Nocturne No.13 in C minor

      Трава бьет колосьями по бедрам, коленям, скользит по боку чемодана, наконец, пропуская меня вперед. Я слишком давно не был дома, не знал, что здесь так все изменилось. Мама никогда не позволяла палисаднику так зарасти.       Ничего в Дорсете уже не кажется прежним, кроме густого утреннего тумана. До рассвета ещё полчаса, а у меня промокли ботинки от росы. Хм. Кажется, стоило бы обновить водоотталкивающее заклинание? Не было времени — равно как и починить замок на чемодане.       Дом заброшен. Не то чтобы сильно, но все-таки… Со смерти мамы прошло больше трёх лет, страшно думать. Страшно думать, что вот уже больше трёх лет никто не высаживал в палисаднике белые лилии. Мама очень любила лилии, а Тесей постоянно говорил, что они воняют хуже, чем немытые ноги. Да, Тесей много знал о такте.       Вот и калитка. Металл изъеден ржавчиной и оплетен вьюном — ведь сюда очень давно никто не входил. Ставлю чемодан на землю и втягиваю носом этот дивный воздух… Я дома. Спустя столько лет я, наконец, вернулся домой. Никто не встречает меня у ворот, но я даже рад этой тишине. Я люблю тишину, мы с ней похожи.       Осматриваюсь по сторонам и вынимаю палочку, чтобы снять защитные чары, наложенные братом три года назад. Бывало и раньше, что иногда дикие звери забредали во дворик и портили цветы или рвали Тесеев гамак, который летом он растягивал между двух вечнозеленых тисов — их посадил ещё наш отец.       Тисы выросли вместе с нами, но остались охранять отчий дом, меж тем как мы с братом разлетелись птицами прочь. Я поднимаю голову и вижу их — сплетенных ветвями, крепко обнявших друг друга. Половина листвы уже опала и застелила двор перед домом.       Одно из защитных сбито, и это тревожит меня. Я беру чемодан и отворяю калитку, входя внутрь. Дверь вроде бы закрыта, да и я уверен, что внутрь не могли проникнуть воры. Что можно утащить из давно покинутого поместья? Разве что фамильный рояль. Было бы жалко — я хотел однажды услышать вновь как играет мой брат.       Ветер гуляет по дому — значит где-то выбито окно. Странно, зачем? Иду по коридору, который заканчивается большой гостиной в дальнем крыле. Медленно, останавливаясь у каждого дверного проема, чтобы осмотреться, собираю, как на леску сушеные яблоки, воспоминания, связанные с этими стенами. Вот здесь, у комода, на Рождество всегда стояла новогодняя ель, и мы дрались с Тесеем за лакричные палочки, когда мне было три, а ему одиннадцать. Там, на лестнице, я больно расшиб колено однажды — рубец до сих пор остался на коже, хотя можно было бы свести его магией. А в этом чулане я собирал свой зверинец и когда-то выхаживал низзла, считая, что у него что-то болит. Низзл так не считал и пытался удрать, но я был не так-то прост.       Я оказался прав, и в гостиной действительно выбито окно, перевернуты стулья и вспороты кресла и диван, будто кто-то что-то искал, но скорее всего это был дикий кабан — в окрестных лесах их много. А заклинание могло со временем ослабнуть и выветриться — все-таки три года прошло.       Дом пуст. Теперь особенно сложно представить, что здесь звучала музыка, что в воздухе витали ароматы лимонного пирога или утренней глазуньи с беконом.       Но все-таки я вернулся домой.

***

      Я читал, что труд облагораживает человека. Мистер Олридж, известный в своем кругу маггловед, всю жизнь посвятил тому, чтобы понять, в чем все-таки существенная разница между нами, волшебниками, и магглами. Почему одни рождаются с даром колдовства, а другие нет. Я сам думал об этом когда-то. И со временем понял, что мне нравится делать что-то руками, без магии. Время, проведенное за работой, оказалось полным волшебства. В своем роде. За простым трудом мне было намного проще думать. И я чувствовал, что не бесполезен этому миру.       Второй этаж пока рано открывать, к тому же, когда живешь один, и я обживаюсь на первом. Вычищаю камин, налаживаю печь на кухне, возвращаю дивану и креслам прежний вид. Вечером, когда садится солнце, я пью какао, стоя на террасе и думая о брате. Мне бы хотелось, чтобы Тесей вернулся домой.       Ночью кто-то стучит в двери. Я просыпаюсь не сразу, не сразу понимая, что это не ветви тисов стучат по черепице. Я спал в гостиной на диване, потому наспех натягиваю джемпер, который лежал здесь же в комоде и ждал меня, кажется, с летних каникул шестого курса Хогвартса.       Я открываю дверь, сонно протирая глаза. На фоне уходящего к линии горизонта звездного купола четко выделяется женский силуэт. Она стоит вполоборота в нескольких метрах и смотрит в сторону моря. Она оборачивается на скрип открывшейся двери.       — Здравствуй, Ньют.       Я не зажигаю света в доме. Она снимает пальто и кладет шляпку на комод у входа.       — Хочешь чего-нибудь? — спрашиваю я.       — Я устала, давай потом.       — Хорошо.       Она коротко касается моего плеча и проходит вперед. Знакомый запах — она всегда пахнет корицей и миндалём — следует шлейфом по коридору.       — Есть что-нибудь надеть?       — Я посмотрю что-нибудь из маминых вещей. Ты не против?       — Нет.       Она ложится на мою всклокоченную постель и почти сразу же засыпает — я слышу это по её замедляющемуся дыханию. Я сажусь в кресло напротив и подгибаю ноги, потому как по полу все ещё тянет холодом.       — Ньют, — вдруг зовёт меня голос, и я выныриваю из объятий Морфея.       — Что?       — Здесь хватит места на двоих. Ложись.       Некоторое время медлю, потом на цыпочках преодолеваю путь до дивана и ложусь с ней рядом.       — Я не забыла, как ты пахнешь, — говорит она, разворачиваясь ко мне лицом и кладя руку на поясницу.       — Я тоже не забыл твой запах, — говорю в ответ и, положив руку на лопатку, притягиваю немного к себе, вдыхаю аромат волос.       Она скользит стопой по моим ногам, переплетаясь со мной, как вьюнок на ржавых воротах у дома.       — Хочешь? — спрашивает она немного погодя. Я некоторое время молчу.       — Ты устала.       — Это другое, — она спускает руку ниже, оттягивая вниз пижамные штаны.       — Винди…       — Тихо. Слышишь, как стучит тис?       Я напрягаюсь, непроизвольно сильнее прижимаясь губами к её волосам.       — Он, может, вернётся. Если узнает, что ты здесь.       Я не могу сосредоточиться, мысли разбегаются, как искры фейерверков. Только коротко вдыхаю.       Винди поднимается на колени и за плечо толкает меня на спину, усаживаясь сверху.       — Помоги с платьем.       Когда я стягиваю с неё то, что она едва успела надеть минут десять назад, чёрные волосы падают на плечи и грудь. Я приподнимаюсь на локтях, чтобы поцеловать её.       — Я скучала, — она склоняет голову и упирается губами мне в макушку. Чуть приподнявшись на коленях, пододвигается ближе.       Я откидываю голову назад и хватаю воздух, придерживаю Винди за талию одной рукой, другой провожу по бедру от колена вверх. Слушаю её дыхание и ловлю в голове образы, которые строит возбужденное подсознание.       Мы занимаемся любовью, а потом засыпаем, обнявшись так, чтобы не замёрзнуть.

***

      Утро. Просыпаться в Дорсете необычное ощущение. Завариваю чай на двоих. Сев напротив Винди и наблюдая за ней, я обнимаю кружку пальцами. Женщина смотрит в окно, упершись подбородком в свое плечо и слушая, как скребет по крыше тис. Солнце медленно поднимается из-за горизонта, прогоняя густой туман Дорсета.       — Чем займешься? — не поворачиваясь спрашивает Винди. Я, чуть наклонив голову набок, невзначай улыбаюсь.       — Я хочу вернуть палисаднику былую красоту. Как тогда, когда была жива мама.       — Жаль, я не видела этого.       — Если мне удастся, то тебе представится такая возможность.       Оба молчим. Я пью чай — не люблю, когда он остывший, а Винди все греет тонкие пальцы о кружку. Мне нравится её профиль, у неё красивые черные ресницы и большие губы. Иногда я мысленно сравниваю её с рыбкой.       — Можешь быть здесь столько, сколько захочешь. Целый дом остался пустым, здесь полно комнат.       Винди улыбается, как-то по-доброму, бросая на меня взгляд, как на ребенка.       — Мне нравится, как ты делаешь это.       — Что? — я непонимающе хмурюсь и слегка улыбаюсь.       — Надеешься. Что все будет хорошо однажды. Твоя эта надежда… — она качает головой, точно раздумывает над чем-то, — ты как человек в белом костюме, шагающий по грязи. Все думают, что ты глупец, — она протягивает руку, переплетая пальцы с моими, — но теперь я поняла, что ты один прав.       Молчу некоторое время, наблюдая за тем, как меняется её лицо. Она красива.       — Это значит, что ты не останешься.       — Нет, Ньют, — она поднимается с места, обходит стол кругом и, запустив в мои волосы ладонь, коротко целует в макушку. Домашнее шерстяное платье смотрится на ней так же прекрасно, как когда-то на маме.       Винди просит её не провожать. Ветер со двора не доносит хлопок её аппарации, но я прекрасно знаю, что она уже очень далеко.       Палочкой повелеваю кружкам заблестеть чистотой и отправиться на сон в антресоль над большим столом и печью. У меня сегодня много работы, и я как никогда раньше чувствую в себе готовность броситься в бой.