхаю неприлично шумно, с таким облегчением и улыбкой, что аж самой стыдно. Джеймс протягивает синие перчатки и копирует мою мимику. Легко улыбается одними глазами и задерживает взгляд на моей скуле, все еще избегая прямого контакта глаз. Я рукой указываю на боксерские груши за нашими спинами. Он колеблется несколько секунд, снова коснувшись веревочек толстовки, а потом проходит вглубь зала, рукой зазывая за собой. — Перед тем, как я стал Зимним Солдатом, мы со Стивом должны были перехватить одного ученого в поезде. К путям спускались по горе, — внезапно говорит Джеймс, остановившись у одной из груш. На одном дыхании и с непроницаемой интонацией. Как будто список покупок в продуктовом магазине. Интересно, а жизнь в его голове теперь тоже выглядит так: по пунктам? Как сухой план с самой важной информацией, потому что другая либо заставляет ненавидеть себя до скрежета зубов, либо попросту отсутствует, стерта? Я сначала не понимаю его реплику, а потом вспоминаю разговор у столовой. Это ли он так долго обдумывал? Стоит сказать сейчас «спасибо»? Я киваю и ныряю кистями в перчатки. — У меня сложные отношения с мамой. Она карьеристка, а я очень... Кусаю губы, несколько раз подкинув локти вверх. Руки как будто ватные, ими легко двигать и приятно ощущать тяжесть перчаток. — Я хотела любви. В тот вечер я прочла приглашение на ее свадьбу. Очень сухое и официальное. Поднимаю глаза на Джеймса, думая про себя «теперь мы в расчёте?», и он ловит мой взгляд, шумно выдыхая. Секунда. На дне его океанов какой-то немой вопрос, терзания, сомнения. Немного соленой горечи, даже больше, чем должно быть соли в океане. Кивает, быстро оторвав от меня взгляд. Следующий час я молча копирую удары Джеймса, изредка пропуская несколько, чтобы получше понять технику. Что Наташа, что Барнс очень техничны, как будто знают свое дело до молекул, до атомов. Так оно и есть, конечно, ведь это дело их жизни. Не грустно ли Джеймсу осознавать, что почти семьдесят лет он занимался одним и тем же? Семьдесят лет боев без правил и криозаморозки. Может, в детстве он мечтал стать юристом? Или певцом джаза? А может даже президентом, харизматичным лидером, заботящимся о благе страны и ее положении на международной арене. А Наташа? Вдруг она хотела быть ветеринаром? Или историком? Может хотела танцевать на большой сцене, купаясь в овациях и комплиментах? Получать ежедневно охапки дорогих кенийских роз, утянутых в стройные букеты широкими атласными лентами. А Стивен? Хотел ли он размеренной жизни где-то далеко, в своих пятидесятых? С любимой девушкой и верным псом? Гулять по ночному берегу загородного озера, укутавшись в тяжелый шерстяной плед. Пить остывший чай, наблюдая за безоблачным мирным небом. Каждый уикенд выезжать в город, чтобы покататься на аттракционах и посетить новейшие выставки. Обмениваться мечтательными улыбками и тихо целоваться на задних сидениях автобуса, не замечая неодобрительных взглядов пассажиров. А они этого хотели? « — Ты ничего не знаешь про Наташу и Баки, да ведь? » Я всегда хотела, или мне просто нравилось так думать, стать военным. Солдатом. Защитником. Защищать слабых, отстаивать честь униженных, помогать справедливости торжествовать так долго, как будет биться мое сердце. Жить одной большой крепкой семьей с сослуживцами. Рисковать жизнью, искать достойной смерти, преодолевать трудности. Сейчас все это звучит как затянувшийся подростковый максимализм. Действительно ли об этом я всегда мечтала? Джеймс бьет грушу размеренно, медленно, демонстрируя каждый удар как на замедленной съемке. Но молча. Бьет выверенным ударом, резким и импульсным, мощным настолько, что спустя час цепь, держащая боксерскую грушу, стонет настолько жалобно, что у меня самой на сердце начинаюсь скрестись кошки. С каждым ударом он как будто разгоняется. Делает рваные вдохи, пытаясь выровнять дыхание и совладать с собой, но темп не сбавляет. Я снова останавливаюсь, настороженно наблюдая за Барнсом. А Барнс не тут. Он все еще на своей глубине, с которой так тяжело подняться. Щурит глаза, как будто фокусируясь на цели, издает тихие разочарованные полустоны, когда груша отлетает слишком далеко и цепь продолжает скорбно звенеть, не замолкая не на секунду. Несколько раз Джеймс замедляется, опуская неуверенный взгляд на свои руки, а потом так же динамично продолжает бить, глубоко дыша. Раз. Слышу глухой треск ткани. Он пружинит на двух ногах, застыв в одной позе. Кулак бионической руки подтянут к подбородку. Правая рука возвращается к лицу моментально, цепь еще не успела оттолкнуть грушу подальше от его тела. Он демонстрирует удары осмысленно, не впадая в раж, не выкрикивая ругательства. Джеймс двигается технично и размеренно, но все равно слишком мощно. Несоизмеримо мощно с тем, что может выдержать этот снаряд. Два. Он переносит вес тела на левую ногу и снова бьет. Все так же глубоко дыша, но отчего-то раздраженно морщась. Подтягивает правую руку к лицу не сразу, как будто переваривая что-то в своей голове. Как кобра, готовящаяся к прыжку. Три. Ткань груши сдается. Кулак Джеймса застревает в ней, но он моментально притягивает руку в исходную позицию, к подбородку. Из дыры медленно высыпается карамельный песок и опилки. Цепь кружит раненный фрукт в прощальном танце, чудом не отлетев от потолка. Я задерживаю дыхание, наблюдая за этим, и неконтролируемо придумываю в голове сцену, как от удара Джеймса моя кожа, покрытая гематомами, так же сдается и рвется, выпуская наружу кровь из порванных сосудов. Как он так же машинально возвращает руки в исходную позицию и готовится к серии ударов, окидывая ринг затуманенным взглядом. И правда, на ринг пока рано. И чем позже, тем лучше. Барнс выпрямляется и с досадой следит за выпадающими опилками. Песок ласково шуршит, соприкасаясь с линолеумом. — Давай подметем здесь и скажем, что так и было, когда мы пришли, — шепчу, нервно улыбнувшись, не отрывая зачарованного взгляда от песочного водопада. Джеймс поворачивается ко мне корпусом и пальцами бионической руки стряхивает с костяшек правой окровавленные опилки. Молчит, играя желваками. Кожа на его руке моментально краснела, проявляя крошечные капельки рубиновой крови. Даже суперсолдаты кровоточат. — С цепи ты ее не сорвал, потери минимальные, — песок движется усыпляюще. — Я не понимаю своей силы. Он говорит это безэмоционально, но интуиция навязчиво шепчет мне на ухо, что за холодной зимней маской отстраненности скрывается горячая плоть. И она тоже болит. Пальцы его бионической руки двигаются неловко и медленно, поврежденная кисть легко дрожит от напряжения после боксирования. Боязливо и наигранно смело я поднимаю на него глаза, ободряюще улыбаясь. Груша – это пустяк. Таких груш в зале как минимум пятнадцать. Можно уничтожать каждую, на две недели хватит. Не теряешь оптимизма, молодец. Несколько мелких опилок вошло так глубоко в кожу, что бионическим пальцам не удается за них зацепиться. Я выжидаю секунду, наблюдая за безуспешными попытками избавиться от заноз, а потом беру его ладонь в свои руки и отросшими ногтями обхватываю деревянную щепку. Джеймс от неожиданности даже отшатывается, но я не обращаю на это внимание. Он дышит редко, пытаясь унять дрожь горячей мокрой ладони, но это то, над чем у него нет власти. Тело измождено. Резким движением щепка выходит из кожи, выпуская шарик крови. Между нами меньше метра и в ушах ненавязчиво, как музыка, шуршит высыпающийся песок. Одинокие лампы над рингом игриво мерцают, и я нахожу еще одну занозу. Вся работа занимает не больше минуты, но даже спустя шестьдесят секунд я почему-то продолжаю сжимать в ладонях его кисть, подушечкой большого пальца смахивая капли крови. Его кожа быстро затянулась, буквально на глазах. Я глубоко убеждена, что наблюдаю за той самой оккультической регенерацией, про которую мне говорил незнакомец, потому что мысль о том, что мне нравится, как его крупная шершавая ладонь едва помещается в моих руках, пугает. Ведь я видела, во что он превратил спортивный снаряд. И догадываюсь, во что он превращал своих жертв. Пока песок и опилки шумно высыпаются из груши, мы молчим. Стоим неподвижно, как восковые фигуры в музее Мадам Тюссо. Мои большие пальцы по инерции легко растирают покрасневшую кожу его ладони, грудь поднимается реже, я как будто пропускаю вдохи, боясь вдруг чихнуть от количества пыли в воздухе. Как ведет себя Джеймс, я не вижу. Но он позволяет держать себя за руку и успокаивающе поглаживать. Вскоре я ощущаю, как его дрожащие пальцы несмело и мягко сжимают мою ладонь. Прикладывает ли Джеймс усилия, чтобы не обхватить слишком сильно? Наверняка, да. Я смущенно поднимаю глаза, позволив себе сжать его ладонь в ответ. — Ты могла согласиться на помощь Стива. — Сам себе шанс дай. Он бесшумно выдыхает и расправляет плечи, не прерывая зрительный контакт. И очень скупо кивает, пряча за этим жестом гораздо больше, чем могут выразить слова.