Ты знаешь, кто

Они заканчивают в Москве глубокой ночью. Был огромный зал и тёрки с организаторами, но толпа не подвела, народ орал и мошился в лучших традициях преданной фанатской тусовки. Артём бросает Полежая улаживать деловые вопросы и распоряжаться аппаратурой и рвётся на воздух. Концерт вышел в меру удачным как для столичного масштаба, но привычное чувство удовлетворения пережимало где-то внутри не вполне характерным предчувствием. У Хорева в голове бардак и никаких определённых мыслей. Кроме одной. На горизонте маячат билеты на утренний рейс. До рассвета что-то около пары часов. Перед выступлением Сега сверкнул мутной зеленью усталых глаз. "Артём, я вообще сегодня ложиться не собираюсь". За ним хлопает железная дверь заднего хода на сторону двора, и он остаётся стоять в узком желтоватом кругу уличного освещения. Форманенко накануне забился со своими московскими друзьями совместно потратить образовавшееся окно после концерта с пользой, и на служебной стоянке красовалась их серенькая иномарка. Конечно, Евген уступил Серёже ключи. Хорев трёт ладонью шею, поводит плечами, прикрывает глаза и вдыхает глубже прохладу зябкой летней ночи. Он бросил курить два месяца назад. Делает шаг в темноту пустующей парковки. Заворачивая за угол, он понемногу различает глянцевый блеск капота и силуэт Карамушкина. Тот смотрит из-за плеча и мягко похлопывает ладонью по верху багажника, обходя машину и снимая блокировку дверей. Они садятся на заднее, отодвигают пассажирское сиденье и выключают подсветку. Артём тянется через весь салон, разбираясь с автоматически ожившим плеером и навигатором, затем откидывается, удобнее умещая колени и уже чувствуя как будто несмелую Сегину руку в своей, жаркое дыхание у шеи. Скрипят кожаные чехлы. - Бля, - хрипло. - Да нам не привыкать.., - коротко смеётся Хорев, и возня сменяется мёртвой тишиной. Ему стоит только повернуть голову, чтобы наткнуться на губы Карамушкина. Артём сгребает его в порывистое объятие, нихуя не видно, хоть глаз выколи, целует куда-то в щёку, в неловко подставленную шею, трётся о внезапный контраст щетины, и чувствует, как тот ахуевает и расслабляется под его руками, словно что-то оборвалось внутри, отпустило давно натянутую тугую струну. Вымученный, выношенный полустон на выдохе сквозь сжатые челюсти, блять, наконец-то, суетливые пальцы в отросших прядях, смять на затылке, поцелуи в лоб, виски. - Тём.., - сука, ласковый, ласковый. Они не трогают друг друга в туре, короткими поцелуями и стыдливыми касаниями тыльными сторонами ладоней, когда одни, когда выдаётся спокойная минута. Серёжа будто заёбанный даже во сне, будто готовый сходу подорваться и зачитать, только тронь его. Им всем несладко, а он так и не приучился унимать нервную дрожь беспокойства и бестолковую тревогу, он сам не знает, чего боится, сникает и зажимается, когда Хорев спрашивает, да так, хз, само пройдёт. В чужой тачке, тесно и душно, впервые за несколько месяцев, они уже не мальчики-подростки, но хочется до помутнения рассудка, до цветных разводов перед глазами. Артём придерживает его за пояс, когда он перебирается на правую сторону, к нему на колени, расстёгивает джинсы, стягивает с себя, и гнусавый басок Хорева звучит спасительно, упоительно, успокаивающе: "хороший, хороший...", берёт его лицо в ладони, прислоняется лбом, так близко и жарко, что не сразу доходит. Быстро и скомкано. Растянутые до интимного мгновения грубой нежности, шумного частого дыхания Карамушкина, его подслеповатой зелени, расширенных зрачков. Разбавленная голубизна Хорева темнеет до стального блеска. Свету с улицы взяться неоткуда. Да не дичись, ебать, какая разница щас, Артём водит руками по напряжённым белым бёдрам, сам полностью одетый, он помнит родимые пятна и царапинки, привычки, Сеге охуеть как стрёмно, но стоит каменно, скучал, блять, конечно скучал, конечно. Ну нельзя быть на свете красивой такой, Карамушкин вжимается ему в плечо, обнимает руками, оттягивает ворот футболки и целует, ключицы-подбородок. Выгибает спину, приподнимается и замирает, приходится ёрзать и демонстрировать чудеса акробатики, чтобы не запачкать салон и случайно не нокаутировать друг друга локтем или коленом. Ему так ахуенно чувствовать, как колотится Артёмово сердце совсем вплотную к его, как чужие пальцы задирают адиковское худи и гладят его у поясницы. Ему так ахуенно чувствовать. Посещает отдалённое осознание, как прилично он стянулся за время разлуки, ещё насколько это всё по-пидорски, да, да, мы это уже проходили, как потом в глаза ребятам посмотришь. Внутри предательски сжимается от прикосновения, и Сега окончательно вспыхивает, когда Артём слегка поглаживает его большим пальцем. Голос прорезается, когда прошивает чувством наполненности, и он шипит скороговоркой: "стой, чёрт, я так спущу", и Артём вынимает пальцы. Он жалеет его или наоборот, просто разучил это всё целую вечность назад, в студенческие годы, может раньше, Сеге нравится, Сеге не слабо, и он кончает тереть и разминать чужой стояк сквозь джинсу и тянет молнию, нашаривает в кармане резинку, губами чувствует, как вздувается Артёмова шея, когда тот сглатывает. То там то здесь пылают отметины от поцелуев и крепкой хватки, тела мокро льнут через ткань одежды, и Карамушкин кусает налившиеся цветом губы, закатывает глаза, когда Хорев въезжает в него одним слитным движением, поддаёт бёдрами, пристраиваясь и давая передышку. Серёжа больно упирается коленями в спинку сиденья, крепче хватается за чужие плечи, хмурится, чуть дёргаясь, ощущая болезненное для неразработанных мышц движение. Всегда такой во время секса - молчаливый и пизда серьёзный, мы тут чем занимаемся вообще. Сега, блядь - бабочки в животе, щекотные искорки оргазма, на грани мазохизма, жёсткий трах в казённом авто, первое подобие ритма, как самый качовый заебатый трэп. Прижимается весь, упирающимся в живот стояком, целуется и дрожит как осиновый лист, не зовёт бога, только тихо, как в бреду: "Тёма, Тёма, Артём". Места для манёвров катастрофически мало, у них было по-всякому, но марш бросок до съёмной квартиры на другом конце города обошёлся бы им слишком дорого. Карамушкин хочет закинув ноги, или на животе, схватившись рукой за чужой затылок, часто или не очень, так хорошо и естественно, что он прикусывает костяшки до красных борозд и хнычет от переизбытка тактильных ощущений. Он пробует подмахивать и оттягивать назад, чувствует себя неопытным пиздюком, потому что ведёт конкретно, до тошноты, и он даже не пытается придержать, кончая. Может дело в том, что они задёрганные и измотанные, что предстоят бессонные сутки, но Серёжа вовсе выпадает из реальности, жмурится от накатившего головокружения и внезапной потери физических ориентиров. Артём снимает его с себя, шарит в бардачке и достаёт им салфеток, завязывает презик, уже берётся за ручку, но оглядывается на никакущего Сегу, притягивает к себе, давай, не висни. Они выходят, встряхнувшись и проморгавшись, чуть потягивая на ходу затёкшие руки. *** Июньский концерт в Твери не обещает никаких неожиданностей, камерное выступленьице и тесный контакт со зрителями, автограф-сессия и продажа мерча на месте же, а ещё обещали прикольную гримёрку, всё своим чередом. Помимо прочего отзвонился Олег 42 vlog и обещал подкатить в клуб да поснимать. На улице цвело душное пыльное изобилие российской средней полосы, им было всё как-то не до погоды, но дышалось легко, настрой у всех с самого утра был на подъёме. Непривычно узкой показалась выделенная под их компашку комната, вроде по райдеру, из прикольного только заклеенные переправленными постерами стенки. Как обычно настройка да подготовка занимала время, бесконечные часы безделья, так что Женя с Ильёй отпросились пошататься в округе, а Профф согласился репетировать на импровизированных ударных где-нибудь в другом месте. Сега смотрит исподлобья, без особого интереса листая ленту, иногда поводя головой, прикрывая глаза. Кондиционер пашет исправно, ему просто ебейше скучно. Артём потирает ладони, пружинит на носках, чувствуя готовность выложиться сегодня на крепкую пятёрку. Косит лукаво, улыбается, зовёт, будто спрашивает: - Сергей? Тот трёт лицо, как ото сна или с похмелья, честное слово, жмёт плечами, потом молча вытягивает к нему руку, иди сюда. Занять себя хоть чем-нибудь. Хорев подходит и наклоняется, приглашённый в объятье, ощущая вялый ответ, ты может хоть накатишь для бодрости или как. Сонливая полуулыбка, забей. Артём думает, что так не пойдёт и опирается одним коленом на проседающий диван сбоку от Карамушкина, вторгается в личное пространство, нависает. Берёт пальцами за подбородок, и Серёжа словно машинально хватается за запястье, давай осторожней. У Хорева уверенность, что в запасе около сорока минут, у него - нехорошее сомнение и твёрдое правило не разводить ничего такого на гастролях. Но мобильник остаётся забытым на столешнице чуть поодаль. Лучше поторопиться, правда же, никакой прелюдии, поцелуй с привкусом адреналина. Он почти полулежит на спине, выгнув шею, Хорев обнимает его рукой под лопатки, закрывает собой будто сразу всего целиком. Дай хоть встану, Сега подзакидывает на него ногу, чувствуя, как в пах плотно упирается чужое бедро, как желание завязывается в тугой узел, поебать, что ему так мало хватает. Он не собирается играть и уворачиваться, потому что факт в том, что снаружи жаркое лето и одичалая толпа, а здесь Артём, и Карамушкину действительно нужна разрядка. Он сам ныряет руками промеж них, на ощупь справляется с ремнём и ширинкой, Хорев целует солёную кожу на шее, и Серёжа окончательно заходится румянцем, приоткрывает рот, и в его дыхании - тяжкая настойчивость, в глазах - полупьяная обольстительная поволока. Ему непривычно толкаться в Артёмову руку, ощущения острые, движения скованные, наслаждение застит всякое адекватное соображение, кроме стойкого страха быть застуканными. В голове бьётся что-то яростное и тупое, хочу, сука, хочу, и он крупно вздрагивает, когда где-то далеко за дверью слышится рандомный невнятный шум. Его тут же отвлекает чуть более сильное нажатие, жаркий шёпот Артёма. Сега - крепко сбитый, ниже Хорева на голову, со сдержанной улыбкой и сиплым смехом, очаровательно-горячий, руки его просто везде и каштановые волосы отливают рыжиной на солнце. Комкает футболку на спине, жмурится до слёз, изгибается отчаянно, на самом пике, потом целует в подбородок. В зелёных глазах плясали черти, а изнутри всё поднялось и ожило от прилива удовлетворённости. Карамушкин шутил и весело ругался, когда за полчаса до выступления нагрянули Асса и остальные. "Спасибо, Тверь", в этот день они отыграли как по маслу. *** Если честно, пришлось изрядно запариться, чтобы разделаться с клипом к семнадцатому. Позади были недели записи и съёмок, подготовки и звонков, Сега, Артём, ещё Саня в придачу всё это время без передышки носились между студией, диалогами в мессенджерах и вкладкой с вк. Подогнали под стиль бессмертной классики, не изменяя себе; в редакции "The flow" ироничный подтекст обзовут плот-твистом. Впервые притащили на площадку енота. К завтрашнему оставалось смонтировать остатки материала и, как будет готово, анонсировать везде и всюду. Вечером шестнадцатого такое ощущение, как будто это вообще не Серёжина забота. На часах около полуночи, из студии вывезли больше половины реквизита и оставили их с Артёмом - перекинуть файлы на жёсткий диск и всё такое, как соберётесь, дверь закрыть не забудьте. Хорев откидывается в компьютерном кресле, он думает, что вышло классно, Сега пока без понятия, как вышло. Выложить, обсудить, очухаться, и дальше с новыми силами, на сентябрь заявлена презентация шестого альбома. Почивать на лаврах особо некогда, но Артём улыбается, "Ты знаешь, кто он" - классный трек, "Ты знаешь, кто он" - чертовски особенный. Карамушкин кладёт на стол вверенную связку ключей, обнимает за плечи сзади, чуть сминает пальцами через футболку, устали за сегодня да и вообще. - Мы молодцы, да? - в голосе сквозит улыбка, бороздками в уголках глаз, самыми краями губ. Сега, хитрая лиса, выворачивается из Артёмовых рук, встаёт на колени, прижимается лбом к бедру, трётся щекой о широкую ладонь, ласковая кошка. Неприличные жесты, смотрит снизу вверх. Откровенные позы, целует низ живота, долой несговорчивую пуговицу. Стягивает бельё, лижет лобок и прижимается губами у основания, крышу сносит от настоявшегося плотного запаха. Чужие пальцы рефлекторно сжимают волосы, перебирают, заправляют за уши, и Карамушкин задирает подбородок, чтобы гладили по лицу, перехватывает и вбирает в рот указательный и средний, трогает языком, порывисто, вслепую. Блять, ты серьёзно, у Артёма дар речи пропадает, только бездумно, откуда-то изнутри: - Пиздец, не томи. И Серёжа смотрит на его руки, от запястий до локтей, наизусть - контур каждой татуировки, касания горячих губ - сначала лижет наполовину вставший по всей длине, у головки обхватывает, втягивает щёки, скользит вперёд. Ты знаешь, кто он - парень Артёма Хорева, Карамушкин отсасывает трудолюбиво, с душой, у него вспотевшие виски и неровные пятна румянца, слюна, скопившаяся в уголках губ - Артём аккуратно снимает её кончиками пальцев, держит за затылок, как затяжной зубастый гитарный рифф, адовое соло без табулатур, смачные глубокие низы и потрясный визгливый верх. Пост-панк или русский андерграунд, звучание - породистая альтернатива, жёсткий пробирающий инструментал. Сега - дьявольски хорош, пизже любой девушки, слов нет, не заметишь, как сведёт с ума, сделаешь всё, что скажет. Сега - родной, потому что Артёму сдаётся, что он любит его, как дело всей жизни, что эта замута надолго, до гробовой доски. Он берёт до половины, додрачивает и придерживает, пока Хорев приходит в себя. Они возятся ещё с полчаса, потом гасят свет и едут домой. Две судьбы превратились в одну.