Yes

«…снилось мне: я верю в Бога, да не верит Он в меня…» — Дмитрий Строцев.

Нью-Йорк в это время года, как сломать позвоночник без вариантов, что он срастётся снова. Он вымораживающий, парализующий все мышцы одинаково, не важно, в промокших ногах они или в груди. Дождь снаружи разлиновывает грязный пепельный город. Нью-Йорк срывается в лужи вместе с пятнами бензина. Нью-Йорк не знает Сэм, Сэм не знает Нью-Йорк. В бетоне ей некомфортно первые несколько дней. Совсем нет открытых пространств и, наверное, даже если она умрёт, словив воспаление лёгких, её похоронят не в живописном месте на холме у ножек отцветших подсолнухов, а в маленькой стальной ячейке, которую потом закатают в хранилище рядом с такими же безликими ячейками. Но она не умрёт. По крайней мере, не сегодня. Чтобы обеспечить это, Сэм скрывается за стеклянной дверью, через которую город — совсем размазанное акварельное пятно, наскоро заштрихованное. С крашенных извёсткой кирпичных стен на посетителей кричат о том, откуда «худо» в слове «художник». Даже Поллок офигел бы. Среди этого хаоса затесалась пара-тройка картин Рубенса или Караваджо. Странная подборка, может, частная коллекция. Сэм идёт вдоль ряда картин, оставляя на деревянном полу цепочку следов от растворённого в дожде города. — Интересуетесь Тицианом? Она смотрит на выбивающуюся из общего ряда картину пару минут, когда голос позади прошивает меж лопаток. — Нет. По правде говоря, я вообще не разбираюсь в искусстве, — отзывается она. Мужчина встаёт с ней на одну линию. От яркого электрического света у него сжимаются зрачки, и кажется, в глазах вертятся два Плутона песочного цвета. — Это Саломея с головой Крестителя. — Ясно, — проговаривает невпопад, лишь бы не казаться отсталой молчащей дурой. Но в местах вроде этого тишина может считаться признаком напряжённого мыслительного процесса. Саломея спокойна, глядит чуть в сторону. У неё на лице нет ни капли страха, может только смутное любопытство. Сэм пытается мимикрировать на её фоне, пока не понимает, что она уже далеко за точкой невозврата. — Я вас тут раньше не видел. — Я не местная. Приехала пару дней назад. Не знаете, где тут можно снять жильё? Плутон — не планета. Этот малый — не тот. Сэм — не человек. Она теперь гораздо больше оборотень, готовый содрать с себя шкуру и дурацкий плащ, чтобы стать тем, в кого она превратилась — зверьём. Даже улыбка у неё становится тенью оскала. — Не поверите, но у меня как раз съехали арендаторы. Божья воля, не иначе. «Я не верю в Бога. Как, впрочем, и он в меня», собирается под языком, будто кровью от разбитой челюсти. Шестерёнки реальности вертятся в правильном порядке, перемалывая кости. В этих вопросах она скорее поверит в Дьявола. В конце концов, она его видела. В конце концов, он её часть. — Покажете мне квартиру? Они стоят на одной ступени. Это непривычно. Ступенька хлипкая, сломается от резких движений. Но Сэм не боится высоты. Она теперь, наверное, вообще ничего не боится. — С удовольствием, — улыбка вспарывает его прежде невозмутимое лицо. Он тянет руку. — Колин. «Колин» на вкус совсем сладко, даже приторно. Имя мальчика из рекламы кукурузных хлопьев. Не подходит его блуждающему взгляду, будто мазками проходящемуся по её лицу и фигуре. Плевать. Больше нет игр и нет и правил. Саманта получает красную карточку и вылетает с поля, чтобы её место могла занять другая, пожимающая мягкую руку. — Ева.