Братание

      Широкое лезвие пролетает в сантиметрах от кончика носа. Свистит. Но так и не касается маски — Какаши отскакивает назад, но это не является решением проблемы. Старая портовая таверна пышит духотой и морской солью, десятки мощных фигур нависают рядом, а за их широкими спинами, объятыми курчавыми шкурами животных, — еще больше разгневанных моряков-пиратов. На улице резво голосят чайки и шумит прибой, лишь отдаленно слышится мерное покачивание суден на голубой глади.       Мальчишка презрительно фыркает.       Он ниже их в два раза и, верно, уступает в силе, но вместе с тем по обычному полон самоуверенности и горячей наглости; остр на язык, нахален и несдержан — Какаши легко привлекает к себе внимание и разжигает на ответ засидевшихся мужчин. С чувством самосохранения у него очень плохо.       Дубовые половицы скрепят, жалобно и натяжно ноют, стоит наступить; стены обшарпаны, исполосованы рубцами, круглые столы заляпаны грязью и едой, а светильники глухо пищат, мигая. По углам виднеется сероватая паутина, и таверна не вызывает у него ничего, кроме отвращения, сильно напоминает бордель, а собравшиеся пиратские команды, охотящиеся даже во время войны, — презрения. Он хмурится. Медленно выдыхает и едва ли пытается усмирить накопившиеся эмоции. Те вот-вот вырвутся наружу.       На секунду свет гаснет, и Какаши теряет уродливое лицо из виду, но свет тут же появляется вновь, и мальчишка без интереса, с раздражением цепляется взглядом за сеть морщин на загорелом лице. У мужчины серые мешки под глазами, шрам на брови и разбитый хрящик носа над губой, на открытой шее бьется от гнева жилка. Какаши думает — типичный пьянчуга-матрос. Но не успевает сказать и слова, как ему на голову опускается ладонь.       Микото.       Плывущая по грязному полу и слишком неподходящая для подобного места.       От ее появления все замирают.       Вздыхают. Выпрямляются и опускают старое оружие, упирая концы меж потертых сапог. Какаши думает — это и смешно и глупо. Но Микото имеет над ними неясную власть. Статная. Сильная. Властная.       Он вспоминает Джирайю и кисло думает — женщина.       Она же не дает ему и слова сказать, предупреждающе дернув за лохматые пряди и мягко оглаживает плечо, отчего черты лица матроса смягчаются. Мужчина также опускает оружие и тяжело, натужно вздыхает, а в отражении лезвия Какаши видит недовольного себя и спокойное лицо девушки. Их не волнует ее красота, катана на бедре и жилет джоунина, они думают о чем-то своем. А потом главный, точно, капитан, говорит:       — Твой?       Микото кивает.       — Мой.       В ответ мужчина поджимает губы. Отходит назад к столику. Чуть горит раздражение внутри, но смерти он им не желает — женщина и ребенок не вызывают в нем ничего, кроме жалости; половицы вновь скрипят под широкими ступнями, а курчавый конец накидки тянется по полу. Вид у него измученный. Усталый. Утомленный происходящем, пускай и несколько заинтерисованный в паре шиноби. Но не настолько, чтобы остановиться и поболтать — работы еще много.       — Следи за ним лучше. И за его манерами, — бросает напоследок и высыпает горсть монет на стол, прежде чем вместе с командой покинуть заведение. Напоследок Какаши тихо шикает, что поздно его воспитывать.       За стенами шумит прибой, Микото улыбается и дергает его за отросшие пряди, вызывая возмущенный вздох. Длинные черные волосы липнут к мокрому от воды жилету, перчатки — к ладоням, старый бармен трет стакан, пока она думает о том, что таверна — плохое место для ночлега с Какаши, и нужно поискать что-то другое. Но зла на мальчишку ни капельки не чувствует и весело-устало соглашается — воспитывать его уже поздно.