***
Нет, понятно, каждый сходит с ума по-своему, особенно перед Новым годом, но… Когда с ума сходит главный балетмейстер при поддержке худрука, работать становится несколько затруднительно. Первый звоночек был, когда «драгоценнейший» Юрий Иванович, вернувшийся из Петербурга, переименовался вконтакте на Мариуса Ивановича Петипа. Все только пальцем у виска покрутили. Что поделаешь — творческий человек, признанный в России. Тут без закидонов никак. А то, что ему за пятьдесят… Кого это останавливает? Ну ладно, фиг с ним, с Петипа и вконтакте, это было даже забавно. К тому же с его приездом всем быстро стало не до соцсетей. Юрий Иванович со свойственными ему педантичностью и профессионализмом принялся за репетиции и прогоны. Принялся со всей душой. Вроде не кричит, только очки так поправит, взглядом на органы разберет и скажет пару… сотен слов о том, как плохо ты делаешь. Ох уж это неповторимое умение опустить человека, не матерясь и не повышая голоса. А ощущение, что тебя искупали в грязи. И поджилки трясутся. Его взгляд узнаешь из тысячи — пытливый, бесстрастный, профессиональный. Юрию Ивановичу достаточно посмотреть, как балерина делает первый шаг по сцене, чтобы оценить. И дальше две категории: мусор и что-то из этого можно вылепить. Кажется, что этот человек, как робот, считывает каждое движение, выявляет любую ошибку, профессиональную или эмоциональную неточность, невыученность, неуверенность. Невозможно что-то скрыть. Вторым звоночком стали прекрасные прогоны по шесть часов. Нет предела совершенству и все такое, но… Когда первый раз ты выходишь в прологе, второй раз в конце первого акта, а потом сразу в начале второго и середине третьего, ждать ты не просто устаешь… Ты задалбываешься. И хорошо, если по восемь раз начинаете сначала не вы, а кто-то другой. Но вот когда выход свиты феи Сирени делаете десятый раз… Удовольствие ниже среднего, на двоечку из десяти, скажем. Самое страшное, когда начинают заново из-за тебя. Тут скорее не балетмейстер и педагоги убьют — свои постараются, чтоб не мучилась и их не мучила. Третий звоночек — елка. Не знаю, как в других театрах, а у нас в холле между балетными залами было обустроено что-то вроде зоны отдыха, с диванчиками, столиком, полом, покрытым ковролином (на нем еще часто все разминаются, если ждут репетицию, а в зал зайти нельзя). И под Новый год в этот небольшой холл ставили елку, большую, красивую, хотя и искусственную. И что-то стрельнуло в голову главному балетмейстеру: решил он сам ее нарядить. На любые предложения помочь огрызался, от елки всех гонял и ругался. — Не трогайте мою девочку! — Руки убрал, а то сгною на репетициях! — Ты у меня полы собой протирать будешь, если еще раз ее заденешь! В общем, накупил украшений, гирлянд, шаров. Причем выбрал такую удачную цветовую гамму!.. Хотя было бы странно, если у такого человека отсутствовал вкус. Елка обещала быть действительно произведением искусства. Насчет «сгною на репетициях» Юрий Иванович, кстати, не шутил. Олеся, решившая повесить один шарик, прогоняла вариацию феи Драже пятнадцать раз подряд. После этого елку обходили по широкой дуге и боялись на нее дыхнуть. Правда, позже балетмейстер немного остыл. Выяснилось, что елка-то высокая, а стремянка почти на другом конце театра. Он, конечно, мог воспользоваться своей властью и заставить рабочих ее притащить… Но решил, что артисты для этого тоже подойдут. Поэтому отозвал в сторону Софи и Степу, как более-менее ответственных, и приказал: — Сейчас вы двое предельно осторожно выполняете поддержку на плечо и будете наряжать верхние ветви, заодно пустите гирлянду. Чтоб елка в процессе не пострадала, поняли?! Они судорожно закивали. Сидевший недалеко на диванчике Майоров потянулся к телефону, явно собираясь снимать это фееричное использование балетных поддержек. И не он один. — Я очень надеюсь, что такую простую поддержку вы не завалите, — Юрий Иванович внимательно посмотрел сначала на Софи, которую от его взгляда немного передернуло, а потом на Степу. А что Степа? У него давно уже иммунитет, пятнадцать лет на сцене, как-никак. — Что стоите? Выполнять! Они переглянулись и без слов решили, что лучше сделать поддержку по всем правилам, а значит — полупальцы у нее, потом plie у обоих, почувствовать друг друга, чуть сильнее прожать, дождаться партнера и вместе толчок. И тогда все проходит естественно, легко и правильно. Софи взлетела на плечо партнеру, Степа, убедившись, что она сидит ровно и падать явно не собирается, поднес ее поближе к елке. Юрий Иванович, критически осмотрев их, поправил очки привычным жестом и подал первый шарик. С дивана послышались задушенные смешки. После того как шарики были развешаны, а гирлянды разложены в правильном и эстетичном для Юрия Ивановича порядке, Степа осторожно отошел от елки и спустил партнершу с плеча, растер затекшие руки, хрустнул спиной. Софи облегченно выдохнула: наряжать елку под внимательным взглядом главного балетмейстера было очень некомфортно. А если еще учесть его комментарии о том, куда что вешать и «о господи, да что ж ты такая непонятливая, здесь должен висеть серебряный и только потом синий. Синий! Не голубой. Руки убери, голубой правильно висит!». Софи и Степа, переглянувшись, оценили внимательно осматривавшего елку Юрия Ивановича, его задумчивый вид и тихо-тихо начали отходить в сторону зала. От греха подальше. Но… — Куда собрались? — Юрий Иванович был слишком бдителен, чтобы отпустить своих жертв. — А звезду кто на макушку будет надевать? И делать вы это будете красиво, в третьем арабеске. Софи, надеюсь, ты меня не подведешь и спину не завалишь? Артистка похолодела. Чертова поддержка в арабеск была не то чтобы сложной, но не очень приятной. А тут еще и надо звезду на елку. Если что-то пойдет не так, то… Она еще не написала завещание! Степа приобнял ее за плечи, пытаясь подбодрить. Уж очень она явственно побледнела. Он был отличным партнером, но дело осложнялось тем, что Софи с ним до этого момента ни разу не стояла. Это не мешало и не гарантировало провал, просто у каждого артиста поддержки выходят по-разному. Юрий Иванович приподнял бровь. Еще немного, и начнет злиться. Софи вдохнула и выдохнула. — Давайте звезду. Балетмейстер удовлетворенно кивнул. Софи отошла на несколько шагов от Степы, который повернулся к елке спиной. Про себя она молилась, чтобы купальник не скользил, иначе рука партнера просто съедет и поддержка превратится в ужас. Ну, не совсем в ужас — ниже пола не упадешь, а Степа скорее всего поймает и подхватит. Но адреналин и шансы задеть елку… Три шага и толчок с одной ноги в арабеск. Руки сразу в нужное положение, чтобы не задеть партнера и не ткнуть ему в глаз. Степа опытный, Степа подстроится. Теперь прижать нижнюю ногу к его торсу, зажать спину и напрячь поднятую ногу. Всем телом потянуться наверх, чтобы партнеру было легче, и ни в коем случае не расслаблять мышцы, иначе полетишь. Рука Степы немного больно впилась в бедро, чтобы обеспечить упор, да и подъем прошел несколько грубовато и резко, на «ха», но все удачно. Он не медлил и сделал пару шагов назад, чтобы партнерша смогла дотянуться до макушки елки и водрузить звезду, что она незамедлительно и сделала. Юрий Иванович даже начал аплодировать, его несколько наигранные хлопки тут же подхватили остальные артисты. Степа осторожно спустил Софи с арабеска. Она улыбалась.***
Артисты стонали, артисты выли, артисты плакали и смеялись. Педагоги в основном орали. Что-то там про бездарей, непонятно как закончивших училище, лентяев, срывающих репетиции, и тугодумов. Ничего нового, но все так же актуально. Прогон. Спектакль. Прогон. Спектакль. Все подряд. В эту нескончаемую цепь иногда встраиваются судорожные, нервные репетиции, когда орут не только педагоги, но и артисты. Когда каждый день у кого-то то рука, то спина, то бедро, то колено, то стопа. Когда танцуют с переломами, потянутыми в поддержках руками, привычными, но более натертыми и намятыми мозолями на пальцах. Когда каждый спектакль — смерть. И физически, и эмоционально. Выкладываешь больше, чем можешь. И если везет со зрителем, получаешь отдачу. А если нет… Кричишь в пустоту и еще больше выматываешься. В итоге после спектакли артисты стоят перед балетмейстером, повесив гриву, и слушают, как они себя жалеют, как они могут сделать лучше, как они работают лишь из-за денег. Пф-ф! Денег? В балете?! Господи, это самое смешное и в то же время самое обидное, в чем можно нас обвинить! Я обессиленно плетусь в ближайшую к театру Пятерочку после очередного прогона, который должен был закончиться в семь, но… Трудно уложиться в условно обозначенное время, когда балетмейстера некому останавливать и некоторые партии повторяются по пятнадцать раз. На улице темно, идет снег. Из-за более жесткой диеты мороз прошибает насквозь, несмотря на теплую одежду. Вваливаюсь в магазин, глаза первым делом натыкаются на полки с новогодней тематикой, мишурой, гирляндами, а потом я тоскливо вздыхаю, проходя мимо сладкого. Нельзя. Нельзя-нельзя-нельзя. И так достается от педагогов, если поправлюсь — совсем загнобят. Беру себе несчастный кефир и возвращаюсь к овощам, несколько брезгливо их осматривая. Качество под вечер у них такое себе. Встречаемся мы все в алкогольном отделе. Смеемся. Напоминаю Майорову, тоскливо смотрящему на пиво, о количестве калорий в нем, то же повторяю для артисток, уже тянувших руки к бутылке ликера. — Вот от кого я не ожидала, так это от тебя, Насть! — А что? Способ справиться со стрессом. Не самый плохой, хочу заметить. Для позднего вечера в магазине становится довольно шумно. Продавцы с подозрением посматривают на компанию парней и девушек, столпившихся у полок с алкоголем. — Бухие и обруганные… — выдыхает кто-то. — Это новая версия униженных и оскорбленных? — неловко пытаюсь пошутить я. В нашей профессии без юмора нельзя. Можно и крышей поехать. В итоге так и уходим из алкогольного отдела с пустыми руками. Завтра рано вставать.***
— Ох, что-то у вас холодно… — проговорил прибывший рабочий, трогая батарею. Артисты даже не попытались скрыть саркастичные выражения на лицах. Серьезно? На улице минус двадцать пять, в театре что-то с отоплением. А ему… просто холодно? — У нас всю зиму холодно. Заклеенные скотчем окна не помогают — от них все равно сифонит! А батареи греют слабо. Они еле теплые! Сами ведь трогаете. — А, ну ладно. Потерпите немного, скоро уже весна. На дворе был конец декабря. Министерство все еще твердило, что денег у них нет. Все ушло на украшение города к Новому году. Театр продрогшим артистам отвечал то же самое. Становилось только холоднее, каменное здание как-то не способствует сохранению тепла. Артисты зверели, но мерзли. Фраза «денег нет, но вы танцуйте» становилась несмешной. Коснувшаяся железного станка Софи отдернула руку. — Ох-ё! — Что такое?! — громко спросил заменявший приболевшую Инну Валерьевну Алексей Владимирович, в основном специализирующийся на репетициях характерных танцев. — Палка холодная! — Да-а? — протянул он. — Ну что ж, надо повесить табличку — «Станки не лизать»! И вообще, радуйтесь лучше. Вам предоставилась уникальная возможность — позанимаетесь в холодильнике! Шел третий день в театре со слабым отоплением. Артисты чего только не выдумывали для утепления себя любимых. В ход шли даже куртки, шапки и шарфы. Разумеется, ни о каких репетициях и классике речи и не шло. Только мышцы начинают разогреваться, только собираешься снять с себя хоть что-нибудь, как тут же все возвращается к заводским настройкам. Как будто не разогревался. Мышцы жесткие, ноги ледяные, суставы хрустят, от пола и окон веет холодом. В конце концов, это очень опасно. Неразогретые мышцы — прямой путь к травмам. Физически не получается согреться, а если и получается, то за тридцать секунд передышки тело остывает и все начинается сначала. Холодно, тяжело. Даже банально страшно за свое тело. Еще и большое количество одежды сковывает движения, мешает, раздражает и… не греет. — А что это мы порядок забыли? Пост-ковидный синдром? — еще и этот издевается. — Или у вас мозги тоже замерзли? Если честно, то да.***
Щелкунчик — чудесный спектакль. Добрый, красивый, интересный. К тому же максимально передает новогоднюю атмосферу. Отлично подходит в графу семейных развлечений. Билеты на него в Новый год просто разлетаются. Часть из них по скидке уходит школам и детским садам. Танцевать перед такой аудиторией, чувствовать это искреннее детское восхищение — непередаваемо прекрасно! Если бы не одно «но». Их двенадцать штук. И последние четыре дня, включая тридцать первое декабря, Щелкунчик идет дважды в день. В двенадцать и в восемнадцать тридцать. А следующий на очереди спектакль — второе января, затем третье, пятое и… Много, короче. Первый из серии Щелкунчиков как раз выпал на двадцать пятое декабря. Католическое Рождество. Прекрасный день. Полный зал. Суббота. — Ну, зато на сцене каждый день! Чем тебе не праздник? — светловолосая Настя осторожно крепила элегантную шляпку к кичке. — Ага, тем, что ноги отказывают. Но прогонов не будет — и то хлеб. Ее собеседница активно разминала спину, а то как замкнет на сцене… Раздался первый звонок. За кулисами постепенно становилось многолюдно. Некоторые уже вышли на сцену, проверяя ее на скользкость и вспоминая ощущения от ее небольшого наклона. — Смысл гонять Щелкунчика, когда составы не особо-то и меняются? — Ну, знаешь, это кордебалету одно и то же, а для остальных возможность разметить сцену. — Не будь такой дотошной! К тому же когда эти прогоны ставить, если сцена занята спектаклями? — Девочки, бог с ним, с этим Щелкунчиком! У нас в театре с другим жопа, — внезапно влезший в разговор Майоров в выражениях не стеснялся. — Мы спектакли собирать не успеваем! Много уволилось, ставят новеньких, а они нихрена не знают. — Эй! К сожалению, сейчас никто в театр готовым из училища не приходит. Всем нужно еще лет пять работать, чтобы танцевать более-менее прилично. — И что теперь? У нас карьера короткая, сами знаете. А деньги… А денег на нас жалеют. — Слушай, Майоров, если у тебя плохое настроение, то не порть его остальным, — посоветовал проходивший мимо Степа. — И потише говори, Шеф услышит — будешь до пенсии статистом во всех балетах. — А вы новость слышали? — шебутная Олеся из пресловутого трио «Экспрессия» просто порхала, будто не прогоняла вчера фею Драже пятнадцать раз. — Нам банкет после спектакля обещают. — А?.. — С крепкими алкогольными напитками! — И спектакль на следующий день? — Не будь букой! — Мне нельзя сейчас режим нарушать, — пожаловалась Настя. — Я же с Романовым стою. Надо, чтобы хоть кто-то не ел и не пил. Он-то точно нарушит! Буду его полномера на себе тащить… — Да ты в кулису как шаурма завернешься, если не начнешь делать диагональ подальше! — послышались привычные вопли одного из педагогов. — Давай с выхода на диагональ. Господи! Да как ты бежишь-то на нее? Тебе по ощущениям должно быть пятнадцать, а не пятьдесят. Да моя бабушка лучше тебя бегает! Ну что за балерина такая? У тебя душа вперед ног должна рваться от счастья! Грудью беги, сердцем. Прозвучал второй звонок. Вернувшаяся со сцены взмыленная прима нервным жестом хрустнула пальцами, утерла пот специальным полотенчиком. — Если. Этот. Гребаный. Дирижер. — Раздельно начала она, прислушиваясь к тому, как оркестр пробует разные кусочки из спектакля, проверяя инструменты и тоже по-своему разогреваясь. — Замедлит мне темп. Я ему эту палку засуну!.. — Минуточку внимания! — Инна Валерьевна вышла на середину сцены, все взгляды тут же обратились к ней. — Наша труппа — одна большая семья! Мы за друг друга горой и линией. Попрошу заметить, ровной линией! И ровными колоннами! Всех касается. Давайте подарим людям сказку, покажем, что они не зря пришли и потратили время и деньги. Танцуйте хорошо и от души! Артисты заулыбались, приосанились и начали настраиваться на нужный лад. — Ладненько, всех целую, всех люблю, всем удачи, я побежала в зал! — Инна Валерьевна быстро оглядела закулисье, послала воздушный поцелуй и ласково улыбнулась. — Надеюсь, мне не придется краснеть за вас. Помните, Великое Зло, — так она за глаза называла Юрия Ивановича, — не дремлет и наблюдает за вами из второго ряда партера! — А можно с вами? — спросил Парвиз, который впервые получил роль Щелкунчика, а потому немного нервничал. Главная партия все-таки. — Нельзя. Тебя сцена ждет! — Но сегодня работать — грех! — Разве? — Инна Валерьевна подняла бровь. — И как ты мог забыть? В театре не работают. В театре служат! Мы люди подневольные, поэтому заткнулся и пошел танцевать! — Все мы здесь грешники! Гореть нам в Аду! — патетично воскликнул Майоров.***
— Ну-с, — Юрий Иванович обвел артистов строгим взглядом. Только-только закончился Щелкунчик. Все ждали очередного разбора полетов, но балетмейстер решил предоставить эту возможность кое-кому другому: — Инна Валерьевна, вам есть что сказать? — О, безусловно, Юрий Иванович! — сладко улыбнулась она и рявкнула: — А ну к психиатру всей труппой! Либо вы крышей поехали… Либо вы крышей поехали! Ну как можно так танцевать? Как?! Вы пахали! А люди не должны видеть, как вы пашете. Они должны выходить из театра и думать, что вам это было раз плюнуть. Очень легко. Нет, молодцы, старались! Но это было видно! Видно, что сдохли, что через силу. Инна Валерьевна взяла небольшую паузу, с разочарованием смотря на артистов. — Так не пойдет. Вы даже дышите много. Я говорила в начале, что мы большая семья… Видимо, в семье не без урода, Коломейцева? Сколько раз тебе на прогоне и на репетициях говорилось — держи линию! Ну первая же стоишь! Ты лажаешь — и все за тобой. Кордебалет — это птичьи мозги. Клин, куча. Все как одна. В этом и заключается магия! Причем первые должны двигаться так тактично, чтобы все остальные сумели подстроиться. Ну следите вы друг за другом, ради Христа! Весь адреналин и эйфория от сцены сходили на нет. Только появившееся настроение снова скатилось в минус. — Снежинки! Вы уже не легкие и воздушные снежинки, а большие свалявшиеся сугробы! Сколько раз я говорила, с каким ощущением это надо танцевать? Сколько?! Без толку. На прогоне все было так хорошо, я уж было понадеялась. Но правду говорила моя педагог: хороший генеральный прогон — это всегда плохо. Всегда! Вы устали? У вас болят ноги? Нет сил? Плохой день? Всем плевать! Ты либо делаешь, либо бросаешь балет. Все просто! — Наша работа — уставать, — решил высказаться Юрий Иванович. — Вы будете уставать все время в этой профессии. Это должно стать привычкой, нормой. Тогда усталость не будет мешать вам танцевать. Делайте что хотите, но зритель не должен знать, каким трудом это дается.***
— Олег! Кулиса твоя ушла! За сценой, как всегда, было весело. — Куда? — Домой, млять! Праздновать! Новым годом тридцать первого декабря в театре и не пахло. — Кто, блять, выключил солнце? Осветители, мать вашу! Как реквизит расставлять в темноте?! — Антон! — послышался голос Инны Валерьевны, капризно продолживший: — На прошлом спектакле было слишком ярко. Особенно на снежинках — прямо лето в Крыму. — Всегда так было, Инна Валерьевна. — Нет-нет, и быть не могло! Понимаю, Крым наш, но зачем так светить? — Антоха, твои дегенераты свет вернут али как? Раздавались более красочные, чем обычно, маты работников, крики «Головы убрали, а то железкой пришибет!», одинокая уборщица протирала сцену. Одна из артисток, увидевшая это, выругалась и пошла предупреждать своих, что канифоля надо будет побольше. Вымытая сцена — больше вероятность поскользнуться. Вернувшись в гримерку, Софи застала там почти всю женскую часть труппы, но сказать ничего про сцену не успела. — Девочки, налетаем, я приготовила диетический оливье! Самое то в Новый год, чтобы не поправится! — Мандарины вымыла! — У меня тоже оливье без майонеза! — Запеченные яблоки! — Шампанское! На последний выкрик обернулись все. Олеся, подмигнув, достала три бутылки. — Это еще куда ни шло, вот у парней кое-что покрепче. Как танцевать будут?.. — Боже, а перегар нюхать опять нам?! — Ну ладно, по бокальчику? — А откуда мы… — только хотела Софи спросить про бокалы. — Ну что, девочки, за финишную кривую из горла? Первая бутылка пошла по кругу. Финишная прямая была именно что кривая. И ломанная. Предновогодний марафон спектаклей полностью вымотал артистов. У них не оставалось сил ни на что: они приходили домой в одиннадцать вечера, а утром отправлялись в театр к восьми тридцати утра, действуя на автопилоте. Иногда казалось, что ноги просто отвалятся, что встать с кровати — невозможно, что упадешь на сцене и не поднимешься. Но каким-то новогодним чудом, не иначе, они продолжали танцевать. За кулисами руководящий состав тоже не скучал. — Инна Валерьевна, а что это у вас в термосе? Коньяк? — попытался пошутить Валерий Николаевич. — Обижаете, дорогой, вино! Успокаиваю нервы, а то прибью этих уродцев. И отмечаю заодно. Подошедший со спины Юрий Иванович спокойно взял ее термос и отхлебнул: — Распитие алкогольных напитков на рабочем месте, — покачал головой. Отхлебнул еще. — Могу сказать вам то же самое, — насмешливо заметила Инна Валерьевна. — С наступающим, кстати. Главный балетмейстер только кивнул, Валерий Николаевич обреченно потянулся за термосом. Романов, пытающийся слиться со стеной, как никогда хотел быть слепым и глухим. Свидетелей убивают.***
Танцевать чуть навеселе приятно. Легко-легко. Кажется, что ты сам, как пузырьки шампанского, сейчас поднимешься вверх! Во время мизансцен все перекидываются шутками, тихо смеются. Как будто нет этой чудовищной усталости последних дней, как будто они не пропускают праздник, который можно было бы провести с семьей. Спектакль оживает, дышит вместе с артистами, нет, вместе с этими людьми, так искренне им наслаждающимися. Сцена перетекает в сцену, меняются декорации, добро борется со злом — зрители смотрят, затаив дыхание, ведь перед ними открывается целый мир. Где Щелкунчик не просто кукла, а прекрасный принц, где Дроссельмейер — волшебник, а Мари — такая отважная и очаровательная девочка, которую обязательно ждет хороший конец. И вот звучит финальная кода. — Молодцы, просто умнички! — Инна Валерьевна утирает несколько слезинок и вся светится изнутри. Почти больно смотреть, как кто-то может так вами гордиться и так за вас радоваться. — Теперь поклон «всех люблю, спасибо, что конец»! Давайте! Занавес закрывается, отрезая артистов от зрителей, Мари и Щелкунчик тут же ложатся на сцену, многие следуют их примеру. Эйфория отходит на второй план, легкое опьянение давно прошло. Наваливается усталость, ощутимо ноют все мышцы, тугим обручем стягивает голову. Кажется, ничто не заставит подняться с пола. Пока артисты приходят в себя, занавес вновь открывается. Так странно смотреть в пустой зал, где еще недавно были очарованные зрители. Откуда-то сбоку выкатывают столик, забитый стаканчиками. Юрий Иванович жестом приглашает взять их. Инна Валерьевна и Валерий Николаевич улыбаются за его спиной и салютуют своими «бокалами». Наверное, есть что-то особенное в том, чтобы медленно цедить не самое дорогое шампанское из бумажного стаканчика прямо так, сидя на сцене, среди таких же уставших людей, которые отдают себя балету без остатка. Кажется, что это не самый лучший Новый год, но лично я ни за что бы не променяла его на другой.