***
Батарианцы не торопились отступать. Грузовые капсулы переполнялись людьми, клетка за клеткой: лес протянутых в отчаянной мольбе рук; тысяча слившихся в один криков. Ряды сминались, и кровь мешалась с пылью. Эрнесто споткнулся. По плечу скользнул чужой приклад — едва ощутимо, практически мимо. Забалета выпрямился прежде, чем батарианец успел замахнуться для нового удара, и выстрелил в упор: щиты дрогнули, и пуля вошла в податливую плоть щеки. Впереди, сзади, сбоку от них десятки людей пытались прорвать линию вражеской обороны и сдвинуться в сторону корабля. Впереди, сзади, сбоку от них десятки людей гибли, наблюдая за тем, как колонистов вяжут и отбраковывают, будто скот, безжалостно убивая неподходящих на месте. Забыть можно многое — обиды, привычки, собственное имя, — но такое не забывается.***
— Мне просто надо… перекусить, — соврал Эрнесто, выпрашивая двадцатку у дочери своей бывшей сослуживицы, и добавил, неловко: — Ну… ты понимаешь. — Ты просишь не ту Шепард, — сказала она, сводя брови у переносицы. — Может, моя мать бы тебе и помогла. Я же думаю, ты их просто пропьёшь. Шепард-младшая ушла, не увидев его улыбки, а Эрнесто не окликнул её вьющейся на языке фразой — о том, как похожа она на мать, когда хмурится. Он скажет её позже, в их следующую встречу, ломая руки в пассах и соглашаясь обратиться в Комитет по делам ветеранов. «Эй, Ханна, а выходи за меня?» Она нахмурилась. «Ты просишь не того человека по фамилии Шепард. Спроси у моего мужа — думаю, давать разрешение должен именно он». У Эрнесто Забалеты уже тринадцать лет нет проблем с памятью.