Цирк самоубийц

Замечали когда-нибудь как быстро люди вызывают привыкание? Рядом с этим не стоят никакие наркотики, сигареты, алкоголь. Это что-то по жёстче и вреднее. Чаще всего вреднее. Хену уже привык к Кихену в своей жизни. Даже Минхек, такой яркий и дружелюбный, не мог вызвать этого привыкания. Хену иногда задумывается: почему? Если подумать, Минхек был даже намного заботливее, отзывчивее, но дело не в степени доброты. Хену, в силу своего характера, боялся «задолжать» Минхеку ответной доброжелательностью, потому старался быть с ним настолько мягким, насколько это вообще может Сон Хену. Сближаться с ним ещё больше ему казалось опасным – «долг» мог превысить его возможности. А Кихен – это другая история. Он вроде и не сладкий, наоборот, он как долька лимона, самого кислого на всей планете, вредный и циничный, но при этом какой-то...по-детски наивный и по-своему заботливый. Самый кислый в мире лимон с послевкусием самой сладкой в мире карамели. А самое главное – он не заставляет чувствовать чувство долга, потому что... Потому что что? – спрашивает Хену сам себя. Потому что он – другой,– быстро приходит ответ. Банальщина. Он сидит за партой, опираясь щекой на свою ладонь, и уже не стесняясь наблюдая за рисующим что-то в тетради Кихеном. Тот все равно слишком сосредоточен и вряд ли вообще помнит, что рядом кто-то сидит. Так думает сам Хену. Он наблюдает как красиво он взмахивает огненно- рыжей челкой и жалеет, что не умеет фотографировать глазами. Ему хотелось бы запечатлеть все именно так, как видит он своими собственными глазами, потому что ни одна камера не способна передать то, что видит определенный человек. Особенно, когда речь идёт о внешности человеческой. Чаще всего, люди не помнят как познакомились с друзьями детства. «Знаю его сколько живу» – хорошая фраза для таких случаев. Но когда знакомятся с новыми людьми в более сознательном возрасте, внешность новых знакомых со временем меняется. Чем больше ты узнаешь о человеке, тем больше он меняется в твоих глазах, внешность переходит на второй план и на лице всплывает прежде всего не кривой нос или тонкие губы, а заботливый взгляд или добрая улыбка, проще говоря на лице отражается то, что внутри. Пока Хену в раздумьях таращится в пол, Кихен заканчивает свой рисунок и двигает тетрадь по парте к Хену. От неприятного полускрежета-полушороха старший жмурится и нахмурившись смотрит на соседа по парте. Тот лишь улыбается и кивает на рисунок. Портрет Хену. Корявый, неумелый, какой-то мультяшный с большущими глазами, но узнаваемый. Старший смотрит то на рисунок, то на Кихена и пытается сдержать улыбку. Кихен почти сияет, ожидая чего-то, судя по всему важного для него: вскинув брови, с горящими глазами и блаженной улыбкой, но старший и не думает улыбнуться. После недолгого ожидания, Кихен резко хмурится, расставляя руки в бока. – А ну улыбнулся, уебок! Младший даёт Хену подзатыльник и он уже хочет возмутиться, мол, кто тут старший, вообще оборзела малышня, но это же Кихен, с ним не прокатит, поэтому он тут же жмурится, растягивая уголки губ, а руки почему-то странно тянутся обнять младшего, притянуть по-ближе, прижать к себе и стоять так долго-долго, пока ноги не заболят. Хену одёргивает себя и снова переводит взгляд на рисунок: – Хорошо намулевал, в художники податься хочешь? Кихен недолго смотрит на него потерянным взглядом, будто его уличили в чем-то зазорном, но быстро меняет лицо на обычное улыбчивое и отвечает: – Не-е-ет, не моё это,– подумав, стоит ли, продолжает,– Мама была художницей. Очень красиво рисовала, но засиживалась ночами, выглядела как убитая, а денег все равно не хватало. Хену вдруг почувствовал себя виноватым, будто он должен был давать ей деньги. А ещё почувствовал вину за то, что ничего о его семье и не знал. Он просто никогда не спрашивал, ведь привык, что Минхек всегда сам приходит и рассказывает ему все о своей жизни. Но Кихен ведь другой. – А папа?– неуверенно спрашивает Хену. Он неуверен, имеет ли право спрашивать, но хочет послушать, чтобы потом утешить, как Минхека много-много раз до этого. – А папа был очень религиозным,– усмехается Кихен, опустив глаза,– поклонялся богу спирта, и вот...– парень разводит руками, иронично улыбаясь. – Что «вот»?– растерянно переспрашивает Хену. – Пришлось подрабатывать с тринадцати лет, чтобы было куда податься после школы,– он пожимает плечами, хотя это совсем неуместно, но Хену понимает этот жест, он сам так делал много раз, когда пытался вежливо и спокойно рассказать о своей семье. Заметно потяжелевшая атмосфера между ними начала давить на голову, вызывая непонятную мигрень. Хену заметил как погрустнел Кихен, и почувствовал ещё большее чувство вины. Если бы он помолчал, Кихену не пришлось бы доставать эти воспоминания с пыльных полок своего сознания. Что странно, такие воспоминания всегда на видном месте, но полки, на которых они лежат, всегда пыльные. – Кихени,– осторожно зовёт старший, мягко касаясь плечом его плеча,– ты в порядке? Голова Кихена опускается на его плечо и он тяжело вздыхает, собираясь с мыслями. – Можно я тебе все расскажу вечером, когда мы вернёмся в наши комнаты? – В сети? – Да,– отвечает он, прикрывая глаза, но сразу за этим контрастно резко поправляется,– хотя нет, посидим за моим столиком, я, к тому же, новый чай купил, попробуешь? – Конечно, люблю чай,– с улыбкой отвечает Хену, а Кихен прекрасно знает, что это ложь, поэтому уже думает о том, где быстро купить колу.

***

Кихен утверждает, что он в порядке и вполне может подняться по лестнице сам, но с первым же его тихим ойканьем, идущий сзади Хену подхватывает на руки маленькое, по сравнению с его телом, тельце и несмотря на все громкие «Я сам!» с невозмутимым лицом несёт его наверх. – Не нужно, я правда уже в порядке,– уже перед дверью наигранно дуется Кихен, пытаясь скрыть смущение. – Нужно, потому что это правда уже моя привычка,– отвечает Хену и хочет погладить его по голове, но снова осекается. Кихен отпирает дверь и заходит в комнату первым, бросая ключи на диван в углу, почти как у Хену, только угол противоположный, а сам диван оранжевый. Он пластом ложится на коврик перед диваном и рукой зовёт Хену войти. Старший заходит и ложится на диван в своей любимой позе, упираясь коленями в стену. – А вот и минус быть высоким,– улыбается Кихен снизу,– вы не помещаетесь в маленьких диванчиках. Он нехотя поднимается с пола и ставит чайник. Хену наблюдает за ним, придумывая в голове забавные действия и диалоги, которые могли бы произойти, когда неожиданно на его спину приземляется нечто четырехлапое и начинает урчать, двигая лапками, будто делая массаж. Хену жмурится, а в голове только одна мысль: «Это не может быть кот. Не может быть кот. Не может быть кот». Перед глазами проносится вся жизнь, каждая мышца затвердевает, снова выстраивая щит, а со лба уже катятся капельки пота. Он слышит как Кихен чем-то трясёт и четырехлапый покидает его спину, прыжком приземляясь уже на стол, а оттуда на пол, и наконец выдыхает. Поднявшись и присев на диване, Хену видит, что Кихен насыпает корм из маленького пакетика в маленькую миску маленькому рыжему комочку на полу, а тот с жадным урчанием оккупировывает еду, не давая досыпать. Кихен заливается звонким смехом и гладит ушастый комочек по голове. – Т-ты что, завёл кота?– спрашивает Хену таким ироничным и отчасти напуганным тоном, будто речь идёт о льве нежели котёнке. – Правда он милый,– Кихен все ещё гладит кота по спине и почти пищит от восторга,– он теперь мой младший брат, придумаем ему имя?