Ты очень красивый...

1994 год. Чувство тревоги преследует подростка на каждом углу. Его тяжело слипающиеся от болезни веки снова раздираются, он с опаской глядит на белый свет слегка психоделически горящей лампы. Он знает, что скоро уедет отсюда и он этому рад. Звуки взрывов рвут барабанные перепонки и ещё что-то в сердце, которое замирает каждую секунду. Аэропорт. Ещё нет 5 утра, а за окнами уже брезжит лиловый рассвет и наполняет всё его существо своей лёгкостью. Мальчик впервые за долгое время улыбается, смотря на приветливое золотое солнце. В наушниках играет что-то тихое, и весь шум, создаваемый людьми - дикая тишина по сравнению с взрывами. Впервые его что-то успокоило и дало вздохнуть полной грудью. Его сажают в самолёт, и он засыпает милым детским сном. Когда он открывает глаза, перед ним всё то же манящее солнце и огромный, совершенно необъятный Чикаго. Здесь намного лучше, и кажется, что именно здесь предстоит провести лучшее время своей жизни. Из аэропорта они с отцом едут куда-то, он точно не понимает куда. Кажется, что жизнь ещё никогда не была такой великолепной…. - Ну что, всё будет хорошо? - Я знаю, что поступлю. Отец ведёт мальчика до ограды школы «Харендт». Сегодня решится всё. Сегодня рушится всё. Странная игра всего одной буквы, и он принимает правила. Школа–театр была мечтой всей его жизни. Не каждый день удаётся потрогать мечту… Огромный кабинет. Из–под волос предательски вытекает струйка холодного пота, мучительно спускаясь вниз по виску. На секунду он подумал, что это могло бы быть привлекательно в другой ситуации. Глупо, но… Да, чертовски привлекательно! Он ни слова не понимает из напряжённого шёпота экзаменаторов. Хлопок руки о столешницу. На мгновение всё потемнело. Он закрыл глаза. Свет, и.... Он принят. Он выходит из школы победителем. Из школы?... А впрочем, какая разница откуда. Только внутри какая–то пустота. То неприятное чувство, с которым просыпаешься полный энтузиазма и не знаешь, куда себя деть, хотя дел куча. Та пустота, которая остаётся внутри после преодоления барьера. Ты шёл к этому. Ты сделал это. Но что теперь? Бездна. Для чего мы живём? Все мы? Поняв это, осознав, что жизнь была лишь до момента исполнения мечты, мы покидаем своё место и пытаемся найти новое. Но не находим. Потому что…. да кто вообще знает, чего ищет на самом деле?! Мы шагаем вслепую, желая стать новыми героями своего времени, но оступаемся, совершаем ошибки. И мало кто знает, какая драма происходит внутри каждого, кто внезапно оказался прямо перед занавесом. Представление всегда за кулисами, а не на сцене. Но ничего не меняется, и все готовы молча продолжать игру. Кто если не ты продолжит шоу? Оно ведь должно продолжаться, иначе никак. Шоу должно продолжаться…. Он смыкает наполненные свинцом глаза и судорожно мечется по всей кровати от своих снов. В мрачном городе солнце вставало всего один раз, а теперь снова всё посерело и перестало подавать признаки жизни. Единственный обитатель этого города знает, что время ещё не пришло. И ему долго придётся сидеть здесь прикованным к стене, из которой выступают шипы и пронзают его спину. Каждый день просыпаясь, он мечтает снова уснуть, потому что не понимает, за что он так мучается. Обрубки крыльев за спиной не дают перестать чувствовать боль на лопатках – единственном месте, куда не достают шипы. Перед ним лежат горы черепов и он должен оплакать каждого. Из тёмных выразительных глаз с красноватыми мешками больше не текут слёзы, потому что они давно кончились. А вот душа у него болит, потому что плакать он всё ещё обязан. Ветер бьёт в лицо смотрителя мёртвого города, оставляя мелкие песчинки в глазах и царапины на лице. Сколько можно это терпеть?... -Андрей, вот ты здесь. Тебя здесь знают под таким именем, – поясняет ангел, - Он тоже тут был в твоём возрасте. Теперь я знаю, чей это мир, чьи грехи я принимаю… -Но кто ты? – успевает вскрикнуть мальчик, и картинка ускользает от него. Первый день школы. Снова этот огромный зал. Снова неразборчивый шёпот. Сцена….Боже, как она манит его после всех скучных уроков! Прожектора мигают повсюду, светя то в огромный зрительский зал, где они ждут учителя, то вглубь громадного пространства наполовину закрытого кулисами. Дверь резко открывается внутрь комнаты, и он вздрагивает. В лёгком свечении, исходящем из коридора, и прозрачном танце пыли он видит волевое, слегка рубленное лицо с широкими чёрными бровями. На мужчине была шляпа, ничуть не скрывавшая светившейся из-под неё лысины. Прямой острый нос собирался морщинками на красивом, открытом лбе, глаза были большими и добрыми. Они единственные выдавали его внутреннюю улыбку под маской невероятной строгости, почти жёсткости, и сколько Гарик помнил – так было всё время. Голос раздался низко и властно. С первой же интонации можно было распознать человека гордого, позёра, знавшего себе цену, но не завышавшего её. Настоящий американец, лучше не скажешь Это привлекало. Все завороженно ловили каждое его слово. - Hello gays! I’m Billy Zeyn, And I’m your new teacher! I hope, we’ll be friends soon. And…so, let’s stаrt! Всё это было сказано так быстро и снисходительно, что он даже не уловил сути, только слушал и внимал каждой интонации. К тому же, он ни слова не знал на английском. Картинки сменялись одна другой. И всё это ярко, быстро. Струйками тёплого воздуха скользят через пальцы, наполняют голову приятной тяжестью, связывают всё воедино…Он даже не помнил, как вышел из зала и как добрался до дома. Время шло. Подъём . Возврат в неприветливую реальность. Одежда. Cold Play в наушниках. Всё это текло целостной материей, беспрерывно, и…чёрт возьми, ему нравилось! Всё такое холодное, бьёт по нервам, заставляет чувствовать себя живым. Только одно. Ещё одно, то, что не даёт ему жить: преследующее его чувство пустоты, бездны, непонимания и бездействия доводит его. Каждый вечер он садится перед стеной и думает, за что это? Ни одного серьёзного проступка на совести. Да, расклеить по всей школе фото с лицом директора на не вполне приличной картинке было не лучшей идеей, но разве за это заставят так страдать? Он всего-то хотел забить пустоту в душе грустной, вялой улыбкой… Однажды утром он просыпается в какой-то непонятной обволакивающей жидкости, завороженный солнцем, играющем на его лице. Он вдруг осознаёт, что ночью ему снился парень лет 19. Он стоит в военных рядах в милитари форме и непроницаемым взглядом смотрит на своего командира. Гарик походил вокруг него, стараясь рассмотреть великолепные черты, а потом всё растворилось. Весь день он чувствовал себя мечтательным, наполненным жизнью. Впервые за долгое время ему было очень тепло. Но, как это всегда бывает, уже на следующее утро от болезненной идеи счастья ничего не осталось и холодный ветер вновь бил прямо в сердце. Напролом. Он не знал, сколько точно времени так прошло. Он целыми днями торчал на улице, пытаясь продать мобильники прохожим. Равнодушие не пугало его, голос улицы, грубый и хриплый увлекал его в железный занавес, раскалённый льдом до предела. Он не мог обжечься им, хотя порой, ему очень хотелось проявить слабость. Когда его однажды поймали с поличным, пришлось искать другую работу. Лишь зайдя в грязное здание уличного кафе со всеми орущими людьми, с горящими злыми глазами, он сразу понял, что это его место. Чем больнее можно было ударить себя сейчас, чем больше у него было шансов проснуться хоть не на долго, тем больше он жаждал ринуться в бездну. Однако, не смотря на всю отвратность этого места, Гарик вновь ничего не чувствовал. Он каждый день видел, как повара ржавыми ножами резали всё подряд, жарили на посуде, которую не мыли неделями. То и дело под стойкой пробегала огромная чёрная крыса, с поеденной, плешивой мордой, или невероятных размеров таракан. Но это орущее стадо всё требовало чего-то неуёмно, зверски гудело с утра и до поздней ночи. Каждый день Гарик приходил как будто больной. Казалось, температура не сходила всё это время, заставляя шататься от каждого лишнего звука, кружило голову, так что невозможно было прочитать что-либо на вывесках и нигде в принципе. Мертвенно бледная кожа, обескровленные губы и пустые глаза, уже больше не способные видеть. Он хорошо помнил, как упал под стойку и больно ударился головой. Кажется, это заметили минут через 15, когда кто-то из работников ногой упёрся в инородное тело. -Уберите. Мешается, - крикнул он вглубь кухни, и тогда кто-то додумался вызвать скорую. Дальше вырубило. Он очнулся на больничной койке. Безразличие ко всему так же терзало его и в последующие несколько недель, пока он пытался выбраться из болезни и вновь привыкал, что всё вокруг твёрдо стоит на земле. Всё это время его куда-то тянуло. Внутри билась какая-то ненавистная идея, будто магнит затягивавшая его. Она так осточертела ему, что сложно было думать о чём-нибудь кроме неё. То ли ему просто хотелось снова выбраться в свободный мир, то ли его манило куда-то, неизвестно зачем… В начале марта в его комнате вдруг раздался телефонный звонок. Оказалось это звонила его мать. С ней явно было что-то не так, взволнованный голос выдавал её. -Гарик, у тебя две сестры... Дальше всё как в тумане. Он совершенно не понял, как оказался в Москве, как доехал до дома.... Огромная аудитория. На заднем плане какой-то отдающийся эхом, противно бьющий по ушам голос. В голове роится сотня мыслей о том времени, когда он ненадолго почувствовал себя живым. Он с упоением хватает одну мысль за другой, чтобы голос лектора как можно меньше лез в уши.... Стук в дверь. "А может, не стоит?.." Но сомнение пропадает за одну секунду. -Привет. -Привет. Ты чего зашёл? -двоюродный брат Иван улыбнулся ему, открывая дверь. -Да я вот думал...пойдём в метро петь? У меня гитара есть, мне так интересно... Через два дня они уже ходили по вагонам. Свежий ветер в лицо, улыбки и смех людей заворожили Игоря. Впервые за много лет он улыбнулся и снял с себя тяжкие оковы сна. Такой лёгкости в нём не было с того дня, как он приехал в Чикаго. Он целиком сливался с гитарой, упивался собственным голосом. Заплёванный вагон метро казался поездом в лучшую жизнь. Со временем ему стало казаться, что это его наркотик и он без этого не выживет. Вечером, когда они с братом шли домой, Ваня вдруг остановился и положил Игорю руки на плечи. -Слушай, Игорь, а что дальше? Ты до конца жизни будешь по вагонам на гитаре играть? Не хочешь там профессию получить, пойти работать? Сложно представить, что тогда произошло внутри Гарика. Он резко отбросил человека, пожелавшего отнять у него свободу, и убежал прочь, скрытый мраком улиц. Ещё где-то с неделю он травил дешёвые анекдоты на Арбате и отпускал разного рода шутки гудящей толпе. Потом он вдруг вспомнил слова брата. Ведь правда, а что дальше... На свою голову он оказался там, где сейчас находился. О, сколько раз он проклял институт до середины первого курса! Его безразличие вернулось к нему и былая свобода вновь осталась неизвестным звуком. Он сидел в пустой комнате общежития и оставлял осторожные кровяные насечки на руках. Он жутко подсел на это пока лежал в больнице. Он как-то стащил скальпель у врача и с тех пор безотказный метод спасал в особенно трудные минуты. Странное чувство появлялось в нём неожиданно и заставляло бегать глазами по комнате, ища лезвие или канцелярский нож. Он на это здорово подсел. В комнату постучали. Гарик спрятал нож, задёрнул рукав и открыл дверь. Перед ним появился невысокий парень с золотыми локонами. Весь его вид показывал напыщенность и самодовольство. Гарик не любил таких. -Привет. Меня Лёша зовут. -Гарик... - выдал ошарашенный Харламов. -Слушай, дело есть... я ребят в команду КВН набираю, ты не хочешь? Там и по учёбе привилегии будут. Лекции если и будешь пропускать, то по делу. А дел будет много... После слов о пропуске лекций у Гарика загорелись глаза. -Слушай, ну так я это...только за!-выпалил он, расплываясь в самой широкой улыбке и оголяя белоснежные зубы с неправильным прикусом. -Ну вот и отлично. Сегодня вечером собираемся в 15 комнате и начинаем писать номера. Блин, да ты на бульдожку похож. Милый такой, бровки домиком, зубы торчат, глазки преданные. Люблю бульдогов....Давай, до вечера. - парень напыщенно захлопнул дверь прямо перед носом глуповато улыбавшегося Гарика. Вечером новоиспечённый КВНщик спустился в 15 комнату. Там сидело человек 10 парней, а в центре ещё один, записывавший что-то в тетрадь. Увидев Гарика, он оторвался от тетради и внимательно на него посмотрел. -А, это ты, бульдожка. Садись к нам. Гарик подошёл к парням. -Слушайте, а давайте вы как будто рок группа, а я в женском народном костюме ору, что вы не так поёте? Уже после первых трёх-четырёх выходок Гарика все поняли, что его не переплюнуть. По началу смеялись и хлопали, а потом сделали вид, что его не существует. Зависть поселилась в каждом из них, капитан же, этот самый напыщенный Лёша, просто его возненавидел. Впервые выходя на сцену, Харламов почувствовал ту обескураженность и уверенность, которая многих бы испугала. Но только сейчас он дождался того удара, который заставил его летать. Ему было плевать на команду этих завистливых недоактёришек, главное - тот беспредельный восторг и адреналин, который он получал выходя на сцену. Нет, этого чувства ему ничто не заменит. Эти миллионы глаз, перед которыми ты нагло вытворяешь всё, что захочешь, это рёв сотен рук, которым нравится твой задор, эти расплывающиеся в вязком чувстве экстаза голоса жюри, пьяное ощущение защищённости...вот что будет его жизнью. Вот без чего придёт его смерть. И это время летит стремительней чего либо. Три года пронзительной радости растворяются лёгким туманом сквозь расслабленные пальцы, и он каждый вечер чувствует его касание. Касание времени...