Белая нить

<...> А еще множество молодежи — недоучившиеся гимназисты или студенты, которые пошли в Белое движение и остались без законченного образования. Что делать с этими людьми? Как их трудоустроить, если проходит демобилизация собственных многомиллионных армий? И на всех своих работы нет.

      Трамвай трясло. Петрова потряхивало вместе с ним.       Утренние улицы были железно-серые, туманны и расползались мокрыми рукавами так, что Саше казалось: нет в мире ничего, кроме этого бесконечного мартовского белградского дождя и железной гусеницы, несущей его домой в своей скрежещущей утробе.       Он опустил глаза на свои покрасневшие пальцы, сцепленные в замок и шмыгнул простывшим носом. В горле резалась боль кусками стали, в ботинках хлюпало. Он снова ехал домой с пустыми руками. Мучил стыд, ранила злость, терзала вина. Как взглянуть в родные темные глаза, в которых застыла, горящая звездами, летняя ночь? Как сказать о том, что его снова не взяли на работу?       Саша не знал, трясется он вместе с трамваем или от бессильной злобы.       На нехитрую еду денег хватало, но лекарства? Одежда? Непозволительная роскошь. Саша обивал пороги заводов, магазинов, складов, ночлежек и не раз сунулся в питейное заведение. Везде разводили руками. Везде выставляли за порог. Сербия, измученная войной, едва могла мало мальски позаботиться о своих собственных гражданах, не то, что о них, бежавших с родины (точно псы позорные).       Артем уехал. Рискнул перебраться в Германию еще в конце зимы, и с тех пор от него не было известий. Олег молчал, но Саша видел - волновался. Волновался о друге, о боевом товарище, о том, кто спас ему жизнь. Сашу и самого брал холодок о судьбе графа. Артем спас Олега, а потом и Сашу.       Он спас его в тот незабвенный зимний день, когда, не веря себе и своим глазам, Саша прижимался к Олегу, стоя в гигантской очереди беженцев. Артем наклонился к его уху и шепнул:       — Фамилию, Саша, назови верную.       И Саша назвал. Так появился Александр Андреевич Меньшиков, а Сашка Петров исчез навсегда. Легенды они держались той же - Олег приходился Саше дядей по отцу. Вопросов не возникало. Жизнь была прекрасна.       А потом Олег подхватил воспаление.       Лихорадку сбить удалось лишь на вторую ночь, но хриплый, каркающий кашель не проходил до сих пор. Сашу брал страх. Олегу нужны были лекарства, на которые у них не было ни копейки. И тогда, после бессонной тревожной ночи, он впервые впрыгнул в ближайший трамвай и поехал искать работу. Вернулся вечером, пустой, замученный, издерганный.       С тех пор не проходило ни дня, чтобы по утрам он не вскакивал на подножку того же трамвая и не отправлялся искать любую работу.       Трамвай дернулся и встал как вкопанный. Саша опомнился. Двери, с металлическим скрежетом, отворились. На небе уже исчезали звезды.       Саша вывалился наружу и побрел к добротному двухэтажному зданию, в котором Артем имел квартиру, так щедро передаренную Меньшиковым (в груди сладко тянуло).       От одной мысли, что там, внутри, его ждет Олег, любящий и смешливый, у Саши таяла его зимняя душа. Одна мысль, и он стремительно перешагнул через черные подтаявшие сугробы, взлетел по лестнице на второй этаж и нетерпеливо завозился с ключами, чуть слышно побрякивая ими о замочную скважину.       Квартира встретила его гробовой тишиной и непроглядным мраком.       Саша скинул прохудившиеся ботинки, повесил куртку на торчащий гвоздь. Зябко поежился, натягивая свитер до подбородка. Олег всегда встречал его. Вставал в проходе, опирался обеими руками, изморенный, усталый, но, Господь Бог, как светились его глаза при виде Саши. Всегда падал в его объятия, стоило только снять куртку.       Дрожь пробежала по спине, сковывая сердце ледяной рукой. Он торопливо заглянул на крохотную кухню, пошарил по ванной и туалетной. Пустота ужасала.       Подойдя к комнате, он увидел едва заметный отблеск света. Точно свеча колыхнулась. Отчего то, Саша притормозил, обхватил себя руками. Будто знал: в комнате ждало что-то чудовищное. Что-то непоправимое.       Он шагнул к порогу и застыл.       В комнате и правда горела свеча. Ее слабый свет едва добирался до стен, освещая сгорбленную фигуру Олега.       Меньшиков сидел на полу, прислонившись спиной к кровати и вытянув единственную ногу вперед. По обе стороны от него лежало тряпье. Олег сосредоточенно вертел в руках ножницы и рассматривал очередную тряпку. Развернув ее у себя на ноге, он резво чиркнул ножницами: ширк-ширк-ширк! На пол упал кусок ткани.       Саша запоздало сообразил что именно валялось по полу.       Штаны. Штаны Олега, которые он не мог не надеть, не смерив мерзлым взглядом пустую штанину. Все его жалкие несколько пар теперь были нещадно покромсаны. Включая парадную форму, которую он держал трясущимися руками.       Неслышно приблизившись, Саша присел на колени, сгреб лоскутки в кучу и отодвинул. Сел поближе к Олегу.       Олег отложил ножницы, встряхнул получившиеся недоштаны, откинул в сторону, к уже готовым. Протянул руку к Сашке, погладил его замерзшие пальцы. Тот весь свернулся поначалу, теряясь, а потом шумно вздохнул.       Ресницы у Олега бросали раскосые тени на бледные щеки. Олег был невыносимо, до сердечного скрежета, красив. Саша потянулся, словно к солнышку к самому, весь прижался. Коснулся мягко губами губ, выдохнул. Отодвинулся. Олег был соткан из нежности. Только для него, Саши.       Затем он подтянул к себе обрезанные штаны. Порылся в жестяной банке, из которой Олег выудил ножницы. Наколол пальцы иголкой, прежде чем сумел вдеть нитку и принялся зашивать получившиеся прорехи.       Олег молчал. Наблюдал за быстрыми стежками, упираясь освободившимися руками, чтобы не съехать на пол.       Саша шил и шил. Не знал, сколько он прокопался с нитками, но когда закончил, то аккуратно свернул все четыре пары брюк в стопку, стоя на коленках. Убрал иглу, катушки. Звякнул жестяной крышкой.       Повернулся к Меньшикову, улыбнулся так, как улыбался только ему. И Олег улыбнулся ему в ответ.       За окном начало светать.