Недотрога

Дождя еще нет, но небо чернющее, сразу понятно становится: скоро, вот-вот ливанет и затопит. В такую погоду обычно спешат: добраться до нужного пункта как можно быстрее, успеть, не промокнуть. Тянь не спешит. Останавливается под навесом над входом в здание, оглядывает школьный двор. Белобрысым с дождем повезло: мистер Фан глянул вверх и пронзительно дунул в свисток — все свободны. Весь класс тут же в раздевалку унесся: мало ли, распогодится еще и физкультура вернется в расписание на ее законное последнее место. А вот Цзянь отчего-то совсем не спешит, с натянутой фальшивой улыбкой смотрит вслед остальным и падает спиной на металлическую сетку, натянутую по периметру баскетбольной площадки. Руки в карманах, голова опущена — Тянь непроизвольно хмурится: ну что у тебя-то еще? Вон же Чженси весь день улыбается, старательно делает вид, что ничего не случилось и все как обычно, а Цзянь… Цзянь поздоровался дважды и оба раза на автомате. Собирался и в третий, но напоровшись на удивленное лицо Тяня, только сонно моргнул и отвернулся. Нырнул в свои мысли, да похоже, за весь день так и не вынырнул. А еще забыл поесть — Тянь видел, как тот в столовой просидел рядом с Чжэнси все полчаса, отведенные на обед, кивая невпопад и складывая из салфетки кривого журавлика, а потом удивленно уставился на свой поднос, где осталась нетронутой не только еда, но и не распечатанный пакетик с соком. И сейчас вот опять чем-то грузится: смотрит в никуда и, судя по перекошенному лицу, до крови грызет щеку с внутренней стороны. И не до него вот совсем. Определенно не до него: Тянь тут не просто так виснет, он Рыжего ждет. Встретить вот здесь, на выходе, почему-то очень нужным кажется. Зонг его уже наверняка отловила и новостями ошарашила, и посмотреть на реакцию хочется, пока она еще идет, пока бурлит, кипит и взрывается. Рыжий будет ругаться, грязно и красочно. Будет размахивать руками и хмуриться. Его можно сразу, не давая опомниться, утянуть назад в здание, в один из пустующих классов или в какую-нибудь подсобку. И… успокоить. От Рыжего будет тянуть таким жаром, что голова начинает заранее от восторга кружиться. Тянь с улыбкой скармливает автомату пару купюр: банка колы и вода без газа. После того как Рыжий успокоится, им обоим непременно захочется пить. Прежде чем ткнуть кнопку и забрать сдачу, еще раз мельком на Цзяня смотрит. А тот, блин, смотрит в асфальт. И… ладно, окей, куда от него денешься: Тянь, вздохнув, вместо сдачи выбирает пакетик шоколадного молока. Рыжего еще нет, из раздевалки толпа вернется спустя пару минут, должно хватить. — Держи! Цзянь, не вытаскивая рук из карманов, внимательно наблюдает, как подброшенный пакет с молоком, описав в воздухе полукруг, шлепается у его ног и растекается бежевой лужицей. Говорит: — Ой, — подумав, рассеянно добавляет: — Спасибо. — Ты что, обдолбанный? — А? Нет. Просто… Морщится, подбирая слова, но в итоге только руками разводит: не знаю, мол, так получилось. И все бы ничего, но такая вот заторможенность — это крайне странно для парня, который может говорить быстрее, чем некоторые думать. — Все хорошо? — Мне штаны заляпало. — А еще? Цзянь, расплывшись в дурной улыбке, радостно машет появившемуся Чженси. Отмахивается коротко: — Отлично все. Врет, притом неубедительно, но Тянь не настаивает: надолго Цзяня не хватит. Цзянь непременно поделится, потому что у Цзяня по жизни фишка: делиться всем и со всеми. Расскажет. Не ему, так Чженси. Может, уже рассказал. — Переоденусь пойду, — сообщает Цзянь, демонстрируя Чженси ногу, до колена забрызганную мутными каплями: — Вот. Тянь пинает лопнувшую упаковку по асфальту, сдвигая поближе к урне, поднимает двумя пальцами: не оставлять же вот так. Лениво поясняет: — Это молоко. Шоколадное. Цзянь не поймал. — Криворукий. — Да кто бы говорил, — Тянь в ответ на злющий взгляд в ехидной улыбке расплывается. — Это я так намекаю, что байка про прыжок и угол комода выглядит неубедительно. Чженси, раздраженно вздохнув, тянет из рюкзака мобильный, прячется, уставившись на экран. Что-то там сосредоточенно щелкает, но не выдерживает первым, жмет кнопку блокировки и будто каменеет весь, решаясь: — Поговори с ним. — Я? — теряется Тянь. Как тут не теряться-то? Эти двое с детского сада отношения выясняют с переменным успехом, у них странный и тесный мирок, один на двоих, в который посторонним вход воспрещен, а тут — надо же, поговори. Неужто, настолько плохо? Чженси тихо признается: — Мне не скажет. Я пробовал. Раз пять. Тянь понимающе морщится: ну, правильно. Конечно, не скажет. Жаловаться на обиду обидчику — высшая степень придури, такое даже для Цзяня перебор. А больше некому, разве что Би, который вон уже лихо у ворот паркуется и даже из машины выходит, нетерпеливо выискивая глазами. Но это вряд ли. Они вроде неплохо поладили, Цзянь теперь его другом считает и утром на вопрос, как прошли выходные, только плечом пожал: хорошо прошли, за городом, у Би там дом. А Тянь все равно уверен: Цзянь давно уже понял, что Би на пороге его квартиры появился однажды совсем не случайно, и по пятам за ним ходит тоже не случайно. Тут только идиот не поймет: это охрана. Которая за деньги, и с которой личным делиться не пристало. — Я сейчас. Шаню скажи, что я… Чженси, кивает, не дослушав. А Тянь, уже дойдя до раздевалки, останавливается, прислушиваясь и переминаясь с ноги на ногу. Там тихо. Там, кроме Цзяня, никого. И нужно было для подстраховки Юби с собой позвать. У Юби получилось бы. Спросить, ответить и косичку заплести, если совсем все плохо. Дверь Тянь открывает неторопливо, но сразу же понимает, что можно было и не стараться: Цзянь вряд ли заметил бы. Ушел в свои мысли настолько, что даже не оборачивается. Стоит в одних боксерах, комкает в руках спортивки, смотрит в стену. Вздрагивает, когда Тянь, упихивая телефон, обмотанный характерным белым проводом поглубже в карман, спрашивает про забытые наушники. — А? Не, не видел. Цзянь, прыгая на одной ноге, спешно натягивает штаны и принимается за волосы. Стягивает в хвост на затылке, убирает выбившиеся пряди за уши. Еще и еще раз, и… — Там за тобой Би приехал, ждет. …и Цзянь из реальности выпадает окончательно: так и зависает с поднятыми руками, а поймав на себе заинтересованный взгляд, спешно отворачивается. — Чего? — Ничего. — Вот и вали. — Ага. — Тянь, приваливаясь плечом к стене, скрещивает руки на груди. — Чуть позже. — Ну, что тебе? — Чистосердечное признание. — Хорошо все. — Ты с утра пришибленный. — Бывает. Тянь думает: бывает, да. У всех, кроме Цзяня. Этот-то даже после похищения, которое правдой оказалось, а не выдумкой, в первый же день после своего возвращения все уши прожужжал, делясь впечатлениями. Да так делясь, будто в приключенческом квесте поучаствовал. А тут… Если верить Цзяню, за городом они с Би провели все выходные. Значит, с Чженси они до сегодняшнего утра не виделись, пары дней должно было хватить, чтобы очухаться и успокоиться, но на занятия он заявился все еще вот такой потерянный: то кривится, будто сейчас разревется, то губы грызет, не в силах сдержать странную какую-то, несмелую улыбку. Цзянь, конечно, человек-по-жизни-дурачок, но такие перепады настроения ему несвойственны. Тянь, стоя за спиной и сверля взглядом затылок, подчеркнуто громко прочищает горло: никуда я не пойду, я с места не сдвинусь, поворачивайся давай и рассказывай. Цзянь упрямо разглядывает содержимое шкафчика, но быстро понимает, кто в этой забавной игре победит, тихо прикрывает дверцу и очень серьезно просит: — Не лезь. Ну не лезь ты ко мне сейчас. Я еще сам ничего не понял. Получается так тихо и жалобно, что весь боевой запал внутри гаснет, и Тянь, постояв еще немного, кивает его затылку. Вряд ли Чженси результат понравится, но что тут поделаешь. Он старался, но похоже, что Цзяню эти старания не уперлись: притих, напрягся и выглядит так, будто пальцем ткни — завизжит. — Ладно, я пойду, — соглашается Тянь и, повинуясь порыву, прежде чем направиться к выходу, быстро треплет Цзяня по волосам, уверенно обещая: — Все пройдет. — Мимо? — Как по нотам. Тот фыркает, но лицом так и не поворачивается, и только когда Тянь за ручку двери берется, спрашивает захлебывающейся скороговоркой: — Тянь? Если бы ты сделал что-то неправильное, ты бы Рыжему рассказал? — Да я вообще не подарок. Знаешь же. И он знает. Что тут рассказывать? Цзянь молчит, раз за разом поддевая ногтем разболтанный замок на дверце, и Тянь возвращается. Отсюда уйти — как ребенка одного в темноте оставить: вот знаешь, что никакая бука под кроватью не живет и ничего с ним не случится, а внутри тревога скребется. И она все нарастает, когда Цзянь, сгорбившись, упирается лбом в дверцу. — А если бы его касалось? Вот если бы ты сделал что-то плохое, что-то такое, чего делать не нужно было, — голос у Цзяня все тише становится, и Тянь непроизвольно делает еще пару шагов вперед. — Рассказал бы? Тянь, блядь, Тянь, а если бы тебе еще и понравилось? — Плохое делать? Кивает отчаянно, и плечи у него начинают мелко подрагивать. Поворачивается нерешительно, а Тянь, глядя как в глазах у него набухают слезы, думает: го-о-осподи, да тут не просто день не задался, тут пиздец по десятибалльной. И окончательно теряется, когда Цзянь сгребает его за футболку, тянет к себе и утыкается носом в плечо. Обнять его само собой получается. Неловко и искренне. Тот так же по-честному жмется ближе, притихает, но отстраняться не спешит. А Тянь не спешит его отпускать. Стоит, уложив руки на подрагивающие плечи, пока не убеждается, что пик миновал и дальше только на понижение, вкрадчиво уточняет: — Ты понимаешь, что если сюда кто-нибудь зайдет, через час вся школа будет знать, что я зажимал тебя полуголого в раздевалке? — Хр-рм. — Это ты сейчас об меня сопли вытер? — Да. — Хорошо. Булькает смехом сквозь слезы, дышит горячо, ртом — нос ему заложило напрочь, и тихо признается: — Херово мне. Очень. — Я вижу. Тут бы только слепой не увидел. У Цзяня внутри истерика, которую он весь день старательно трамбовал, а теперь вот — все. Прорвало. Странно только, что говорит он об этом с Тянем, а не с Чженси. Разговаривают же. Ведут себя так, будто ничего не произошло, хотя на скуле у Цзяня красуется тонкая ссадина и бледный, выцветающий синяк. Тянь видел, как Чженси его утром костяшками погладил, а Цзянь улыбнулся и отмахнулся. Значит, хорошо все у них. У них хорошо, а вот у Цзяня, только у Цзяня — плохо. И вопросы эти его… Он на них и ответа не ждет, понимает, что слишком расплывчато, а Тянь с ним все тайны мироздания обсудить готов, лишь бы полегчало. Только вот Цзяню мироздание до лампочки. Цзянь глубоко вздыхает и отстраняется. Смотрит в сторону. — Я же всегда думал, что мы с ним вместе, понимаешь? Что просто недостаточно взрослые. Что я успел влюбиться, а он еще нет. Что подождать нужно. А потом, там, у Юби. Тянь, он никогда, понимаешь? Он так и сказал. Он и до этого говорил, а я не слышал. Или слышал, но не верил. А тут пришлось. И я так злился на него, Тянь, та-а-ак злился. Злился, а потом, знаешь, сидел и думал, что я же, выходит, все время ему был не нужен? Вот так, как я хотел, — не нужен. Не буду нужен. И мне так хотелось, не знаю… точку поставить. Сделать что-нибудь такое. Не отомстить, не назло ему, а просто, чтобы отпустило. Чтобы точно уже знать, что все, теперь уже окончательно. — Сделал? — Сделал. — И что ты сделал? — С другим парнем переспал. — Умница. Понравилось? — хмыкает Тянь и с облегчением выдыхает. Если веселится, значит, не все так плохо. Только вот вместо продолжения веселья — тишина. Взгляд исподлобья и румянец на щеках проступает. Клюквенный такой. Честный. Еще немного и сквозь поры росой алой выступит. — А если серьезно? Молчит долго. Молчит, и глаза у Цзяня медленно стекленеют, а на лице тонко дергает мышцу у самых губ. — Понятно. Кому я, на хрен, сдался, да? — Я этого не говорил. — Ты даже не поверил! — Цзянь… — Что Цзянь? Ну что? Вот ты меня сколько лет знаешь? Семь? А дружим мы сколько? Два, да? Вот ты мне и скажи, я не обижусь, я просто понять хочу: что же во мне такого… что не так? Со мной что не так? — Все с тобой так. — Да? Поэтому ты даже в мыслях не допускаешь, что со мной можно… можно, ну… — Ну-у? — удивленно отзывается Тянь. Не торопит, не подначивает, откликается машинально, окончательно запутавшись в происходящем. — Да не знаю я. Трахаться? Любовью заниматься? Неважно. Я просто понять хочу: почему нет? — Потому что это ты. — Точно. Это же я, — кивает понимающе, отворачивается и, выудив из шкафа футболку, тянет ее на себя, путаясь в рукавах и вороте. Матерится, когда резинка слетает с волос и падает на пол, но поднять не пытается. — А я вообще не вариант. Обходит боком, подхватив с пола рюкзак, хлопает себя по карманам, возвращается за забытым мобильником. Старательно в пол смотрит, дышит размеренно, а у самого губы дрожат. И теперь, вот сейчас, точно хуже, чем было. Хуже, чем с утра. Чем весь день. В Цзяне что-то треснуло, Тянь помог, и теперь Цзянь руинится. Хотел же как лучше, а получилось — по больному с размаху. Но кто же знал, что у тебя там болит? — Цзянь, я… я никогда не думал, что с тобой что-то не так. — Ну да. Психованно скидывает руку с плеча, идет к выходу, а Тянь лихорадочно ищет в голове правильные слова. Волшебную абракадабру, чтоб коротко, просто и сразу все зажило. Только вот никакой абракадабры у Тяня нет. Вообще ничего нет. Кроме правды. Которая не то чтобы сильно хороша. Которая не факт, что уместна. Которую если и говорить, то только вот так — ровным, совершенно бесцветным голосом в спину: — Я дрочил на тебя весь прошлый год. — Очень смешно. — Ни разу не было. Цзянь останавливается, как на невидимую стену налетает, рывком. Оборачивается, в глаза смотрит всего-то секунду, убеждается в правде и давится воздухом: — Да ну пиздец! — Как есть. — Ты никогда… — А смысл? Ты проблемный. Рюкзак с плеча Цзяня беспрепятственно соскальзывает, валится с грохотом на пол — тот поймать даже не пытается. — Это я-то проблемный? Я?! — Да. Тот случай, когда цель не оправдывает средства. — Проблемней Рыжего? — Пф-ф. Сравнил. Рыжий просто психованный. — А я? Тянь лениво отходит к скамейке, усаживается и приглашающе похлопывает по ней ладонью. Пожимает плечами, когда Цзянь не двигается с места: не хочешь — не надо. Улыбается, наблюдая, как тот закипает. — А ты влюблен. — И что? — И все. Все, что с тобой не так. Но этого достаточно. Все знают, Цзянь. Все в курсе. У тебя же все напоказ, как на параде. И я, несмотря на то, что твой светлый образ неплохо скрашивал мне одинокие вечера… — Заткнись. —…все же не могу представить себе идиота, которому захочется в такое влезть. Вот поэтому я и не верю: все, кто знает тебя, знают о твоей большой и чистой, а вариант случайного перепиха с незнакомцем я просто не рассматриваю. Поэтому, — Тянь, выдержав паузу, снова приглашающе кивает на скамейку, — садись. Садись и рассказывай. Правду. — Как есть, — его ехидную интонацию Цзянь воспроизводит один в один, но рядом все же плюхается. Вытягивает ноги, притирается макушкой к стене, уставившись в потолок. — За тобой Хуа Би по пятам таскается. Он бы любому башку оторвал еще на подлете. Все выходные вы провели вместе. Так что… Тянь резко замолкает и подбирается всем телом. В голове складывается. Как пазл — в картинку. Цзянь на траве под дубом, с улыбкой от уха до уха рассказывает о Би. Взахлеб, всегда взахлеб, с пацанячьим восторгом. Цзянь, который с самого первого дня решил, что они друзья. Потому что у него же все — друзья и замечательные, блядь, люди. Цзянь в гостиной у Юби, с содранной кожей на скуле и глазами побитой собаки, который судорожно цепляется за чужую куртку: спрячь меня. Рука Би на его плечах. На затылке. Пальцы Би в его волосах. Потом отключенный мобильный, тишина, поездка, о которой — в двух словах, между делом, без деталей. В его дом. Где-то там за городом, да? — Та-а-ак… — говорить получается на удивление спокойно, едва ли не ласково, несмотря на то, что ладони мгновенно становятся влажными и холодными, а в башке тихонько шумит от прилива крови. — Давай я сейчас кое-что спрошу, а ты мне ответишь. Честно ответишь, даже если не хочется, да? Думать тоже получается спокойно: не обидеть, не испугать, не доломать. И еще: убить, самому непременно, без помощи Чэна. Тут все однозначно и просто. Но это потом, это подождет. Сначала самое важное. Самое важное сидит рядом, носом в ответ шмыгает и начинает нервно ерзать на заднице, потому что пауза затягивается. А затягивается она, потому что это оказывается сложно: деликатно о пиздеце спросить. — Ты этого хотел? — В ответ тишина, и с каждой секундой внутри все паскудней становится. — Цзянь, ты этого… — Не знаю. Я сам не понял, как оно все получилось. — Алкоголь? — Я оттуда трезвый ушел. — А потом? — Нет. — Что-то другое? Цзянь смотрит непонимающе, хмурится: — Нет. Происходящее я осознавал, если ты об этом. К горлу плавной волной подкатывает тошнота, и Тянь так же плавно поднимается на ноги. Осознавал он. Целиком и полностью, да? Со всеми деталями. — Цзянь, это против воли было? — Пф, конечно. Я разбежался, завалил его и… — осекается на полуслове, зависает ненадолго, а потом резко меняется в лице: — Ты че, совсем дурак? — Ты от людей шарахаешься. Ты не ешь. Десять минут назад ты плакал у меня на плече. — Ага. Спасибо, что напомнил. Завтра тоже напомни. И послезавтра можешь. Только хуйню не неси. Ты вообще до этого как додумался? Тянь, господи, это же Би! — И что? — И все, — фыркает, а глаза бешеные. Глаза такие, что еще немного — в глотку вцепится. И, может, не так все однозначно, как казалось. Потому что такой вот приступ неконтролируемой злости — это особое чувство. Тянь его знает. В Тяне оно живет. Жуткая хрень: вот только что ты человек, а вот одна секунда — и ты кровожадная тварь с клыками в полметра, готовая насмерть грызть, защищая. Потому что это сейчас Цзяня от психа потряхивает, а совсем недавно он тут странные вопросы задавал и сквозь землю готов был провалиться, заливаясь румянцем. И вот на-а-адо же, опять заливается. — Это не то, Тянь. Вообще не то. Никто меня не заставлял, не соблазнял и ничем не поил. Мы с ним месяц под одной крышей живем, и он никогда… блядь, да он бы ко мне и пальцем не прикоснулся. Если бы я сам не попросил. В глухой шепот скатывается, на одно короткое мгновение вскидывает глаза: убедиться, что Тянь понял и поверил. И Тянь понимает. Тянь верит. Тянь смотрит на него и, чувствуя, как под ребрами тает ледяная глыба, вслух озвучивает мысли: — Как быстро растут дети. — Да пошел ты, — вяло огрызается Цзянь. Огрызается, а в голосе отчетливо слышится: поговори со мной. Поговори. Ты, конечно, не лучший вариант, ты вообще не вариант, но мне больше не с кем. Только вот Тянь понятия не имеет, как и о чем. У Цзяня тут событие, у Цзяня тут взрослая жизнь со взрослыми поступками, и у Цзяня от этого башку рвет до слез и странных улыбок, а Тянь даже повода напрягаться не видит. Нащупывает в кармане пачку сигарет, с раздражением смотрит на датчик дыма на потолке и пытается вспомнить свой первый раз. Он, кстати, тоже почти плакал — от раскалывающей голову утренней похмельной боли. Тоже первой. Вот это запомнилось хорошо. А вот ночь… была вечеринка, было шумно и весело, был Чэн и его друзья постарше. Она тоже была старше, а еще у нее были красивые длинные волосы и странное, редкое имя, больше похожее на ласковое прозвище. Утром она сообщила, что Тянь — «удивительный мальчик», сварила ему кофе и, прощаясь на пороге своей квартиры, тепло поцеловала в щеку. Дома он обнаружил, что содержимое бумажника уменьшилось вдвое, но не обиделся. И уж точно не переживал. Потом была еще пара девчонок, уже на трезвую голову, без финансовых потерь, зато с полным осознанием происходящего. Потом случилось еще большее осознание и — первый парень. Чэн между делом спросил, понимает ли он, что нельзя трахаться без презерватива. Тянь понимал. На том все разговоры и кончились. Повода для обсуждений не было, никаких переживаний тоже. Молодое, горячее тело топило гормонами, попробовать хотелось если не все, так почти все. Первый раз остался в памяти смазанным пятном и от последующих отличался не сильно. Психологической травмы не случилось, романтики — тоже. Он об этом и думать забыл. Уверен был — примерно так оно у всех и проходит. А вспомнил в чужой квартире, когда лежал на полу, прислушиваясь к музыке ветра, к ноющим после драки ребрам и к дрожи в чужих неумелых пальцах. Потом еще раз — там, в уютном коттедже на горячих источниках, наблюдая как Рыжий по-тихому психует и смотрит так, будто Тянь его сожрать собирается. Оказалось, что по-другому бывает. Оказалось, что это важно: чтобы у Рыжего было непременно по-другому. Так, чтобы запомнилось. Так, как он хотел. Или лучше. Цзянь, наверное, тоже чего-то хотел. Тянь не удивится, если окажется, что хотел он свечи, шелковые простыни и еще какую-нибудь херню. Но это мелочи. Это неважно. Важно другое: Цзянь хотел Чженси. Всегда, сколько Тянь его помнит, во всех смыслах. Сидеть рядом, играть в одной команде, вместе есть, вместе шататься после занятий, смотреть на него, трогать его, говорить с ним и все остальное — свечи, простыни и еще какую-нибудь херню — тоже с ним. Тянь уверен был: так и будет. Тянь планировал заранее придумать пару пошлых заебистых шуток на эту тему и изводить этих двоих неделю минимум. А вот сидеть с Цзянем в полутемной раздевалке и бояться, что он сейчас опять разревется, — не планировал. — Все было плохо? Цзянь долго молчит в ответ, а потом шумно сглатывает и, согнувшись пополам, утыкается лицом в ладони и, кажется, больше всего на свете хочет провалиться сквозь землю. — Нет. Все было хорошо. Поэтому теперь плохо. Понимаешь? Тянь не понимает. Пытается, изо всех сил пытается найти в этом какую-то логику и не может. — Тебе плохо, потому что хорошо? — Это неправильно, — с расстановкой поясняет Цзянь. Поворачивается всем телом, в лицо заглядывая. Одними глазами спрашивает: ты что, правда не понимаешь? А Тянь — правда. Тянь только руками разводит, и Цзянь тяжело вздохнув, продолжает: — Так не должно было быть. Должно быть по-другому. Это же не для меня было. — Из-за Чженси. — Да. Не потому, что хотелось просто… ну, просто. А чтобы уже точно знать, что мы с ним не вместе. Только поэтому. Цзянь, провалившись в воспоминания, быстро облизывает губы и дышать старается носом. Чтобы ровнее. Спокойнее. Чтобы не так заметно было. Снова краснеет, и до Тяня наконец-то доходит. — То есть, ты планировал самонаказаться и упоительно страдать, а в процессе вошел во вкус? — Господи, почему ты такой мудак. — Не вопрос? — Нет. — Правильно. Давай лучше я. Чего ты завелся-то? В чем проблема? Цзянь смотрит разочарованно, и Тянь точно знает: обида эта связана с тем, что он опять чего-то важного не понял. Чего-то очень важного, потому что Цзянь молчит слишком долго и слова подбирает слишком тщательно, а потом Цзяня наконец-то отмораживает и прорывает потоком: — У меня тут, блядь, мир перевернулся, вот в чем проблема. У меня шок. Состояние аффекта. Или еще какая-то неведомая херня, я не знаю. Потому что назад мне его переворачивать не хочется. Я думал, это так, просто, а теперь… я весь день думаю, что дальше. Как дальше. Про него думаю. Понимаешь, какой пиздец? Про него думаю, не про Чженси. И мне, блядь, страшно. Потому что все как-то слишком быстро и хорошо. Потому что мне и в голову не приходило, что со мной можно вот так. — Как? Цзянь мучительно краснеет и отворачивается. Тянь едва сдерживается, чтобы не фыркнуть. Думает, что если они когда-нибудь вдруг помирятся с Чэном, нужно будет сказать ему спасибо за ту удачно подсунутую и до неприличия профессиональную девицу на вечеринке: привет, пока и никаких душевных терзаний. А еще никаких шансов перепутать обычный акт совокупления с чем-то другим. Даже если хорошо было, даже если очень. Цзяню сравнивать не с чем. Цзянь привык за любую попытку незначительной ласки и близости от Чженси оплеухи отхватывать. А тут его вместо оплеухи взяли и… отлюбили. Судя по всему, отлюбили как полагается: качественно и неспешно. Не зря же у него при воспоминании раз за разом дыхание сбивается и губы искусаны в кровь. — Ты чего хочешь-то? — осторожно спрашивает Тянь. Хотя, чего он хочет и так понятно. У Цзяня каша в башке. Там все смешалось. Все. В один пригоревший липкий комок из многолетней безответной влюбленности, одиночества, ненужности и случайной, но такой нужной ласки. Цзянь хочет попробовать, как это — быть не одному. А Тянь знает, чем эта попытка кончится. Поднимается на ноги, как ни в чем не бывало, легонько дергает Цзяня за шкирку. — Ладно, пойдем. Тебя там ждут. И там дождь начинается. Я-то уж думал что-то серьезное случилось. Цзянь удивленно поднимает глаза: — Нет? — Нет. Тебе с ним хорошо было? Ну, скажи спасибо, не у всех так бывает. Очень хорошо — предложи повторить. Получится очень удобно. — Удобно? — Вы же вместе живете. Можно развлекаться и ни в чем себе не отказывать. Потом он свалит, ты забудешь, и… — Но мы же с ним теперь вместе. Мы же с ним… и значит… — Добро пожаловать в мир взрослых: это ничего не значит. Цзянь мелко вздрагивает. Как от пощечины. Тяня передергивает внутри отдачей. Неприятно, да. Зато потом будет проще. Зато потом не будет еще одного вселенского разочарования, как с Чженси. — Не создавай себе сложностей. Все пройдет, и все еще обязательно будет. Не как с Чжанем и не как с Би, а… по-настоящему. — По-настоящему, — эхом откликается Цзянь, грустно улыбается, поднимая глаза на Тяня. — Как у тебя и Рыжего? Тянь, не удержавшись, склоняется, обнимая его за голову. Гладит мягкие волосы, пропуская сквозь пальцы, и, загадав, чтобы непременно сбылось, обещает: — Да. Как у меня и Рыжего.