Стрелы и судьбы

Келгар проснулся, резко дёрнувшись куда-то вверх. Рядом в полумраке душной комнаты раздался тихий стон. Он прорезал пространство нежно, на выдохе, призывно и красиво. Настоящее театральное действо: чувство и мысль, несколько вариантов будущего, зарисовка настоящего, детальное реконструкция произошедших событий, отношение к себе и миру. Грудь обожгло прикосновение. Лёгкая рука скользнула от рёбер к плечу. Сосок прошел между пальцами и остался накрытым ладонью, как уютной крышей в сгущающихся сумерках опасного и страшного мира. Келгар закрыл глаза и сосредоточился на этом ощущении. Рядом с ним во сне дышало и двигалось существо столь непонятное, сколь и близкое. Оно было то чётким, то размытым, как если расслаблять и напрягать глаза, смотря на маленький объект. В воображении всплыло изображение: поворот её головы. Видно только скулу и кончик носа. Прядь медных волос заправлена за ухо. Вокруг холодный изумрудный и тёпло-зелёный цвета смешались в диком танце леса. Ему в ноздри удалил запах сырой земли и стоячей воды. Вспышка, выкрик, или удар по лицу, или резкое погружение холодное озеро: она обернулась и посмотрела на него с такой ясностью, с такой непревзойдённой выразительностью. Дыхание перехватило, захотелось остановиться, расписаться в своей несостоятельности противостоять подобному. Он был раздавлен этим взглядом, этой осознанностью. Её уголки губ дёрнулись, широкая улыбка растянулась от уха до уха, и она продолжила петь. В ту минуту это явилось ничем иным, как милостью богов. Мысль улетучилась, ощущения пропали, оставив за собой лёгкий флёр скорби. Интересно, когда-нибудь ему удастся снова восстановить это воспоминание с той же точностью? В голове остались лишь слова: и в этот момент я почувствовал желание сделать этот волшебный взгляд своей частью, присвоить себе. В голове остались лишь слова, но самого изображения, запаха болот, блеска в волосах Нишки уже не было. Под ложечкой засосало, как бывает, если осознать, что кошеля нет ни в торбе, ни в карманах. Рука снова дёрнулась и поползла дальше. Тело рядом трансформировалось и перетекало, оно двигалось в его сторону, окутывало. Он замер, боясь пошевелиться, боясь вспугнуть этот магический процесс, заставляющий все его внутренности дрожать от трепета и радости. Кисть скользнула куда-то под шею, её плечо накрыло его, ухо обожгло горячим дыханием. Её маленькая грудь прижалась к его руке, заставив вспомнить и неминуемо сравнить все груди, которые так прижимались. Дварфийки крепкие и страстные, тяжелые во всех смыслах, составляли большую часть опыта. Что сказать? Они прекрасны в своем порыве и жесткости. Каждый раз своё желание нужно было доказывать, брать их измором, вдалбливать в них его, чуть ли не принуждать к удовольствию. Их строптивость – покажи чего стоишь – бросала вызов. Это возбуждало, но и раздражало. Нечувствительность – проблема, суть которой открылась недавно. Хотя хорошего было больше. В прямом смысле: необъятные груди с трудом помещались в ладони. Но в самом процессе, кроме эстетического удовольствия, они практически не играли роли. Ни руки, ни язык, ни лицо, ни член не могли пробить то, что с трудом пробил бы кулак. Природа хорошо поработала над их родом: если нужно одна женщина вскармливала до пятерых младенцев за раз, но при этом пропадал и трепет от удовольствия, когда губами сосок обхватывал уже любовник. Другое дело человеческие женщины, и совсем другое – она. Сравнить эффект можно было попытавшись сражаться тонким эльфийским клинком после того как несколько десятилетий только и махал огромной палицей. И даже в этом она была хороша - ей понравилось. Она не ждала другого, не требовала другого. Просто подстраивалась, как артефакт умной и хитрой магии. Скорее всего, нежным высшим эльфам достанется нежность, а резвым и лёгким гномам резвость и лёгкость. Его убивало, что он пока не мог дать большего, но чувство беспомощности быстро пропадало под гнётом чистой кристальной похоти. Он повернул голову и их носы соприкоснулись друг с другом. Как по щелчку пальцев, её глаза – янтарные и гигантские – раскрылись. Влажные губы чуть дрогнули. На щеке лежала тонкая прядь волос, деля лицо на две половины: одну уже коснулись первые лучи рассвета, вторая была холодной и будто ещё спала. - Здесь, - сиплый голос звучал сексуально, - так воняет… грязными ногами… По инерции Келгар продолжал вглядываться в красоту, но затем смысл слов, обёрнутых в столь сладкий тон, дошел до мозга. В желудке что-то дёрнулось по пищеводу вверх. Туманная дымка очарования рассеялась, оставляя место одной только радостной капитуляции счастливому моменту. Он громко и самозабвенно расхохотался. - Ну что? – сонно улыбнулась Нишка, - у меня обоняние острее твоего… - Да не, - он перекатился, словно пытаясь взобраться на неё, но остался на вытянутых руках и ногах, как мост, - я тоже чувствую. Вся эта комната провоняла грязными ногами и блевотиной. Она провела кончиками пальцев по рельефу его мышц груди и пресса, затем бессознательно прикоснулась к новому длинному шраму. - И я, - Келгар согнул руки, словно собирался отжаться, но так и застыла внизу, - буду, - он нежно поцеловал красный рубец, - сегодня, - ещё один поцелуй, - тут… убираться. - Да ладно, - она расхохоталась, хватая его голову руками и прижимая к себе, - ты не только безумный стирающий Келгар, но и безумный убирающийся Келгар? - Чистота – залог здоровья! – он обмяк, практически придавив её собой. Нишка почувствовала нежность, безопасность и умиротворение. Точно под этим грузом жизненные правила не имеют силы. Несправедливость и невежество попросту не могут пролезть в тонкое пространство между ними. Она вдруг испугалась. Слишком хорошо ей было в эту предрассветную минуту. Даже несмотря на то, что напряжение нарастало чуть ли не с момента самой встречи, слишком уж быстро всё произошло. Дварфы – народ особенный. Она обняла его крепче. Хоть бы только он был порченным, дефективным, каким-то другим. Хоть бы не рассматривал всё, как развлечение вырвавшегося на свободу воина, который кутит и зажигает с каждой подвернувшейся юбкой, а затем, когда возвращается под тень родного города, притихает и становится мирным, благочестивым мужем и отцом. Надежда, однако, была стойкой: на людях он практически не демонстрировал характер их отношений. Хотя и времени прошло не так уж много… - Ты будешь помогать? – прогудел Келгар, заставив её залиться смехом от щекотки. - Ну, я отстой, - честно ответила Нишка и разжала объятия, - но я могу помогать морально. Хотя, нет, морально тоже не могу помогать. Я могу… смотреть? - Брай понравится эта идея, - он отстранился, встал на колени и внимательно оглядел её тело. Интонация совсем не вязалась со смыслом, словно во фразе был заключен тайный шифр. Она чуть раздвинула ноги. Кончик хвоста нетерпеливо дрогнул. - Позитивное закрепление! – провозгласил Келгар и резко вскочил. - Что? – ошалело спросила Нишка. Она уже успела возбудиться и сейчас с негодованием наблюдала, как мужчина спешно одевается. - Позитивное закрепление – это когда поведение закрепляется чем-то хорошим! – Келгар застёгивал пояс, который она ему подарила на развилке, - вот, сейчас получу конфету и буду вожделеть тебя всякий раз, как завоняет ногами – что за ужас? Нишка расхохоталась. - Застряну где-нибудь в темнице с полуорком немытым, а они зоркие. Заметит шевеление только так. И всё: наступит негативное закрепление. Дело страшное. Она продолжала смеяться, пока не услышала, как хлопнула дверь. На секунду он ещё задержал взгляд на ней перед тем, как шагнуть в коридор. Ему было бы легче, если бы кто-то объяснил, как себя вести: демонстрировать ли нежность на людях, рассказать обо всём Брай, отказаться теперь идти в монахи? Дамоклов меч, что нависал над шеей, или слон, которого все так успешно игнорировали, прямо посреди комнаты – монашеский образ жизни вовсе не предполагает активностей на любовном фронте. Он сжал зубы так сильно, что стало больно. Или просто пустить всё на самотёк, как сделала она, расслабиться и постараться получить максимум удовольствия? Не будет ли это обоюдным использованием? Он, как и в любых других сферах жизни, хотел большего. В общей зале, практически никого не было. Вчерашний нахал, назвавший Брай «кривой рожей», раскачивался на стуле, закинув голову на спинку, а ноги на стол. Глаза его были закрыты, но длинные ресницы подрагивали – так же как он балансировал на задних ножках, он балансировал между сном и явью. Признаться честно, Келгар весь вечер выискивал его глазами в толпе. Хотелось преподать урок, показать остальным местным уродам, как дорого будет стоить оскорбление друзей. Сейчас же единственное, что он чувствовал, была жалость. Бледный мужчина совершенно не производил впечатления счастливого и здорового человека: впалые щёки, слипшиеся от пота волосы и одежда в пятнах грязи. Чистоплотность, очевидно, ему не присуща, что ещё сильнее отвращало. Пробурчав что-то про больных душой нельзя трогать, Келгар прошел к примеченной ранее маленькой коморке с тряпками и вёдрами. Обернувшись в зал в поисках швабры - её часто использовали в качестве подпорки поломанной оконной рамы - он заметил, что Епископ уже пропал. Когда он вернулся, Нишка стояла на сдёрнутых грязных простынях, рассеянно озирая поверхность матраса. Высокая обнаженная и серьезная она производила впечатление дорогущей статуи, случайно оказавшейся в уродливой комнате дешевого трактира. - Сколько, по-твоему, здесь померло? Келгар со стуком опустил на пол два полных ведра воды. Ему было приятно, что она решилась помочь. - Не меньше полусотни, а то и больше. - Как думаешь, у нас получится? – после небольшой паузы выпалила Нишка, не отрывая, однако, глаз от желтого продавленного матраса. - Что? Умереть тут? Да на раз-два! - Нет, я про это, - она сделала круговое движение рукой от себя к нему и обратно. - Не знаю, - в желудке разлилось ледяное озеро, - надеюсь, что да.