Синдром двоедушника

      Воздух тяжёлый и влажный, давящий сверху, подобно каменной плите; от земли тянет непроходящей сыростью.       Он продвигается вперёд медленно, настороженно, то и дело замирает на месте, приподнимая уши и вслушиваясь. Он ищет.       Что-то.       Или кого-то.       Сам пока не знает.       В груди разгорается пламя, словно вместо сердца там, внутри, кусок раскалённого металла, плавящегося и причиняющего боль. Каждый шаг даётся с трудом, но он продолжает идти, несмотря ни на что, заставляя себя прилагать усилия и не сдаваться на середине пути.       Если он ляжет и закроет глаза, если даст хотя бы малейшую слабину, подняться повторно уже не сможет.       Если он сделает это, итог будет один — никакого многообразия.       Пойди туда, не знаю, куда.       Отыщи то, не знаю, что.       Его задача очень похожа на поручение из сказки, но сама сказка, в которую его затянуло, страшная и мрачная, состоящая преимущественно из двух цветов.       Чёрного и красного.       Стоит подумать об этом, и темнота рассеивается, будто по заказу. Тучи расходятся, и поляну, на которой он находится, освещает луна. Вокруг высокие деревья, вокруг непроницаемая тишина. Деревья обступают, сжимая его со всех сторон, тишина облепляет, словно целлофан.       Смотрит вверх и протяжно воет.       Пытается, во всяком случае.       Пытается, но вой гаснет в зачатке.       Не зови. Никто не придёт на помощь...       Лапы в грязи.       Огромные комья её мешают двигаться быстрее. С каждым шагом её всё больше.       Пытается освободиться, но она налипает активнее, каждое совершённое действие — напрасная трата сил и времени.       Принюхивается.       Запах свежей травы, мха, болотной гнили и леса смешивается с посторонним запахом, знакомым, раздражающим рецепторы, заставляющим насторожиться сильнее прежнего. Стремится вспомнить, что за нота, откуда она взялась, почему кажется настолько знакомой.       Тихий щелчок пальцами, тихий смех.       Найди, если сможешь.       Люди редко смотрят вверх. Люди смотрят себе под ноги, боясь споткнуться, оступиться, зацепиться за выступ. Люди забывают о правиле кирпича, внезапно падающего на голову. Играя в прятки, они почему-то тоже забывают, что найти укромное место не только внизу, но и наверху, среди ветвей деревьев.       Но он-то не человек.       В какой-то степени.       Так почему он продолжает следовать логике людей?       Запах усиливается.       Чёрное перо опускается на траву, прямо перед ним, окончательно снимая все вопросы, стоявшие на повестке дня.       Смотрит вверх.       Видит его.       Длинные пальцы, почерневшие на кончиках, манера склонять голову набок, подобно птицам, и два огромных крыла за спиной. Скалится, рыжие волосы растрёпаны, ветер играет с прядями. Губы очерчены алым, из уголка рта стекает вниз, по подбородку тонкая, идеальная, будто нарисованная струйка.       — Поймай меня, если сможешь, ничтожество, — говорит насмешливо, упиваясь своим превосходством. — Тебе не победить меня. Тебе не занять моё место. Где ты был раньше? Почему не пришёл к нему первым? Я одержал победу ещё до того, как началась игра. Знаешь правило? Победителей не судят.       У него отталкивающий голос, похожий на птичий гомон. Так же неприятно царапает, так же провоцирует желание поскорее закрыть этот рот.       Наверное, он читает мысли.       Наверное, считает противника самонадеянным, раз тот посмел допустить мысль о возможной победе над птичьим королём.       В своём успехе, определённо, он не сомневается.       Может быть, он действительно уже победил, и вся эта суета — формальность, чушь, бег по бесконечной дороге, не имеющей конца.       Боль усиливается.       Пять чёрных когтей, направленных в его сторону.       Пять ран на груди.       Он помнит столкновение посреди цветущего поля.       Шум раскрывающихся крыльев заставляет выпасть из состояния внезапного анабиоза. Волк готов к нападению, готов отражать его, защищая то, что ему дорого. То, что принадлежит ему. Рычит предостерегающе, занимает боевую позицию, но на него не нападают. Над ним смеются и летят вперёд, подначивая и предлагая поиграть в догонялки.       Снова.       Хороший мальчик.       Послушный мальчик.       Приказано — исполняй.       Сейчас у тебя один хозяин, и ты подчиняешься только ему.       Сам того не зная, ты делаешь всё, что нужно этой безумной птице.       Он несётся вперёд, стараясь догнать, боясь упустить из вида хотя бы на мгновение. Летит стрелой, не обращая внимания на препятствия, возникающие перед ним. Игнорирует боль, растекающуюся в груди, делает вид, будто не замечает терпкий, насыщенный запах крови, перекрывающий все остальные ароматы и остающийся в неоспоримой доминанте. Бежит, ориентируясь по звуку, и замирает у ворот трёхэтажного здания, типового, невыразительного, знакомого до мелочей. Дом, в котором прошло его детство, ознаменованное одиночеством, тоской и мечтами о лучшем будущем, в которое он обязательно вырвется, не позволив цепким лапам рутины затянуть себя на дно и утопить.       Ему не нужно заходить внутрь — он знает здесь каждый закуток. Полупустые комнаты с большими окнами. Минимум мебели. Узкие кровати, накрытые застиранными одеялами, тумбочки, в которых пустует половина ящиков. Своих вещей здесь нет ни у кого. Здесь всё общее. Если ты против этого правила, ты изгой и общий враг. Дружить здесь умеют только против кого-то, любить не умеют вообще.       Он не думал, что однажды вернётся в интернат. По своей воле он бы сюда и не пришёл. Это в голове не укладывается, но птичий король не спрашивает чужого мнения, навязывает своё, устанавливает правила игры. Справедливо, в какой-то мере. Он победитель, ему позволено больше, чем остальным.       Не устояв, падает.       Волка больше нет, нет расколотого надвое сознания. Есть только он в человеческом обличье.       Приземление неудачное. Кулон, соприкасаясь с камнем, тихо звенит.       Раздаётся звонкое «плюх».       Ладони в жидкой грязи, пятна её на рукавах, едва ли не до самого локтя, несколько капель попадает на лицо. Джинсы в грязи. Берцы в грязи.       Он весь в грязи.       Приоткрытая дверь манит к себе. Ещё сильнее манит тот, кто за ней находится. Его смех, знакомый, порождающий ощущение холода, бегущего вдоль позвоночника. И голос, зовущий, заставляющий двигаться вперёд, старательно уничтожающий сопротивление. Это не гипноз, это что-то сильнее и страшнее.       Олег не хочет идти туда, но переставляет ноги против воли, словно горло перехватили широкой полосой ошейника, пристегнули к цепи и тянут внутрь здания, постепенно наматывая её на руку, виток за витком. И он поддаётся, потому что силы неравны. Он заведомо обречён на поражение.       Стоит оказаться внутри, и дверь захлопывается у него за спиной. Ловушка, как он и полагал с самого начала.       Не ищи выход. Выхода нет.       Но есть и плюсы. Поводок ослабевает, и ошейник больше не впивается в кожу.       Снова промахнулся.       Проспорил.       Не угадал.       Здание знакомо только снаружи, внутри оно совсем другое. Ничего общего с приютом, в котором прошло его детство.       И стены, и пол покрыты толстым слоем копоти, а в помещении стоит острый запах гари. Однако, лестница, ведущая на второй этаж, достаточно крепкая.       При условии, что это не иллюзия.       Остановившись у её подножия, Олег запрокидывает голову, пытаясь разглядеть, что происходит на втором этаже.       Снова лабиринт комнат, снова...       Он замирает, прислушиваясь. На втором этаже раздаются шаги. Нет сомнений — там кто-то есть.       Осторожно, стараясь не шуметь лишний раз, Олег поднимается по лестнице. Сжимает руку в кулак, вдавливая ногти в кожу.       Бывшая спальня воспитанников, расположенная здесь, сейчас сама на себя не похожа. Скорее, наталкивает на мысли о мастерской сумасшедшего художника. Стены, серые и невыразительные — казённые — получают свой дополнительный элемент декора. То тут, то там кровавые отпечатки ладоней. Где-то чёткие, где-то смазанные. На полу — багровая лужа, успевшая застыть и подёрнуться плёнкой.       Олег не сразу замечает, что он в комнате не один. По привычке тянется за пистолетом, но ладонь зависает в воздухе. Пистолет не нужен. Пули не нужны. Мужчина мёртв, и тот, кто лишил его жизни, явно получал удовольствие от своих действий, наслаждался, находился на грани экстатического прихода, а не просто выполнял свою работу. Здесь работа не хладнокровного профессионала, получающего за сомнительные фокусы деньги. Здесь работа совсем иного формата.       — Нравится? — раздаётся голос за спиной.       Не оборачивайся, советует подсознание, но Олег всё равно делает то, что делать не следует.       Никого.       — Я здесь, — снова обращается к нему сумасшедшее чудовище. — Ты, должно быть, меня не видишь? Какая жалость. Зато ты у меня, как на ладони, Волчонок...       — Кто ты? — спрашивает Олег.       — Не знаешь? Надо же. Мы столько раз встречались, и ты до сих пор меня не знаешь?       — Кто? — повторяет увереннее прежнего.       Металл в голосе.       Я не боюсь тебя, тварь.       Я убью тебя...       — Птица, — ответ не заставляет себя ждать. — По совместительству, твой ночной кошмар. Вот, кто.       Момент, когда он оказывается за спиной, Олег благополучно пропускает, и вскоре чёрные когти щекочут его горло, приноравливаясь, словно собираются нарисовать на коже кровавую улыбку, точь-в-точь такую же, как у светловолосого парня, висящего под полотком у противоположной стены.       Его образ кажется Олегу смутно знакомым. И сейчас, когда Птица прижимается к нему сзади, в голове проясняется, словно там вспыхивает яркий свет. Действительно, знаком. Парня зовут Дима.       Дмитрий Дубин. Он — младший научный сотрудник. Главный помощник куратора проекта, можно сказать — правая рука.       Был таковым до сегодняшнего дня.       Теперь он не научный сотрудник и не помощник куратора.       Теперь он обезображенное тело, с ног до головы перемазанное кровью.       — Тебе нравятся птицы? — очередной вопрос бьёт по оголённым нервам. — Скажи, нравятся? Или сначала мне стоит рассказать о своих предпочтениях? Я очень люблю волков. Очень-очень люблю. Мне нравится их... убивать.       Последние несколько слов — свистящим шёпотом. Язык скользит по ушной раковине. Прикосновение мокрое, слишком мокрое, отталкивающее. И Птица знает, чувствует, насколько это неприятно. Удваивает усилия. Наслаждается произведённым эффектом. Смакует, словно гурман, отведавший на вкус прекрасное, незнакомое прежде блюдо. Только Птица питается не обычной едой, он питается чужими страхами, переживаниями и болью. Он их обожает, коллекционирует и радуется, как ребёнок, когда находит что-то новое.       Заставив Олега запрокинуть голову, проводит уродливой лапой по шее, оставляя на коже чёрные маслянистые следы, похожие на нефть, расползающуюся по поверхности воды, и... исчезает.       Беги, шепчет внутренний голос.       Беги, повторяет он же сотни раз на разные лады, но Птица оказывается проворнее. Развлекается, как может.       Первая смерть приходит с огнём.       Он охватывает бывшее здание приюта стремительно, как будто кто-то полил заброшенный дом бензином. Не просто полил, а пропитал строение горючим насквозь, после чего бросил спичку, не сомневаясь в правильности своего поступка.       Вестником пожара становится густой дым, поднимающийся на второй этаж, он заволакивает помещение, глаза слезятся, дышать практически нереально. Огонь разгорается с каждой секундой всё сильнее, воздух, просачивающийся в помещение через выбитые стёкла, способствует распространению пламени.       Пламя всё выше, дышать всё труднее.       Олег бежит к лестнице, ведущей на первый этаж. Едва ли не поскальзывается, наступив в лужу крови и растягивая её подошвами по полу, но всё же умудряется удержать равновесие. Ступеньки, бесконечные ступеньки. На самом деле их немного, но сейчас любое препятствие выводит из себя. Дым идёт в лёгкие, глаза режет, голова кружится, изображение уже не такое чёткое, как прежде.       Очертания расплываются.       Спуск — его первая ошибка. Дверные проёмы полыхают, огонь лижет доски, подбирается всё ближе. Оконные проёмы тоже объяты пламенем. Дом без выхода, без единой надежды на спасение.       Олег успокаивает себя тем, что это иллюзия, но с каждой секундой, проведённой в раскалённом аду, верится всё меньше.       Он снова рвётся наверх, огонь поднимается за ним, преследует, облизывает пятки.       Здание занимается пламенем с фантастической скоростью, огонь пожирает всё, что встречается на его пути.       Капкан захлопнулся, дичь поймана, осталось лишь дождаться, когда она дойдёт.       Оказавшись у окна, оценивает шансы на успех и всё-таки решает попытать удачу. Острые пики не до конца выбитых стёкол окрашиваются в бордовый цвет с первым ударом, осколки усеивают пол.       Разбить, сломать перегородку и выбраться наружу.       Как можно скорее.       Единственная возможность, и он готов биться до последнего.       Огонь наступает быстрее, чем Олег освобождает себе дорогу.       Плавятся подошвы его берцов, раскалённая жидкая масса схватывается с кожей намертво. Ему хочется заорать во всё горло от этой дикой боли, но он лишь сильнее сжимает зубами губу.       По подбородку течёт кровь.       Пламя перекидывается на одежду. Синтетика воспламеняется за считанные секунды. С потолка капает раскалённый металл, раздаётся громкий треск, рушатся перекрытия, погребая его заживо.       К гари примешивается стойкий запах мяса, приготовленного на углях.       Кажется, у него появилось новый ненавистный запах.       За окном взмывает вверх столб пламени.       Окровавленные, неоднократно порезанные стеклом пальцы разжимаются. Алые следы остаются на рукавах, когда он обхватывает себя за плечи.       Последнее, что он видит — силуэт птицы на стене.       Последнее, что слышит — ехидный смех.       Смех, до боли похожий на карканье.       Куда Птица без своего хохота? Естественно, никуда.       *       Интуиция его не подводит.       «Только и всего», обещанное во время обсуждения заказа, выливается в форс-мажорные обстоятельства, ознаменовавшиеся немалым количеством сложностей, перестрелкой и несколькими жертвами. Всем тем, что принято обозначать в средствах массовой информации «кровавой бойней».       В сюжетах подобного плана всегда фигурируют замечания о зашкаливающей человеческой жестокости, исходящие от корреспондентов, и обещания представителей власти наказать виновных. Камеры обязательно выхватывают самые неаппетитные подробности и выводят их крупным планом. Замирают, когда в кадре оказывается лужа крови или труп, и снимают только его, для большего эффекта. На экранах это смотрится неизменно впечатляюще. После подобных сюжетов особо впечатлительных зрителей мучают кошмары. Когда он посмотрит на результат своей деятельности, находясь по ту сторону экрана, наверняка ничего не почувствует, оставшись равнодушным к происходящему.       Тот представитель прессы, которому повезёт стать первым в гонке за сенсацией, обязательно получит свою минуту славы.       Тот, кто обнаружит и продемонстрирует остальным как можно большее количество тех самых подробностей, прибавит к времени триумфа ещё несколько минут.       Олег прикладывается к бутылке с водой. Делает несколько глотков, промачивая горло и проматывая в голове события уходящего дня.       Думает о том, что работа сделана топорно. Непростительно много ошибок, спровоцированных событиями, вышедшими из-под контроля.       О том, что, несмотря на неоднократное ознакомление с планом устройства лаборатории, проникнуть на её территорию, оставшись незамеченными, им не удалось, да и, в принципе, это было невозможно. Нет, шанс, конечно, был. Но только в параллельной реальности, а не здесь, не сейчас, не при таких обстоятельствах. Если бы они научились становиться невидимыми и проходить сквозь стены — да, во всех остальных случаях — однозначное и непоколебимое нет.       Проанализировав всё «от» и «до», приходит к закономерному выводу: иного выхода не было. Или так, или ещё хуже. С большими потерями, с обеих сторон. Вполне возможно с заваленным заданием и появлением металлических браслетов на запястьях каждого, кто пытался проникнуть на территорию тщательно охраняемого здания.       Лаборатория, в которую им нужно попасть, имеет особый статус, и каждый желающий туда точно не сумеет пробраться. Пропуск для избранных. Что ж, он выписывает себе пропуск самостоятельно, себя же провозглашает избранным.       У него в распоряжении команда из пятнадцати человек, со многими из которых он уже не один пуд соли разделил, а потому может дать руку на отсечение, что все они будут исполнять его приказы до последнего, не подставят и не сорвут операцию.       За несколько дней до проведения операции они впервые собираются все вместе и долго обсуждают план действий, подбирая оптимальный вариант, в котором не будет осечек. Идеальных планов не бывает, он знает это. Знает, что любая мелочь способна перевернуть ситуацию, поставив её с ног на голову, тем не менее, всё равно старается минимизировать риски.       Им нужно вывести из строя систему видеонаблюдения, снять охрану, вызволить объект, находящийся в заточении, и свалить оттуда до того, как появится подкрепление. Им нужно делать всё быстро, слаженно, не упуская ни минуты.       В голове тикает счётчик, идёт обратный отсчёт, пока Олег, облачённый в униформу сотрудника лаборатории, несётся по коридору, сжимая в одной руке пистолет, а в другой — ручку дорожной сумки, в которой хранятся сменные вещи. Собственное дыхание и стук подошв об пол кажутся чрезмерно громкими, кулон, соприкасаясь с кожей, обжигает, отбрасывая по времени в далёкое прошлое и заставляя возвращаться к тому, что следовало бы позабыть раз и навсегда.       Держи эмоции под контролем, приказывает он себе.       Позволишь чувствам возобладать над разумом и...       Игра слов заставляет его усмехнуться.       Чувства и разум.       Чувства и Разум.       В бездну ассоциации.       Ни к чему хорошему они обычно не приводят.       Забудь.       Несколько раз за время пробежки ему приходится выстрелить, глушитель значительно гасит уровень громкости, но всё равно каждый выстрел напоминает в сознании разорвавшуюся бомбу. Коллекция остекленевших взглядов пополняется, тела падают на пол. Олег не мажет, бьёт прямо в цель, лужицы крови растекаются по до блеска натёртым полам, уничтожая девственно-стерильную чистоту, красные капли вперемешку с сероватыми комочками мозгов оседают на зеркальных стенах, медленно сползают вниз, но он этого уже не видит, продолжая лететь вперёд по бесконечным коридорам.       Когда он оказывается в нужной комнате, счётчик продолжает обнуляться со столь же стремительной, как прежде, скоростью. Зато Олег замирает. Замирает и откровенно тормозит, чем вызывает недовольство, отлично прочитывающееся во взгляде, направленном в его сторону. Оно же проявляется в разговоре на повышенных тонах. Хотя, какой там разговор, так обмен парой коротких фраз, моментально расставляющих всё на свои места.       — Ну наконец-то! Почему так долго?! — восклицает Сергей, когда пауза, повисшая в воздухе, становится невыносимой.       Олег протягивает ему сумку со сменной одеждой.       Невозмутимо — плевать, что внутри всё кипит — отвечает:       — Я тоже рад тебя видеть.       Предложенную сумку у него не забирают — выхватывают резко.       — Ты опоздал на целых десять минут.       Укор и возмущение.       Скажи спасибо, что вообще пришёл, думает Олег, на мгновение прикрывая глаза и потирая переносицу.       Вторая ладонь всё ещё сжимает пистолет, и это служит неплохим таким напоминанием, что они тут пересеклись не ради выяснения отношений и поиска ошибок-просчётов в поступках визави. У них тут вообще-то важные дела, и если затянуть с побегом, снова придётся стрелять, попутно пытаясь не попасть под чужие пули и не ловить их самоотверженно собой.       — У нас возникли некоторые сложности… — произносит задумчиво.       Сергею наплевать на его сложности.       Плевать дважды, трижды, сотню тысяч раз.       Он это понимает.       На подсознательном уровне чувствует, но давит и душит все невысказанные слова, попутно прикусывая кончик языка. У них ещё будет возможность поговорить. В более подходящей обстановке. Сейчас не те обстоятельства. Не то время. И место тоже не то. Это и ребёнок поймёт, а они не дети.       Давно уже не...       *       Слушай голос разума, говорят люди. Нет в этих словах ничего нелепого. Правильно говорят.       Просто для него это выражение имеет несколько значений.       Голос разума.       Голос Разума.       И если в первом случае он готов следовать советам, то со вторым всё в разы сложнее. Он рад. На самом деле.       Но иногда ловит себя на мысли: лучше бы никогда не слышать этот голос. Так было бы проще. Легче.       Вообще не знать этого человека.       Благополучно пройти мимо, не впрягаться за него, не спрашивать, жив ли он, не тратить и без того изучившие весь репертуар романсов финансы на минералку — чтобы умыться — или лекарства, чтобы обработать ссадины.       Но он не проходит тогда.       Тратит.       Помогает смыть кровь, вытекающую из изувеченного носа и уделавшую не только нижнюю часть лица, но и одежду.       Прикладывает ватные диски с антисептиком к разбитой губе, слыша шипение. Понимает, что у самого костяшки разбиты в ноль, когда жертва предлагает встречную услугу и, не дождавшись ответа, тянется за антисептиком. Щедро льёт его на пострадавшие ладони, и у Олега в голове взрывается фейерверк, адреналин снижается, боль даёт о себе знать.       Им едва исполнилось восемнадцать, когда они встретились впервые.       Оба умотали из родного города, хранившего воспоминания о своеобразном жизненном старте.       Оба жаждали начать всё сначала, с чистого листа.       Оба вроде как добились, во всяком случае, первый шаг навстречу переменам у обоих оказался удачным. Пропуском в новую жизнь считался бланк, подтверждающий поступление в высшие учебные заведения.       Оба не сразу поняли, какую свинью им подложила жизнь, столкнув на одной дороге.       Олег не готов поручиться за вторую сторону конфликта, но сам иногда думает, что лучше бы им не встречаться никогда.       Он слышал неоднократно, что в одну реку дважды входить — моветон и вообще нереально.       Что звонить бывшим — привычка пьяных леди, неизменно поддающихся под натиском алкоголя эмоциям и желающим предаться коллективным воспоминаниям. В одиночестве им как-то не грустится, по неизвестным причинам. Просто так получилось, устоявшаяся традиция, мать её.       Периодически что-то замечают о том, что, мол, с бывшими нужно расставаться на позитивной ноте и поддерживать дружеские отношения, потому что люди, а не животные, все дела. Речь есть, соображение есть. Раскинуть мозгами, договориться, бухнуть вместе, расставить все точки над i и не цепляться за прошлое.       Он вроде бы и рад следовать очень ценным советам очень умных людей, но хрен там был.       Не получается.       Он вообще-то в эту реку и не совался.       И не собирался.       Обходил десятой дорогой, чтобы ненароком не вляпаться, как в грязную лужу или во что-нибудь похуже.       И названивать, пуская скупую мужскую слезу, он тоже не планировал.       И поддерживать дружеские отношения после всего тоже в список желаний не входило.       Не то чтобы он до сих пор вспоминал то адово пламя скандала во время которого они раздолбали, казалось, устойчивый постамент отношений. Не то чтобы он каждый раз, глядя на совместные фотографии цедил сквозь зубы неизменное «дрянь». Не то чтобы сминал их, рвал на кусочки и швырял в огонь, постепенно уменьшая количество общих воспоминаний, а потом жалел о содеянном и копался в пепле, понимая, что восстановить изображение не сможет, и всё это не более чем сиюминутное помешательство.       Не то чтобы он из принципа ненавидел всё оранжевое, наталкивающее на мысли о чужих волосах, и фиолетовое, вспоминая о затёртом, но чертовски обожаемом свитере с птичьим семейством. Не то чтобы статуя безрукой Венеры и рассказ о рисунке шедевра мирового искусства, недооценённом воспитательницей, пробуждала у него приступ неконтролируемого гнева.       Не то чтобы его начинало потряхивать изнутри каждый раз, когда эта улыбка и знакомый образ попадались ему на баннерах.       Поможем детским домам.       Отличное стремление. Не поспоришь. Он сам помогал, отдавая часть своих заработков на благотворительность.       Не ради очистки совести, искупления грехов или ещё каких-то возвышенных целей. По своей совести он топтался с особым цинизмом, каждый раз, когда перешагивал через себя и пополнял список жертв очередным именем. На ней уже столько грязи налипло, что при всём огромном желании не отмыть. Да он и не пытался.       У него всё было просто. Мотивы тоже были вполне себе простые и понятные. Он помнил своё детство, прошедшее в этой атмосфере казёнщины, когда замечание об игрушках, прибитых к полу, не кажется таким уж смешным. Он хотел, чтобы другие дети, оказавшиеся в подобных условиях, жили чуть лучше, чем он.       Хотя бы чуть.       И Серый того же хотел — здесь к нему было не подкопаться, все мотивы лежали на поверхности.       Потому что он тоже всё прекрасно помнил; вздрагивал каждый раз, когда разговоры заходили о прошлом, проведённом в приютских стенах, где ему были не рады. Что скрывать, в приюте никому рады не были. Но он слишком сильно не пришёлся ко двору, даже там умудрившись отличиться не в лучшем смысле.       Победим коррупцию. Вырвем несправедливость, заразившую общество, словно сорняки.       Поколение, мать его, справедливости, и главный борец за правое дело у руля.       Сначала толкаем громкие лозунги, а потом развлекаемся, швыряя из окна самолётики, за которые люди, стоящие внизу, готовы друг другу глотки перервать.       Парфюмер местного розлива.       Чёртов Жан-Батист Гренуй от мира информационных технологий. Вот только внешне не омерзительный ни разу.       Миллиардер, филантроп, умница, красавец.       Перечислять регалии можно до бесконечности, придумывая всё новые и новые причины для восхищения и восхваления.       А в мыслях только одно. Бегущей строкой. Скоро на корке мозга выжжено будет. Сплошная непечатная лексика, выстроившаяся в один ряд.       Апофеозом заключение.       Сука рыжая.       Но только в мыслях, в момент гнева.       В глаза сказать он такое не сможет. Просто потому, что когда на него будут смотреть и улыбаться, как ни в чём ни бывало, он о «суке» и не вспомнит.       Его снова откинет в сопливый и счастливый период, когда всё ничто не предвещало резкого поворота и болезненного разрыва, когда...       Забудь, Волков.       Плюнь, разотри и забудь.       Ничего такого не было. Ну ладно, может, время от времени. Не постоянно.       Но какая разница?       Есть люди, которым на чужое мнение наплевать.       Есть люди непрошибаемые, ставящие себя заведомо выше других.       Есть люди, готовые идти по головам ради достижения цели.       Есть люди, которые запоминают чужие промахи, но с лёгкостью закрывают глаза на свои, и когда пытаешься выставить им счёт, шлют на три весёлых буквы, или в четыре, может, пять. Но зато тут же выдают свои просьбы, уверенные в том, что их предложение обязательно найдёт отклик и будет воспринято с восторгом. И возражения не принимают, потому что обижаться можно на кого угодно, но только не на них. Как на них обижаться вообще? Они ведь лучшее, что с этим миром случалось, а лучшее принято холить и лелеять. Верно?       Он вот лучшее.       Не питай напрасных иллюзий. Дворовую классику родом из нулевых не знаешь? Или забыл?       Он не твой лопушок, ты не его Андрейка. И у любви у вашей села батарейка.       Он — лучшее, что случалось с миром.       А ты?       У Олега достаточно времени, чтобы подумать над этим под непрекращающийся шум воды. Более чем достаточно, но он готов дать ответ уже сейчас.       Смешной вопрос. Ответ очевиден.       То-то же.       Куда тебе до него?       *       Вода. В достаточном количестве. Сколько нужно, сколько хочется, когда хочется, а не по чужой указке, в специальные отведённые для проведения гигиенических процедур часы. Никакого расписания и навязывания чужих желаний — сам себе хозяин, как в лучшие годы жизни.       Первые полчаса он просто стоит под водой, не двигаясь, боясь пошевелить пальцем и проснуться в знакомом отсеке, отделённом решётками от основного блока, под прицелом камер, фиксирующих каждое его действие. Когда состояние анабиоза отпускает, и он понимает, что свобода — не просто слово, знакомое, но недоступное, когда страхи понемногу отпускают, начинает шевелиться. Хватается за мочалку, выливает на неё не меньше половины содержимого флакона и натирает кожу до красноты. Несколько раз намыливает и промывает волосы, уничтожая запах лабораторных отсеков, отравивший его, проникший под кожу, как будто въевшийся в неё и преследующий похуже самого преданного сталкера.       Кстати, о сталкерах.       Птица появляется неожиданно. Впрочем, как и всегда.       Сергей ощущает пристальный взгляд между лопаток. Оборачивается. Птица мелькает за стеклянной перегородкой. Улыбается.       — Я же говорил, что он придёт. Говорил. А ты мне не верил... Достаточно пальцем поманить. Верь мне, я никогда не обманываю.       Сергей не отвечает. Поджимает губы. Прикрывает глаза.       Побег в себя. Попытка отгородиться.       Детский сад.       Он знает, что так от Птицы не избавиться, но всё равно делает это. Птица заливается смехом, но идёт на уступку. Исчезает.       Не навсегда. Только сегодня.       Он вернётся.       Он всегда возвращается.       Ждёт подходящего случая и напоминает о себе эффектным появлением.       Сергей шумно выдыхает, опускается на пол и обхватывает голову руками, едва удержавшись от того, чтобы не начать раскачиваться из стороны в сторону и подвывать на одной ноте, подобно раненому зверю.       Он не воет.       Он кусает губы, надеясь, что однажды не рассчитает силу, и прокусит до крови. Птице понравится этот вкус, его затошнит. В юности затошнило бы. Теперь, может, уже и нет. Может, грань между ними истончилась, и они стали единым целым. Просто он боится признать очевидное, вот и хватается за мысль о раздельном существовании, будто утопающий за соломинку. Надеется на возможность переложить вину на кого-нибудь другого, а самому стать белым, пушистым, невиновным, невинным, словно новорождённый младенец.       Он не знает, как долго сидит под водой, размышляя обо всём на свете, но понимает, что вечно это продолжаться не может. Что-то щёлкает в голове, заставляет подняться на ноги и покинуть укромный угол. Не станет же он прятаться здесь до конца дней своих? Почему бы и нет, в самом деле. Не худший из возможных вариантов.       В теории.       На практике, конечно, всё пойдёт по иному сценарию. У него всё — ну, или почти всё — готово к переменам. Птица расписал сценарий и собирается пригласить всех на финальный прогон, а то и сразу на съёмочную площадку. У него всё получается — феерически удачливое создание. Осталось только дождаться рассвета и переходить к решительным действиям.       Разноцветные таблетки, прихваченные из лаборатории. Единственная связь с периодом заточения и напоминанием о жизни под наблюдением. Перекинув полотенце через плечо, он смотрит на своё отражение в зеркале. Качает головой. Надпись на футболке — повод посмеяться над собой и над творящимся в жизни бардаком.       Оставайся позитивным.       Радуйся. Улыбайся.       Шире улыбку.       Ещё шире.       В кармане дорожной сумки, валяющейся на полу, три коробочки. Он сам их туда положил. Ищет и находит. Забрасывает одну таблетку в рот, сглатывает, с трудом проталкивая горечь в горло. Он столько раз делал это, что, по идее, должен давно привыкнуть и не выказывать недовольств. Но он всё равно кривится зачем-то и почему-то, словно надеется, что специально для него изготовят новый образец, куда приятнее на вкус.       Много хочет.       Хочет ли вообще?       Нужно запить. Как можно больше воды. Как можно больше. В этот раз он не справится своими силами. Его стошнит от горечи, вывернет наизнанку. Так, что он выплюнет в раковину и внутренности, и кишки. А поскольку он постарается не привлекать внимания, единственным, кто придёт на помощь и будет осторожно придерживать за волосы, будет старый друг в чёрных перьях, с пугающе горящими золотом глазами. Он бережно подхватит пряди, не позволяя им испачкаться, а потом... Что потом — неизвестно. С равной долей вероятности может отпустить и потрепать по щеке, а может резко приложить лбом о фаянсовую поверхность. Раз, другой, третий. И бить до тех пор, пока всё здесь не декорирует по своему вкусу, залив кровью.       Становится не по себе. Слишком живое воображение и как следствие слишком яркие картины.       Пулей вылетает из ванной комнаты, не рассчитывая особо на избавление от преследования. Для короля пернатых нет преград, никакие стены не в состоянии остановить его. Они и задержать не могут, что уж говорить о большем.       Вода, напоминает себе Сергей.       Вода.       Снова и снова.       Какая-нибудь мелочь, незначительная деталь, за которую можно ухватиться. Которую можно крутить в голове, чтобы отвлечься.       Вода.       Остальное — потом. С этой мыслью он идёт на кухню, и, оказавшись на пороге, резюмирует: вода в этот час понадобилась не только ему. Вряд ли Олег прочёл его мысли и использовал минералку в качестве предлога для начала разговора.       Вряд ли...       Хотя, опираясь на опыт прошлых лет, со всей ответственностью можно заявить, что мысли у них сходились довольно часто. Русские поговорки уверяли, что так бывает в случае с двумя дураками, англичане, напротив, заявляли, что в схожем направлении мыслят умные люди.       Английская версия Сергею импонирует куда больше.       Он замирает на пороге, не решаясь сделать шаг вперёд. Ждёт, когда Олег повернётся к нему и скажет слово, пару их... Или не скажет, но хоть как-то выдаст своим эмоции. Пусть отреагирует и, если разговор всё-таки не сложится, можно будет переложить ответственность и вину на него, зарубившего начинания и испортившего неплохую, в общем-то, ситуацию на корню.       Хорошего в подобном поведении мало, гордиться нечем, но Олег позволяет так делать. Глупо не воспользоваться шансом, когда тебе столь настойчиво его предлагают. Или нужно быть честным и правильным, до благородства глупым.       Сергей себя к людям данного типа причислить не может, в нём нет наивности. И слабостей у него, по большей части, тоже нет. И привязанностей. Он использует людей, чтобы добиться поставленных целей, а потом избавляется от них, как от какой-нибудь ерунды, отслужившей своё, списанной со счетов и заслуженно отправленной в утиль. У всего есть свой срок эксплуатации. Держать рядом людей с истекшим сроком годности — против правил. Против его персонального свода правил, в котором чётко прописано, что, как и до каких пор.       Гудбай.       Адьёс.       Сайонара.       Прощай.       Ты славный — или не очень, — парень, но нам уже не по пути. Так звёзды сошлись и выпала карта. Подробных объяснений и разбора полётов не предвидится. Программой не предусмотрено. Вообще-то всё просто. Он так захотел. Этого достаточно. Чужое мнение интереса уже не представляло.       Несколько раз он говорил эти слова Олегу. Несколько раз искренне верил, что их пути разошлись окончательно, и дальше они, уподобившись параллельным прямым, пойдут в разных направлениях, избегая пересечений. Но каждый раз его планы грубо нарушила жизнь. И в этот раз тоже нарушила, потому что...       Потому что вот он.       Вот Олег.       А между ними жалкие метры расстояния, которые преодолеть реально в несколько шагов. Даже если двигаться черепашьим методом, вскоре будешь стоять рядом. Если протянуть руку и дотронуться до его плеча, привлекая внимание, а потом открыть рот и начать говорить, нарушая порядком тяготящее молчание, всё может обрести странный оборот.       Или не странный, в вполне себе ожидаемый.       Непрошибаемый, непробиваемый Сергей Разумовский всё-таки признает, что слабости у него есть. Вспомнит о фотографии, сделанной несколько лет назад, которую бережно хранит. Ничем не примечательная фотография, по сути. Просто два счастливых человека на фоне городских пейзажей. Светит солнце, они улыбаются, ещё не зная, что в тот же год разойдутся и...       И ничего.       По-хорошему следовало бы уничтожить снимок, а не возвращаться к нему ежедневно, не проводить пальцами по гладкой глянцевой поверхности. Сложить самолётиком и швырнуть в огонь, наблюдая с показной отстранённостью за тем, как плавится плёнка, как занимаются пламенем обтрёпанные края, и улыбки меркнут под натиском жара, превращаясь в сплошную черноту.       *       Правда в том, что Волков — его лучшее воспоминание, не одно, мимолётное, а неоспоримо ценное, вплавленное в него, ставшее неотъемлемой частью. Он не уверен, что если избавится от них, станет лучше. Он думает, что если не будет Волкова и ассоциаций с ним, он, Сергей, останется совсем пустым.       Оболочка без какого-либо наполнения.       Воспоминания.       Целое море их.       Столько, что хватит на десятки альбомов, с давних пор и по сегодняшний день, когда они, пообещавшие больше никогда не показываться друг другу на глаза, снова оказываются на одной территории.       Долгая дорога к признанию главным человеком — после родителей — в жизни Сергея, начавшаяся от звания парня, который лучше всех на свете обрабатывает ссадины и заваривает самый вкусный в мире Доширак. Заливает обычную лапшу обычным кипятком, а итог получается гораздо лучше, чем у других.       Неуместная мысль, за ней — ещё несколько таких же.       Нет, помнит он не только хорошее.       Плохого тоже немало.       Например, он до сих пор не может вычеркнуть из памяти первую ссору. Она происходит сразу после того, как Олег сообщает о принятом волевом решении — бросить учёбу после первого семестра и отправиться отдавать долг родине.       Новость, спровоцировавшая всплеск ярких эмоций. Целый спектр их, от отчаяния, сковавшего льдом, до ярости, растопившей весь лёд и породившей мысль, от которой самому становится не по себе.       Да пусть тебя там подстрелят к такой-то матери, предатель! Пусть хоть убьют. Плевать я на тебя хотел. Слышишь?!       Сергею ведь действительно кажется, что его предали.       Бросили.       Оставили.       Вычеркнули из жизни, бросая в одиночестве, от которого он бежал столько лет.       Морально поимели и выбросили за ненадобностью, как использованный гондон.       Единственный друг, появившийся у него за восемнадцать лет тотального одиночества и разрушивший его одним движением, одним словом. Уничтоживший когда-то стройную теорию о том, что Сергей везде и для всех будет лишним, а ныне подтвердивший.       Настоящий друг, а не тот, что приходит во сне.       Он зажимает рот ладонью, чтобы не высказать всё вслух, но в итоге не выдерживает и всё-таки говорит.       Кричит.       Орёт, скатываясь в уродливую истерику и удаляясь с отчаянно демонстрируемой гордостью.       Провожать не приходит, на письма и звонки не отвечает. Прячется от окружающего мира в книгах, конспектах, конкурсах, начиная работать над своей личностью и старательно делая имя в определённых кругах.       Причина идти вперёд.       Причина не стоять на месте.       Злость — лучшее средство и лучший мотиватор на пути к успеху.       Тысяча сообщений остаётся без ответа. А потом приходит тысяча первое, и он, случайно открыв послание — вообще-то собирался удалить, не читая — внезапно чувствует, как земля уходит из-под ног, мир вокруг начинает вращаться, напоминая адскую карусель, буквы пляшут перед глазами.       Нет, его пожелание не сбывается.       Олег не истекает кровью за несколько тысяч километров от столицы, не мечется в бреду, отлёживаясь на койке в лазарете.       Последнее не факт.       Возможно, он всё-таки не понаслышке знаком с состоянием бреда, потому что на экране — чёрным по белому — отображены три простых слова. Никаких цветистых признаний, никакой изобретательности, всё чётко, лаконично и по делу.       Я люблю тебя.       Сергей думает, что ещё немного, и он не устоит на ногах. Выпадет из окна, прямо под ноги прогуливающимся рядом с учебным корпусом студентам. Но нет. Одерживает верх над зашкаливающими эмоциями, перестаёт дёргаться, хватается пальцами не только за воздух, но и за вполне неплохую опору — подоконник, а второй рукой набирает ответ. Не менее лаконичный, почти отчуждённый, но всё же лучше молчания.       Спасибо.       Ответ будет соответствующий.       Смайлик-улыбка плюс смайлик-сердечко.       И всё-таки они снова начнут разговаривать. И будут сообщения, и пухлые конверты с рассказами о студенческой жизни с одной стороны, и о военной жизни с другой. Будет встреча в тире и читерски выигранная там огромная игрушка.       Будет много-много всего.       В университет Волков так и не вернётся, найдёт своё призвание в наёмниках. Будет таскаться по миру, убивая за деньги. Не только плохих парней, но и нервы Разумовского, которого начнёт трясти от каждого сообщения о необходимости очередной поездки. Мужик говорит — мужик делает. Зарабатывает на красивую жизнь, которую когда-то обещал подарить, теперь стремится реализовать не только в теории, но и на практике. Как может, так и зарабатывает.       — Олеж, ты однажды приедешь, и меня не узнаешь, — говорит он, прижимаясь к спине тогда уже любовника и впиваясь пальцами ему в плечо, словно не желая отпускать и надеясь, что для успешной реализации плана хватит простого движения; целует между лопаток и прижимается сильнее прежнего.       — Почему? — удивлённо спрашивает Олег, осторожно поворачиваясь к нему лицом и убирая от лица яркую прядь.       — Потому что я буду совсем другим. Не рыжий, а седой.       Вроде шутка, а вроде и нет.       Совсем не она, что там разбирать и сомневаться.       Но Олег смеётся, и ничего не остаётся, кроме как сделать хорошую мину при плохой игре. Сергей закрывает глаза, изображает полуулыбку и прерывает смех поцелуем. Просто, приятно, хорошо. Идиллически.       Если не размышлять о разговоре, тому предшествовавшем.       У них в послужном списке не только бесконечные скандалы и следующие за выяснением отношений примирения. У них есть множество тёплых моментов, когда кажется, что мир сосредоточен в четырёх стенах общего дома, а за пределами ничего не существует вовсе.       Разговоры в тёмных комнатах, когда откровенность хлещет через край, и невозможно замолчать, потому что накрывает осознание об идеальном слушателе, способном стать не просто жилеткой, равнодушной к сказанному, а понимающей всё, что до него попытаются донести. Есть воспоминание о догорающих бенгальских огнях, зажатых в пальцах, о загаданных под бой курантов желаниях, о практически парных свитерах. На них нет вызывающе-провокационных надписей, рассказывающих всему миру, кто чей бой-френд. На них изображение хитрой рыжей лисицы и сдержанного волка. Есть кулон на шее Волкова, до сих пор не отправленный в утиль.       Стоит перестать сдерживаться, и Сергей утонет в море мелочей.       Потому лучше не думать.       Кто или что пробежало между ними три года назад он уже не помнит. И, честно говоря, не хочет помнить. Больше всего на свете он мечтает отмотать несколько паршивых лет назад, вернуться в день, когда они пообещали разойтись навсегда, и замолчать вовремя. Или заставить замолчать Олега. Да хотя бы тем же примитивным способом. И плевать, что там говорят психологи о необходимости обсуждений, которые всегда помогают.       Сергей точно знает, что они лгут.       Не всегда слова способны изменить ситуацию к лучшему.       Слово — серебро, молчание — золото, а не наоборот.       *       Он снова делает это. Без слов понимает, что нужно Сергею.       — На, попей водички, — говорит, вкладывая ему в руку бутылку.       Наполовину полную. Или наполовину пустую. Заезженный приём, используемый для определения уровня оптимизма в крови.       Нужно ответить.       Сказать что-то.       Выдохнуть закономерное «спасибо», но он молчит. Сжимает пластик в ладонях, ощущая под пальцами его теплоту, подносит ко рту и пьёт. Жадно пьёт, как будто только что вырвался из жарких объятий пустыни, в которой провёл не меньше месяца, а потому на воду смотрит, как на восьмое чудо света. Для него самое главное и наиболее актуальное.       Об аккуратности забывает. Вода течёт по подбородку; давится ею, но продолжает пить. И останавливается, когда пластиковая тара пустеет окончательно.       — Сотню лет тебя не видел, — говорит Олег. — Ты изменился.       Врёт. Не сотню.       Всего-то три паршивых года.       Впрочем...       Может, и не врёт.       Говоря откровенно, тянулись они так долго и были такими муторными, что вполне могут сойти и за сто.       — Изменился, — эхом повторяет Сергей. — Люди вообще имеют свойство меняться. Это же нормально, да?       — Да.       Коротко и ясно.       Простое «да». И ничего кроме.       Отличный разговор. Можно сказать, феноменальный. Образцовый. Пример, который стоит демонстрировать всем и каждому, рассказывая об основах коммуникативных навыков.       Он мнёт в руках кусок пластика. Иррационально радуется тому, что ему есть, за что ухватиться. Мучить подол футболки, отыскивая торчащие нитки и уделяя им повышенное внимание, было бы не в пример глупее. А так у него есть спасительная бутылка, которая трещит под пальцами, если надавить немного сильнее.       Будь он на месте Олега, обязательно прицепился бы к словам. Развил тему до небывалых высот. Заявил, что перемены — это замечательно. При условии, что они способствуют прогрессу, а не провоцируют деградацию. И люди, которые не меняются, на самом деле, не живут, а существуют. Постоянство — это кома. Постоянство — это смерть. А он живой.       Потому, конечно, — конечно же! — изменился.       Но Олег к словам не цепляется и не спорит.       — Так ничего и не спросишь?       Спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Если идти на дно, то с размахом.       Разговоров это тоже касается.       Вторая попытка похожа на первую, словно сестра-близнец. Они обе какие-то неказистые.       Первая укладывается в три фразы и звучит ещё до того, как Сергей прячется в ванной комнате, убегая от необходимости молчать в присутствии другого человека. Когда-то им обоим было хорошо известно, каким бывает уютное молчание, теперь назвать его уютным может исключительно сумасшедший, воспринимающий реальность через искажённую призму.       Первая попытка начинается с обманчиво-льстивого подката — комплимента в сторону вкусовых качеств еды, предложенной на ужин. Заканчивается молчанием, последовавшим за неудачной шуткой.       — Блюдо быстрого приготовления, — говорит Олег.       — Ну, оно очень круто разогрето в микроволновке, — пытается разрядить обстановку Сергей.       Бьёт мимо цели, осознаёт, затыкается и продолжает жевать в молчании, жадно глотая крупные куски. Удивительно, что не давится и не начинает кашлять надсадно.       Идут по знакомому сценарию.       То же восприятие всего происходящего в штыки и высокая стена между участниками диалога.       — Обычно мне платят за молчание и отсутствие интереса к чужим делам, а не за разговоры, — замечает Олег. — В этот раз заплатили достаточно для того, чтобы я хранил молчание до тех пор, пока наши дороги не разойдутся окончательно.       — Я заплатил, — говорит Сергей, пристраивая пустую бутылку на краю стола и усмехаясь. — Неожиданно, правда? Но так оно и есть. Да, есть нюансы, да, не обошлось без вмешательства посредников, но заплатил за похищение я. Думаю, полученной суммы достаточно не только для молчания, но и для того, чтобы ты со мной поговорил.       Ещё одна иголка, облечённая в словесную форму.       Ещё одно замечание, которое понравится далеко не каждому.       Очередное напоминание о том, что они здесь и сейчас оказались вдвоём по рабочим вопросам. Я — твоё задание, я — твоя работа на ближайшие дни. Хочешь ты того или нет. Деньги ты взял, можешь не отпираться. Если бы сделка находилась в стадии обсуждении, другое дело, но она заключена. Разве что кровью не подписана... Сомнительное утверждение, по сути своей. Крови во время побега было пролито немало — на сотни и тысячи подписей хватит. Это ведь разумно — подписывать договора чужой кровью, а не своей.       — Вполне, — кивает Олег, прихватывая бутылку.       Мучают её по очереди, как два идиота, не умеющие в слова и осмысленные разговоры. Или только начинающие осваивать это сложное искусство. Каждое слово напоминает шаг по минному полю. Возможно, не кажется. Возможно, то хрупкое, невесомое равновесие, установившееся между ними, спустя пару секунд, снова будет нарушено и отправлено в бездну.       Гореть, гореть и сгорать тебе в этом аду, Разумовский. В персональном аду, который ты сам для себя создаёшь, не умея прикусывать вовремя язык, не умея сглаживать острые углы, не умея останавливаться, когда черту уже перешагнули, но тонкая ниточка ещё есть. Ты осознаешь в полной мере, что натворил, уже после того, как щёлкнут ножницы, и эта ниточка повиснет в воздухе, разделённая надвое.       — Разговаривать ты не хочешь, — резюмирует Сергей.       Пустая пластиковая тара мельтешит перед глазами, провоцируя бешенство, пока тлеющее где-то на периферии сознания, но всё сильнее набирающее обороты. Наверное, его действия вызывали схожие мысли и схожие желания у Олега.       — Есть о чём? — спрашивает Олег.       Что ж, прогресс на лицо. Целых три слова вместо одного. Тянет в его исполнении сегодня на проникновенную и развернутую речь.       Его интонации нейтральные, ни показных обид, ни попыток ухватиться за прошлое, вспомнив о славно проведённом вместе периоде, никакой тоски и готовности положить жизнь ради человека, стоящего напротив.       Птица облажался со своими предсказаниями, надо полагать, потому что он-то как раз уверен в обратном, о чём не устаёт напоминать. Не уставал, пока не случился побег, и Олег не появился в жизни Сергея собственной персоной, а не исключительно образом из воспоминаний разной степени давности.       — Спасибо, что пришёл за мной. Честно, я до последнего сомневался, что всё получится. А ты пришёл. Прилетел даже. Волшебник в серой униформе и на сером вертолёте. Помнишь, как мы расстались в последний раз? Началось с какой-то чепухи, немного поскандалили, а дошли до оскорблений и грязи. Ты сказал, что я могу, что угодно сделать. Например, сдохнуть. Тебе будет всё равно, потому что и я сам, и всё, что со мной связано, тебе безразлично, противно, отвратительно и далее по списку. Ушёл из дома, осторожно притворив дверь. Не хлопнул. Не потому, что не злился, а потому, что это так в твоём стиле — не причинять другим неудобств. Ещё и в социалке профиль удалил с концами, чтобы окончательно исчезнуть из моей жизни. Три года никаких новостей, полная информационная изоляция...       — Проживание в отеле с минимумом звёзд и перелёт включёны в общую стоимость, — усмехается Олег, перебивая и игнорируя большую часть сказанного. — Можешь не благодарить.       Опустевшая тара летит туда, где ей самое место. Приземляется прямиком в мусорное ведро, никаких осечек — до мелочей выверенное действие. Олег проходит мимо, собираясь спрятаться за закрытой дверью.       Неизбежное.       Единственный шанс на миллион, который Сергей тоже упускает.       Он не способен отмотать события на годы назад и пресечь ту ссору. Но сейчас он может попытаться что-то изменить. Правда же? Правда?       Острые предметы, если пренебречь техникой безопасности и ухватиться за них стремительно, имеют свойство оставлять на коже раны. Чем больше беспечности в действиях, тем глубже и серьёзнее повреждения, тем больше крови.       Резкие движения в чём-то похожи на острые предметы, применять их рекомендуется с осторожностью, дозировано, предварительно подумав, насколько оправданы риски.       Сергей понимает это, но не придумывает ничего лучше, чем без дальнейших попыток, без предупреждений схватить за ворот серой рубашки. Цепко, сильно. Так, что при всём желании пальцы не разжать. Он не отпустит. Скорее, оторвёт кусок ткани, заполучив трофей на память.       Теоретически Волков может отреагировать по-разному. Не исключено, что сегодня он пойдёт по определённому пути, сделает это неадекватно, приложив внезапно напавшего на него человека о стену. Сначала сделает, потом подумает, вспомнив, где и с кем находится. Но другого выхода для себя Сергей не видит, потому тянет последнюю карту из предложенных, надеясь, что его обречённая на провал комбинация внезапно превратится в выигрышную.       Сергею чудится треск рвущейся ткани, чудятся красные пятна на пальцах Олега, фантомная боль в некогда разбитом носу. Теперь он вряд ли отделается этим. Наверняка захрустят кости, и мир станет красным-красным, и перед глазами всё поплывёт. И это будет первый случай, когда Олег ударит его по-настоящему, желая выместить истинные эмоции, не пряча их и не стараясь остаться невозмутимым. Сергей помнит десятки потасовок постановочных, этаких шуточных спаррингов, в которых они принимают участие, и в которых он иногда — когда Олег решает уступить — оказывается победившей стороной. Но в том-то и главная загвоздка. Победитель он липовый, картонный, ненастоящий. Ткни такого иголкой — он сдуется на раз и два.       Конечно, с тех пор прошло много времени, конечно, он уже не тот хрупкий юноша с тонкими запястьями и виктимностью в глазах, которого можно пинать, будто бездомного щенка, не боясь оказаться наказанным. Конечно, воды утекло так много, что хватит на целый океан, но...       Не удар.       Всего лишь стена за спиной, прохладу которой он чувствует лопатками сквозь тонкую ткань футболки.       Всего лишь ладонь, сжимающая его горло, пока взгляды не пересекутся.       Когда это случится, давление начнёт ослабевать.       А он ухватится за ткань серой рубашки обеими руками, комкая её и удивляясь, почему не рвётся. Отчего она такая раздражающе крепкая.       — Что ты делаешь? — впервые за период пребывания здесь он слышит сомнения в голосе Волкова, видит их в глазах.       Что-то, схожее со смятением и удивлением.       Неожиданный ход.       Даже для самого Сергея.       Обычно он так не поступает, обычно он не унижается, не тянется за другими людьми, а перешагивает через отжившее и идёт дальше, не оглядываясь и не сожалея.       Что мешает повторить отточенную схему?       Что-то мешает.       Что-то...       — Может, в шахматы сыграем? — предлагает первое, что на ум приходит. — Кажется, я видел их где-то здесь. Одну партию и...       — Е2.Е4.       Какое предложение, такой и отклик. Этого следовало ожидать, а на большее рассчитывать не следовало.       Нужно отпустить.       Нужно разжать пальцы.       Нужно.       Разожми.       Разожми их, придурок.       — Ты выиграл, — хмыкает Сергей. — Шах и мат.       — Так просто?       — Я по-прежнему не умею в них играть. Глупо ждать чего-то другого.       — Тогда зачем предлагаешь?       — Повод для разговора. Понимаешь...       — Не очень.       — Я очень-очень признателен тебе за спасение. Правда. Благодарен. Не знаю, что делал бы без тебя. Или, если бы ты отказался. Или...       Он сжимает пальцы так сильно, что они краснеют на кончиках от прилившей крови. Почти царапает сквозь ткань. Наверняка оставляет синяки через одежду. Наверняка Олег может избавиться от чужой навязчивости и каноничной, классической приставучести в два счёта, но, тем не менее, продолжает стоять на месте, ждёт развития театрального представления, перед ним разыгрываемого.       — Послушай, Серый. Это всё замечательно и...       — Не говори ничего, — просит Сергей. — Не порти отличный момент. Я урод, мудак и всё такое прочее, что в схожих ситуациях принято говорить. Я виноват. Я признаю. Давай сэкономим время обоим и не будем копаться в прошлом, как поросята в грязи, а?       Времени на раздумья и ответ Олегу не оставляет.       Хватка мёртвая. Кажется, ткань всё-таки не выдерживает напора и трещит, разрываясь, знаменуя переход от созерцания и топтания на одном месте к решительным действиям.       Если за это тоже нужно заплатить, я заплачу, думает, целуя без нежности, но с отчаянием и злобой, словно собирается отхватить кусок и измазать обоих в крови.       Раз за разом.       Не позволяет отстраниться. Обнимает. Воспользовавшись минутной растерянностью, меняется с Олегом местами, прижимая его к стене.       Едва удерживает эмоции под контролем, когда ладони ложатся ему на спину, не отталкивая — притискивая, а губы перестают быть бесстрастными и начинают отвечать на предложенный поцелуй.       *       За окном бушует непогода. Ревёт ветер, сверкают молнии, то и дело раздаются раскаты грома. Самое время спрятаться в стенах дома и не высовываться оттуда без особых на то причин.       Сергей ненавидит грозу.       Она, как и многое другое — ассоциаций вагон и маленькая тележка, что уж скрывать, — напоминает ему о жизни в приюте. О тонких картонных стенах, пропускающих любой звук, о дребезжащих стёклах, о шёпоте других воспитанников, переговаривающихся поблизости, о попытках спрятаться под одеялом, укрывшись им с головой. О попытках неудачных, что очевидно. Сколько не представляй, что находишься где-то далеко, всё равно накрывает осознанием реальности, и от этого становится тошно.       Когда рядом с ним находится Олег, переживать грозу проще.       Она отступает на второй план и теряет значимость.       Когда рядом с ним находится Олег, он всё воспринимает иначе.       Но сегодня, сейчас, даже соседство не спасает от мрачных мыслей.       Пальцы неторопливо движутся вниз, обрисовывая знакомые контуры чёрной татуировки. Волчья морда, расположенная на спине. Татуировка такая же, как прежде. Всё в ней осталось неизменным. Она всё так же притягивает к себе взгляд. Хочется смотреть на неё, хочется гладить, хочется целовать.       И Разумовский делает всё, что приходит на ум, потому как не знает, будет ли у него ещё хотя бы один шанс, не говоря о чём-то большем.       Кончик языка медленно обрисовывает тёмные линии, скользя по солоноватой коже, повторяя рисунок, сделанный татуировщиком.       Попутно отмечает новые шрамы, появившиеся на теле Олега. Прикусывает губы, когда прикасается к ним пальцами. Кожа под этими касаниями как будто горит. Сергей очерчивает каждый шрам и жалеет о том, что не может убрать их силой мысли. Каждый из них причиняет боль ему. Если бы вместо ран появлялись цветы, тело было бы с ног до головы разрисовано разнообразными растениями, как мелкими, так и крупными, поражающими яркостью окраски.       Сергей пропускает свою руку под рукой Олега, обнимая его поперёк живота.       Слушает раскаты грома, раздающиеся на улице.       Слушает стук капель по стёклам.       Слушает тихое дыхание спящего рядом человека.       Постепенно умиротворение приходит и к нему.       Хорошего понемногу.       Сонливость слетает с него моментально, стоит увидеть, как чёрная ладонь с заострившимися на кончиках пальцами тянется к татуировке. Пока только тянется, но Сергей уже знает, что будет дальше. Когти вонзятся в кожу, поддевая. Пальцы окрасятся кровью.       Птица начнёт свою игру и не успокоится, пока не раздерёт рисунок в клочья. Или не снимет его целиком. Он может. Срезать и оставить себе на память в качестве трофея, знаменующего удачную охоту.       Реализовывать свои планы Птица будет с размахом. Он и сейчас щедро ими делится со своим зрителем, позволяя представить, как всё это будет, рисуя в голове красочные картины, делясь своими ощущениями.       Тонкое лезвие, наносящее длинный порез, привкус металла на языке...       Он делал так неоднократно, он сделает это ещё много-много раз, если его не остановить.       Откатившись в сторону, Сергей снова идёт на кухню, открывает ящик и долго, со знанием дела перебирает ножи, выбирая наиболее подходящий для самообороны экземпляр.       Осторожно прикладывает кончик острия к подушечке пальца, проводит ею вдоль лезвия.       Определившись с выбором, возвращается обратно, стараясь двигаться бесшумно, на цыпочках. Прячет нож под подушкой и закрывает глаза.       Наверное, глупо пытаться уничтожить Птицу таким дилетантски-варварским способом, но другого он не знает.       Он проваливается в сон, словно в чёрное болото. Или входит в тёмную комнату, дверь захлопывается за спиной и исчезает, а окон здесь и не было никогда.       Он падает, падает всё ниже. Планирует вниз головой, зная, что разобьётся, и ничто его не спасёт.       Он хочет проснуться, но не может.       Он будет спать, пока ему не позволят вырваться из мира сновидений.       Утро приносит с собой сюрпризы. Не самые прекрасные из всех, что существуют в мире. Те, от которых он бы с радостью отказался.       Он просыпается с криком и первое, что видит — свои окровавленные — вплоть до самого локтя — руки. Ведёт кончиками пальцев по простыне, ожидая, что на ткани останутся тонкие красные полосы, но этого не происходит, а кровь не стирается с пальцев.       Она намертво въелась в кожу.       Когда он достаёт из-под подушки нож, всё становится только хуже. Лезвие совсем не похоже на то, что он видел накануне. Оно покрыто багровыми разводами. А на подушку буквально с потолка медленно падает чёрное перо, знакомое до отвращения, сотни раз виденное прежде.       Взгляд жёлтых глаз, наблюдающих за ним.       Тихий смех, переходящий в дикий хохот.       Я люблю волков. Очень-очень люблю. Мне нравится их... убивать.       — Олег, — выдыхает Сергей, едва шевеля губами.       Вздрагивает, услышав, как его окликают. Минимум мыслей. Максимум действий. Лезвие касается подушечки пальца. Он копирует собственные поступки. Всё в точности, как ночью. До определённого момента. Всё-таки переходит тонкую линию. Боль обжигает. Он режется. На простыне появляется первая капля — расцветают на белом полотне алые маки.       Сжимает рукоять ножа, размахивается, собираясь всадить его в тело, покрытое перьями. Бить беспощадно, раз за разом, плавая в крови, умываясь ею и при этом избавляясь от того, кто сводит его с ума своим существованием. Кто называет себя другом, а на деле убивает его изощрённо и подло, исподтишка.       — Полегче! Это я.       Олег.       Всё-таки Олег, а не Птица.       Пальцы разжимаются, нож падает, торчит из пола, притягивая к себе взгляд. Лезвие чистое. Сергей переводит взгляд на свои руки. Ладони тоже чистые. Только на пострадавшем пальце горит карминной линией свежий порез.       — Олег, Олежка, Волчонок мой, — одержимо шепчет Сергей, прикладывая надсечённую ладонь к его щеке и размазывая по ней красные капли, — забери меня отсюда. Давай уедем, как можно скорее. Сегодня же. Давай уедем. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...       Утыкается носом в шею. Шепчет в плечо.       И с ужасом понимает, что не узнаёт свой голос.       Птицы в нём больше, чем его самого. И он не знает, как это изменить.       Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...       Пожалуйста, не верь мне, Олег.       *       Из черновика статьи Юлии Пчёлкиной «Две души и одно тело» (рабочее название)       Синдром двоедушника.       Вы слышали о подобном прежде? Наверняка слышали, но никогда не воспринимали всерьёз. Втайне, а, может, вполне открыто посмеивались над теми, кто решался заговорить с вами об этом загадочном явлении.       До недавнего времени данный синдром действительно не получал пристального внимания со стороны представителей науки. Более того, его считали антинаучным.       Но времена меняются, вы же понимаете. Когда-то люди и мечтать не могли о том, чтобы отправиться в космос. Мобильные телефоны, компьютеры, вообще вся бытовая техника... Кто верил, что однажды она появится? Никто. А она появилась.       Так же и с людьми, отмеченными синдромом двоедушника.       Никто не верил, что это может стать реальностью и получить распространение. Но это так. Это есть. И мы ничего не можем с этим поделать.       Чтобы понять саму суть феномена, стоит обратиться к истокам и вспомнить, что представляет собой двоедушник. Согласно определению, взятому из славянской мифологии, это человеческое существо, способное совмещать в себе две души, одна из которых демоническая, а вторая — человеческая       Обе сущности могут быть похожи между собой, а могут кардинально отличаться друг от друга.       Во многом этот синдром схож с симптоматикой, присущей раздвоению личности, но, на деле, это абсолютно разные диагнозы, а, значит, и методы лечения, идеальные для давно известного и хорошо изученного заболевания, вряд ли подойдут второму типу пациентов.       Понять, что рядом находится один из двоедушников, непросто. В большинстве случаев — невозможно, но бывают и исключения из правил...       *       Отрывок из видео-интервью Игоря Грома, старшего научного сотрудника и главного куратора проекта «Bird»       Череда кровавых и крайне жестоких преступлений, прокатившаяся по нашему городу, несомненно, не может остаться незамеченной. На время они прекратились, и этот временной отрезок, именуемый в прессе периодом тишины, совпадает со временем пребывания Сергея Разумовского в стенах лаборатории.       Теперь, когда ему удалось сбежать, в городе снова льётся кровь. Почерк преступника узнаваем, а новыми жертвами становятся люди, причастные к ведению проекта.       У меня есть все основания полагать, что за смертью младшего научного сотрудника Дмитрия Дубина и журналистки Юлии Пчёлкиной, освещавшей ход продвижения проекта в прессе, стоит тот, кто называет себя Чумным Доктором. В пользу этой теории говорит и тот факт, что, соединив на карте города все точки, в которых были обнаружены трупы, мы получили изображение маски... Да-да, именно чумного доктора.       А это значит, что...       Разумовский, если ты слышишь меня, если ты видишь меня, тварь... Знай, я найду и убью тебя! Сверну тебе шею, размажу твои мозги по асфальту и не пожалею о содеянном ни на секунду. Слышишь меня, ублюдок?! Слы...       *       Цитата из статьи в газете «Криминальная Россия»       На территории заброшенного здания, в котором ранее располагался приют для сирот, обнаружено тело молодого мужчины с пятью огнестрельными ранениями в области груди.       На момент обнаружения мужчина потерял много крови и находился без сознания. В настоящее время он доставлен в больницу. Он находится в реанимации, и состояние его оценивается, как крайне тяжёлое.       Женщина, обнаружившая его и по понятным причинам пожелавшая остаться неизвестной, говорит, что её привёл к заброшенному зданию волк. Откуда в городе появился дикий зверь, и почему он свободно разгуливал по улицам, установить не удалось. Впрочем, как и обнаружить его.       Согласно информации, поступившей от инсайдеров, пострадавшего зовут Олег Волков, ему двадцать семь лет. Он является главой отряда наёмников. Предполагается, что именно он и его команда помогли Сергею Разумовскому сбежать из лаборатории, тем самым развязав преступнику руки...       *       У кошек девять жизней.       А сколько у него?       Он не знает точного количества, но уверен, что больше двух, хотя бы потому, что его дважды пытались убить, и оба раза затея провалилась.       Первая смерть приходит с огнём.       Вторая звучит пятью выстрелами в ночи.       Перед тем, как стать живой мишенью и поймать в себя пять пуль, он снова долго бродит по заброшенному зданию. Присматривается, принюхивается, ощущает под лапами груды строительного мусора, разбросанного всюду и везде. Но в самый ответственный, переломный момент привычно лишается звериного облика, становясь человеком и оказываясь лицом к лицу не с тем, кому нравится убивать волков, а с Сергеем, чьи глаза отливают золотом.       В руке он держит пистолет, направленный в сторону дверного проёма. Заметив гостя, расплывается в ухмылке и стреляет первый раз, наплевав на правила дуэли. А потом ещё, ещё, ещё и ещё раз. Вместо пяти рваных ран, неоднократно пригрезившихся Олегу во сне, есть пять ран огнестрельных.       Последнее, что он помнит — горящие золотистые глаза, спутанные рыжие волосы и жадное хлюпанье. Птица лакает его кровь и едва ли не стонет от наслаждения. Лижет щёку, прикасаясь окровавленным языком и оставляя на коже широкую багровую полоску.       — Глупый, глупый Волчонок, — выдыхает с притворным сожалением.       Хохочет и растворяется в воздухе.       Чтобы однажды появиться снова.       Чтобы подёргивать его и без того натянутые нервы, подобно нитям, за которые дёргает своих марионеток кукловод. Наигравшись, перерезать их одним махом и отправить отслужившую своё игрушку в утиль.       Никакой радости от игры, никакого интереса, никакого разнообразия.       Рутина утомляет, знаете ли.       Он не откладывает новый визит в долгий ящик. Склоняется над больничной койкой, улыбается, будто старому другу.       Спрашивает заботливо:       — Всё в порядке?       Всё окей, Птичка.       Всё окей.       Падают — падают, падают — и никак не желают прекращаться капли кровавого дождя. Он слышит их стук, с каждым мгновением становящийся всё менее различимым. Единственной связью с угасающей реальностью остаётся жжение на коже. Там, где кулон соприкасается с кожей.       Слышен вой, раскалывающий тишину.       Истошно каркает ворон. Мгновения жизни пернатой твари сочтены, и она чувствует это.       Волк просыпается. Волк жаждет мести и нуждается в свежей крови. Волк выходит на охоту.       Берегись Волка, Птичка, думает он прежде чем решается ринуться в бой.       Птица смеётся.       Птица хохочет.       Птица не верит в его успех.       И давится своим чёртовым смехом, когда клыки смыкаются на коже и прорывают её.       На губах Олега привкус соли и металла.       Тот же привкус и на языке.       Он — или волк, внутри него живущий, сейчас это не имеет значения, ведь они неразделимы, единое целое — впивается клыками в податливое горло, рвёт его на клочки, давится перьями, но продолжает рвать, не прерываясь, не давая врагу передышки. И останавливается только тогда, когда Птица перестаёт дёргаться, когда его руки-крылья с заострёнными чёрными пальцами безвольно повисают, когда смятые, мокрые перья разлетаются по всему помещению.       Запах мокрых перьев едва ли не самый омерзительный из всех, на свете существующих. И этот запах везде...       Со стороны его палата похожа на съёмочный павильон. Из числа тех, в которых снимают не пафосный артхаус и не дорогие блокбастеры с внушающим трепет многомиллионным бюджетом. Скорее, третьесортные слэшеры-ужастики, с топорной актёрской игрой, сомнительным сценарием, бессмысленной, беспощадной резнёй ради резни и литрами бутафорской крови. Здесь всё почти так же.       Летят чёрные перья.       Жжение от соприкосновения кожи с кулоном становится невыносимым.       Он кричит так, словно вновь оказался в огненном море.       Кричит, срывая голос...       *       ... Кричит и открывает глаза.       Не сон. Сумасшедшая реальность.       Всюду кровь — на губах и на языке тоже.       Всюду чёрные перья.       Всюду ненавистный запах.       Он тянет простыню, резко, до болезненных отголосков, проводит ею по губам, пытаясь стереть омерзительный привкус.       Разжимает руки, складывает их лодочкой и подставляет навстречу новому ключу-подсказке.       Волк жаждет мести, и мстить он будет не только Птице.       На ладонь опускается белое перо.       Сергей Разумовский. Чокнутая тварь с двумя душами и расколотым надвое сознанием. Сергей Разумовский. Белая ворона.       Ищи, Волк, ищи. И ты его обязательно найдёшь.