Братание

      У Какаши в глазах издевка.       Он вальяжно прошелся по высокой траве и легко забрался на поваленное дерево, поджимая ноги к животу и обхватывая худые колени руками. Все его движения сквозили насмехательством, и, заметив это, незнакомый мальчишка громко вздохнул, давясь воздухом и возмущением. Дернулся, решаясь встать, но тут же получил болючую затрещину.       — Сиди уже! — раздражено бросила Цунаде, и ее руки охватила лечебная чакра; Шизуне рядом боязливо пискнула, а Какаши расплылся в улыбке. Он помог ей забраться на покрытый мхом ствол и беззаботно перетащил с ее рук тяжелый рюкзак себе на колени.       Какаши знал, что, несмотря на его поведение, для Цунаде он всегда будет кем-то вроде любимчика — милым сыном ее старого друга — и мальчишка откровенно этим пользовался. Врожденная вспыльчивость, породившая наглость и выражающее себя превосходство и усмешку, с ней всегда оставались безнаказанными. В конце концов, его поведение было достаточно честным, и, несмотря на его кошмарный характер и вытекающие выходки, женщина не могла не согласиться с мальчиком — нападать на нее тройке генинов, пусть они и были врагами, было очень и очень глупо.       И все же она обернулась и пригрозила Какаши кулаком. Строгая. Разгневанная. Все еще удивленная дурости генинов. И пускай едва ли пустив силу, женщина тут же свернула ее обратно, увидев противников, та малая вспышка чакры отразилась на тройке детей — лицо одного было в крови, у другого была рассечена нога, и он тихо похныкивал, разве что третий избежал ранений, но выглядел испуганным.       Она принялась их лечить. Вряд ли Какаши имел право осуждать ее — все же, смерть тройки генинов от рук саннина и впрямь была бы глупой, да и не повысила бы женщине репутацию в деревне — кто генины против нее? Но их протекторы носили другой символ. Какаши склонил голову в бок, огибая взглядом фигуру ирьенина и впился взглядом в гравировку. Такого, если честно, он прежде не видел. Так или иначе — друзьями они не были; будь тройка старше, она, может, убила бы их, не задумываясь… или нет. Он был запутан. Это шло вразрез с уставом, да и дети не всегда будут детьми — те вырастут и тоже будут нести какую-то угрозу. Он поморщился и потер переносицу, хватая Шизуне за локоть прежде, чем та свалилась со ствола.       Минутой позже они снова удобно уселись, а по тому, как свет зеленой чакры чуть поблек, Какаши понял, что лечение уже подходит к концу. Приближался полдень, небо окрасилось блеклой лазурью, увешанное рябыми облаками; где-то вдалеке слышалось мерзкое кваканье жаб и стрекот цикад. Шиноби проследил, как Цунаде закончила лечение и чуть встряхнула руками; генины перед ней имели загнанное выражение на пунцовом от смущения лице. Он подумал, что в последнее время его старшие товарищи слишком часто берут его с собой и еще чаще — заводят знакомства непонятно с кем. Врагами. Но не прошло и секунды, как он сник, почувствовав неясный укол вины от этой мысли.       Ветер подхватил листву и унес ввысь, закручивая спиралью меж сетки крон и напитывая запахом озерной тины; клин птиц громко затрепетал черными крыльями. Только солнце поднялось над ними, как шиноби двинулись медленно по широкой тропе, окруженной стелющейся под напором холодных порывов травы. Шизуне шла рядом — все такая же низенькая, хрупкая и аккуратная, и Какаши снова вспомнил лица тех генинов. Волосы вильнули ему на глаза, когда он чуть повернулся и посмотрел на девушку — та не обратила на него внимания, короткая стрижка в ветреную погоду приносила неудобства, и она тщетно старалась поймать волосы и затянуть их резинкой.       Какаши подумал о том, что ни за что бы не пожелал глупой смерти своей подруге от руки великого шиноби, не оставившего ей шанса и не получившего почета от убийства маленькой девочки.       И рассеяно посмотрел на Цунаде — о чем думала та, было непонятно, но вид ее был безмятежный и спокойный. Умиротворенный.