Child of vice II

Мэй медленно моргает, оглядываясь вокруг: никого нет. Она лежит на огромной кровати с полупрозрачным, призрачно сияющим в свете луны балдахином, напротив стоит исполинских размеров деревянный шкаф, сбоку камин. Бессмертная рассматривает прикроватные тумбочки и переводит взгляд на рабочий стол в конце спальни, где лежит тот самый кинжал, который она когда-то вернула Субару. С уст срывается смешок. Этот бессмертный все также безалаберно относится к этой вещи, но при этом старается держать ее рядом с собой. Вампирша замечает на столе тарелку, тяжело встает с постели, немного шатаясь, и вдруг хватается за голову: слишком дурно и жутко тошнит. В тарелке оказывается еще горячий крепкий бульон с капельками жира, забавно поблескивающими, а чуть дальше находится кружка, наполненная кровью. Мэй набрасывается на еду, ощущая себя безобразно голодной, и ужин ей кажется самым лучшим из всех тех, что она ела за последнее время. — Бесы, ты похожа на поросенка, — Субару оказывается в комнате совсем неожиданно, отчего девушка отскакивает от стола, едва не переворачивая все, что на нем стоит. — Я не собирался тебя пугать, — на лице Сакамаки появляется какое-то неуклюжее подобие улыбки, которая несмотря на свою гротескность заставляет сестру расслабиться. — У меня ощущение будто я год не ела, — едва пережевав, констатирует Мэй. — Ты сильно пострадала… И дам тебе совет: лучше не спорь с этим выскочкой… У Аято мания Величия похлеще чем у Рейдзи будет, и обидеть его слишком легко. Чего, я думаю, ты поняла, что лучше не делать. — Поняла, — бессмертная поправляет волосы, на секунду замявшись. — Ты… не мог бы ты заплести мне косу? Есть неудобно. — Я похож на твоего стилиста? — Субару вскидывает бровь, и лицо его вытягивается то ли от удивления, то ли от накатывающего ежесекундно гнева. — Меня еще не так хорошо слушаются руки, — Мэй смотрит на брата столь искренне и беззащитно, что что-то внутри него предательски сжимается. Он молча подходит к сестре, сначала аккуратно касается волос, затем более смело зарывается пальцами в них, проводя вдоль всей длины, и чувствует, что те безбожно спутались. Сакамаки достает из ящика гребень, который когда-то принадлежал Кристе и на пару мгновений замирает, не решаясь им касаться чужой головы. Это то немногое что осталось от нее… Те крупицы, которые возвращают его в прошлое, пусть и не самое хорошее, но такое родное. Он чуть крепче его сжимает. Пусть. Это всего лишь гребень. Субару аккуратно распутывает каждый образовавшийся комочек, аккуратно приглаживает пряди, под редкое шипение Мэй. В наведении марафета вампир прискорбно плох. И все же он по прежнему старается: делит волосы на три части, переплетает их между собой, неумело формируя косу и после за неимением резинки или ленты, рвет собственную рубашку, закрепляя прическу лоскутом. — Неплохо, — улыбается сестра, делая последний глоток крови. — К сожалению, мне нечем тебя отблагодарить. — Освободи мою комнату и захвати с собой посуду. — Грубиян, — вампирша цокает языком, забирая с собой тарелку и кружку и унося ее на кухню. — Мог бы просто сказать, что ничего не нужно. Мэй оставляет посуду в мойке, успевает навести себе горячий шоколад, после чего собирается в комнату, но замирает возле двери, ведущей на балкон. — Три девушки шили в саду над водой, Джéннифер, Джентль и Розмари. К ним рыцарь приехал гостить молодой, А в роще поют соловьи до зари. Одна усадила его у огня, — Дженнифер, Джентль и Розмари, — Другая овсом накормила коня. А в роще поют соловьи до зари. — бессмертная замечает Канато, чей голос заставил ее остановиться, и досадно кривит губы, когда понимает, что братец ее тоже заметил. — Ты принесла нам с Тедди что-то вкусное? — вампир слишком испытывающе смотрит на Мэй, и ей ничего не остается, как молча протянуть кружку. — С сиропом из лесных орехов было бы еще вкуснее, — без тени благодарности шепчет бессмертный, делая еще один глоток. — Однако недурно. Мэй ничего не говорит, делая маленький шажок назад, но Сакамаки не дает ей уйти: он вдруг интересуется, плохо ли он поет, что сестра пытается сбежать от него, но, кажется, не догадывается, что дело вовсе не в его голосе, а в поведении. Слишком странное. Из всех братьев он казался самым жутким и совершенно непредсказуемым. Вампирша не знала, что можно от него ожидать, чаще всего он молчал, но по его редким моментам неистовства, можно было догадаться, что этому парню не стоит лишний раз переходить дорогу. — Постель приготовила третья сестра, - Дженнифер, Джентль и Розмари, - И сна пожелала ему до утра. А в роще поют соловьи до зари. Но девушкам рыцарь сказал перед сном: - Дженнифер, Джентль и Розмари, Загадки мои разгадайте втроем! - А в роще поют соловьи до зари. — Мэй решает не вступать в полемику и просто наслаждается песней Канато, который даже не стал ждать ее ответа. Голос у брата и правда чудесный. Девушка стоит, наслаждаясь дуновением теплого ветра, смотрит на безоблачное небо с висевшим на нем месяцем и слушает балладу, льющуюся из уст бессмертного нежным перезвоном колокольчиков. На секунду ей кажется, что это поместье, не такое уж и плохое место, в которое ее мог отправить отец, но эта мысль вмиг перекрывается воспоминанием об Аято. Мэй чувствует, как замирает ее сердце, стоит лишь вспомнить взгляд третьего из братьев, его жестокость и непомерную силу, с которой он всаживал клыки в ее шею и все места, куда он только мог дотянуться. Рейдзи кажется опасным и малодушным, Шу — безумным и одержимым, но в тот момент она осознала, что никакие мысли о родственниках не идут в сравнение с тем, что они из себя представляют. — Если твоя сестра так и не очнется, позволь мне сделать из нее куклу? — Канато оборачивается, прожигая девушку своим пустым, ничего незначащим взглядом. — Не смей так говорить, она очнется! — Тедди, мне кажется, или эта девчонка мне грубит? — тянет он несколько недовольно. — И ты так думаешь? — и получая неведомый бессмертной ответ, он ставит игрушку на перила, хватая Мэй за горло. — Если ты думаешь, что твой ответ как-то повлияет на мои действия, то ты просто тупица! — Я тебя не боюсь, полоумный ты больной кретин! — шипит вампирша и изо всей силы сжимает болезненно тонкое запястье. — Я тебе сказала, что моя сестра не умрет в этом чертовом особняке! — срывается на крик она, отбрасывая от себя ледяную руку. Канато обескураженно замирает, но хватает всего секунды, чтобы его взгляд охватила глубинная, совершенно безумная ярость, и он бросился на бессмертную. Последняя едва успевает вывернуться из хватки, толкая брата с такой силой, что тот не силах удержать равновесие, переваливается через перила, падая с балкона. Единственное, что успевает сделать Мэй — вбежать обратно в особняк, закрыв за собой дверь, но кто бы мог подумать, что и там ее будет поджидать опасность… и вовсе не в лице четвертого из братьев. — Да, плоскодонка, ты абсолютно безрассудна, хоть это и было забавно, — Аято насмешливо хлопает в ладоши. — Черт… — глаза вампирши мечутся из стороны в сторону, предательски заполняясь слезами, и она ничего не может с собой поделать, окутанная страхом, что ее теперь без сомнения убьют самой страшной из смертей. — Думаешь, что я прям здесь разорву тебя в клочья? — Сакамаки мягко кладет руку на тонкое дрожащее плечо. — Не сегодня, — он озорно улыбается, вглядываясь в расширившиеся зрачки напротив. — Ты меня повеселила. На самом деле задирать эту недоросль — сплошное удовольствие, особенно когда он впадает в ярость, а не начинает ныть. — Я… — осипшим от ужаса и слез голосом шепчет бессмертная. — Я не собиралась делать ему больно или насмехаться над ним. Я лишь хотела, чтобы он прекратил. — Мне нравится, как ты оправдываешься перед Великим мной, но у меня совершенно нет желания переходить из пустого в порожнее. Хочешь меня задобрить — приготовь мне такояки! — Т…такояки? — удивленно переспрашивает Мэй, вспоминая копеечную японскую закуску из кругляшка теста с кусочком осьминога внутри, посыпанного стружкой тунца. — Ты глухая что-ль? — Аято приникает почти вплотную, опаляя сестру легким дыханием с привкусом мяты. — Да, Великий Я, хочет такояки. Приготовишь — так уж и быть, спрячу тебя от Канато. — Хорошо. Мэй безропотно ступает на кухню за братом, совершенно не желая попасться на глаза разъяренному четвертому Сакамаки, и лишь подойдя к плите, она осознает, что никогда в жизни не готовила это блюдо. Она с усилием вспоминает, как это делала Лин и с какой-то тоской тянется за ингредиентами. Через некоторое время ей удается замешать тесто, в которое она добавляет пару ложек сладкого соевого соуса. Перемешивая все венчиком до однородной массы, вампирша поднимает взгляд на бессмертного, замечая, что тот пристально за ней следит, крутя в пальцах зубочистку. Аято беззлобно подмигивает сестре и взором указывает, чтобы она продолжала. — Почему ты любишь такояки? — сдувая прядь с лица, интересуется девушка. — На редкость идиотский вопрос… Конечно же, потому что они вкусные! Особенно, — Аято указывает кончиком зубочистки на сестру, — после хорошей игры в баскетбол. Нет, серьезно, это самое вкусное, что можно закинуть в себя после матча. А ты, плоскодонка? Любишь такояки? — Я люблю все, что приносила или готовила Лин. Мы могли себе такую еду лишь пару раз в год на самые большие праздники. — М, поэтому ты согласилась на протекцию моего папаши? Он купил вас своим толстым кошельком? — Аято ехидно подсмеивается, но вовсе не ожидает такой реакции своей сестры: она чертовски разочарована. — Я думала, что это наш шанс, — дрожащим голосом бормочет вампирша, ставя сковородку на огонь и смазывая лунки маслом. — Мне казалось, что это начало нашей красивой жизни без мысли о безденежье и жалком существовании… И если бы я знала, как это закончится, я бы даже на порог не пустила этого человека. — Да, там где появляется этот отморозок, начинаются беды. На кухню вольготно проходит Райто с бутылкой Dom Perignon в руках, и в этот миг Мэй искренне мечтает исчезнуть, понимая, что компанию сразу двух братьев она не потянет. Но последний ее словно и не замечает: подходя к холодильнику, он выуживает оттуда тарелку с сырной нарезкой, и решая далеко не уходить, располагается прямо на кухне. — Хочешь забрать вещь Великого меня? — Больно надо, — пятый Сакамаки презрительно оглядывает сестру, легко открывая бутылку и наполняя, взятый из серванта бокал. — Сучечка спит, а эта меня вовсе не тревожит… Никогда не мечтал трахнуть копию тебя и Канато в одном флаконе. — Че ты сейчас сказал? — рычит Аято, хватая брата за ворот рубашки. — Говорю, что эту девчонку можешь оставить себе, — все также безэмоционально констатирует Райто, допивая чуть кислое, терпкое шампанское. — Черт бы тебя побрал, сукин ты сын! — ворчит третий Сакамаки, присаживаясь обратно за стол. — Мог бы свалить и в другое место пить свою бормотуху. — Да что ты понимаешь? — парирует вампир. Он вновь наполняет бокал, с наслаждением рассматривая, как всплывают и лопаются желтоватые пузырьки игристого, после делая небольшой глоток. Горло обволакивает приятная свежесть с легкой едва уловимой горечью, и Райто вновь переносится в то время, когда он также беззаботно провожал закаты, сидя за столиком в беседке и слушая очередную историю Корделии об уже новом ничего не значащем ухажере. Бессмертный тогда был до ужаса наивен и правда верил, что с этими любовниками его матери не так хорошо как с ним, и каждый раз встречая ее с растрепанной прической, размазанной на губах помадой и блестящим от похоти взглядом, он сгорал от ревности, мечтая разорвать на куски всех ее мужчин. Однако на самом деле ей было с ними ровно также скучно, как и с ним самим. Ей никто не мог заменить Карлхайнца, никто не мог заполнить ту дыру, которую каждый раз он оставлял после себя, бросая ее ради Беатрикс. Он был для нее смыслом жизни, а она для него — очередным проектом в его грандиозном плане. — Кстати эта сука, — вдруг цепляется за слова пятый Сакамаки, — и твоя мать. — Меньшей сукой она от этого не стала, — бормочет Аято, наконец дожидаясь своих такояки и пробуя одну из них на вкус. — Это самое худшее такояки, что я пробовал, — дожевывая, сипит вампир, выхватывая у Райто бокал и осушая его залпом. — Ты туда пуд соли что-ли вывалила? — Я никогда не пробовала готовить такояки, — испуганно дергается Мэй под уничтожающим взором напротив. — Я неплохо готовлю мисосиру и лапшу с ростками сои! — Сучечка, такое даже наши фамильяры есть побрезгуют, — удрученно констатирует Райто. — Да, откуда тебе знать как выглядит нормальная еда, если у вас на нее не было ни йены. — Аято, несмотря на свой не самый лестный отзыв о стряпне сестры, доедает все такояки, оставляя лишь одну. — Это тебе за труд, — он втыкает зубочистку в кусок теста, уходя восвояси. — Что ж, сучечка, раз мой братец съел твою стряпню, значит она была не так уж и плоха, — вампир лениво крутит в руках ножку бокала, рассматривая, как плещется о стенки игристое, после чего, неспеша делает глоток. — Я и не претендовала на три звезды мишлен. Мэй насаживает на зубочистку такояки, зачерпывая остатки соуса и стружки тунца, отправляя это все в рот. Тесто оказывается действительно немного пересоленным, но осьминог приготовлен отлично: мягкий, упругий и легко жуется. «Мерцающая» стружка добавляет легкого вкуса копчения, и все в целом оказывается не так плохо, как описывал это третий из братьев. Вампирша кладет грязную тарелку в мойку и собирается уйти, как вдруг Райто осаждает совершенно неожиданный вопросом: — Неужели ты не хочешь ничего спросить? — Мне нечем отплатить за ответы на эти вопросы, — отрезает девушка, держась пальцами за косяк двери, — да и платить не хочется. — поправляя волосы, она выходит из кухни, вдруг осознавая, что Аято нигде нет, и ей придется самой добираться до комнаты, опасаясь, что где-то в коридорах ее может искать доведенный до исступления Канато. Бессмертная быстро как только можно, петляет между коридоров и не придумывает ничего лучше, как отправиться в комнату к Субару, предчувствуя, что в ее собственной спальне может быть тот, кого бы она меньше всего хотела видеть. Шестого Сакамаки девушка обнаруживает лежащим на кровати в неясной глубокой задумчивости. Мэй вслушивается в тишину и опускает взгляд на идеальный профиль с ровным носом, тонкими расслабленными губами и линией белых, как снег ресниц. — Я просил тебя покинуть мою комнату, — не открывая глаз бормочет вампир. — Не то чтобы я жажду твоего внимания, — девушка прислоняется спиной к двери, грустно посмеиваясь, — но лучше я побуду здесь, чем вернусь к себе, чтобы тот недорослый психозник оторвал мне голову. — Боишься Канато больше чем меня? Мэй не успевает и моргнуть, как чувствует ледяную руку, ложащуюся ей на плечо. Она смотрит своими глазами в алые напротив и понимает, что совершенно точно не боится Субару так, как остальных из этого особняка. Он пусть и вспыльчивый донельзя, совершенно неконтролируемый, будто ураган, срывающийся с небес, но в то же время спокойный, как море в штиль. Он последний из братьев, кто способен убить, пусть этот шанс и не равен нулю. — Не боишься, что я могу оказаться хуже, чем они? — бессмертный едва касается губами мочки ушей, и девушка чувствует, как предательски наливаются свинцом ноги. — Тебе не страшно прийти к мысли, что я совсем не тот, кто защитит тебя от них? — он смотрит так, что у Мэй кровь стынет в жилах, но она все также стоит на месте, веря в то, что Субару не поступит с ней подобным образом. — В конце концов я могу сдать тебя Канато, и если он сейчас зол… выпить твою кровь до дна — самое безобидное, что он сейчас способен сделать. — Не надо! — Заткнись! — Мэй вздрагивает, чувствуя грубый громкий удар рядом со своей щекой и с ужасом смотрит на покрытую паутиной трещин стену рядом с собственным лицом. — Лучше ищи возможность сбежать со своей сестрой или без нее из этого дома, но даже не смей надеяться, что я всегда буду готов помочь тебе!