Ангел-хранитель для уебана

Реборн недоверчиво косит и без того косящий взгляд на лучшего собутыльника Восточной Европы и на всякий случай чуть упирается коленкой в дверь с недвусмысленной надписью «Донт лин он». Зажать уебана в полуночном вагоне метро было бы хорошей идеей, если бы не… К чёрту, это было отличной идеей. Ангел терпеливо дожидается, пока повисшая на нём коала допилит оду чикенбургеру, переросшую в радикальный постулат на запрет маринованных огурцов. — … йоптудей и тумороу, эти ушлепанские кружочки вгоняют меня в депру и ПТСР! — Скалл задыхается в праведном (Реборн в этом шарит) возмущении. Интеллигентно откашливается. Тянется дёрнуть воображаемый галстук. — Пусть сами жрут свои чебуреки, я вам хоть не супер-фанатка капитализма и пастеризации, но и не мать родная, ну нахрен такие конкурсы. В течение кусочка неумолимого течения времени хранитель хранит почтительное молчание и незаметно (отечески пялясь пацану в сетчатку) смаргивает фантомную слезу гордости. В кои-то веки его подопечный АКА портативный геморрой мозжечка уверенно и структурированно выразил своё мнение. С аргументами там, приёмчиками для вовлечения аудитории (Реборн вот очень даже вовлёкся, уже который год отлипнуть не может). Пусть даже для этого ему пришлось страстно возненавидеть маринованные огурцы и обильно наклюкаться. … если бы это не было необходимым для поддержания уебанового вертикального положения и, вероятно, спортивок. — МакДак для туристов, пиздюк, — резюмировал ангел. — Поехали домой. — Да ты чё, — Очередной Охренительно Весомый Аргумент. Реборн обещает себе подумать об этом, когда протрезвеет. Сейчас же он слегка пьяненький от собственного коньяка, который уебан таки сохранил до следующего раза, и пары баклашек «Черниговского». Скалл, конечно, тот ещё пидорас (Реборн мажет (в смысле характера действия, а не проёба) мизинцем по пиздюковому бамперу и справедливо отмечает, что, похоже, не он один), но за базар отвечает. Так совпало, что Скалл как раз решает сглагольнуть ещё что-то — вполне возможно, он просто выдерживал драматичную паузу между репликами –: — Ахуенные бургеры. И начал выжидающе пялиться на Реборна. Со стороны кажется, что он его сейчас либо уебёт, либо что-то на подобии, но с другим префиксом (ситуативно). Пользуясь тем, что хозяин организма сфокусировал все ресурсы на морфологических материях, Реборнина коленка начала сползать по двери с убаюкивающим шорохом. Возможно, это шуршание сепии в его голове. Ну, знаете, как у старых теликов. Так ещё иллюстрируют ту штуку, когда нога затекает и ваши мышцы такие: — Ш-ш-ш-ш-ш, — Скалл делает Реборну непрямое искусственное дыхание (немножко дышит ему в нос) и как-то привычно сцапывает ангелово бедро хваткой отпетого ветеринара, — братик, не уплывай. Вместе с коленкой сползает Реборнино чувство собственного достоинства. На риторический селф-вопрос от собственного биполяра очка «тварь я дрожащая или бла-бла-бла», он бы обиженно ответил «сам такой». Сказал бы: «свали в пиздец». — Выходим на Левобережке, — изрекает он, точно приговор. — Нахрена? Реборн медленно моргает. Пока он моргает, пездюк успевает на пробу пощекотать его ляшечку, на что Реборн истерично угарнывает и закашливается. Женщина, с начала времён сидящая под рекламой рекламного агенства, флегматично свайпает изумрудик и фармит сто золотых в какой-то казуалке. Пацан околобакалавратного возраста на скамейке напротив пребывает в состоянии, колеблющимся между депрессией и бодуном. А вот три школьницы в дальнем углу разражаются ответным хихиканьем. Эти ведьмы явно зашипперили его с уебаном ещё когда они ввалились на «Крещатике» и сейчас наверняка клепают какие-то возмутительные низкопробные фанфики с «Любовь/Ненависть» в шапке (ну, это там, где PVP плавно переходит в PWP). Честно, Реборн прям жопой чует. Хотя, было бы логичнее, если бы чуяла жопа Скалла, так как, согласно возмутительным киевским школьницам, она намного более интерактивна. По крайней мере, ангел свято, более свято, чем многие из нас способны, верует в это (Простим же ему и веру в пасивов с активами. Займитесь уже своими финансами, в конце-то концов.). — Ты это, — хрипло и как-то больше для проформы быкует он, — без матов, блять. Пацан с особой уебанской очаровательностью и по-прежнему слегка подбухнуто растягивает губы в ниточку и смотрит на Реборна взглядом из серии «bruh». В ответ Реборн смотрит на него самым реборновским взглядом из своего реборновского арсенала реборновских взглядов. Тормозящий поезд по инерции продолжает методично катиться по рельсам тоннеля. Скалл немножко наклоняет голову, чтобы видеть окна напротив. Его лицо разглаживается в выражении радостного, какого-то детского предвкушения и лёгкой полуулыбки. Ангел не успевает озвучить вопрос, так как через мгновение он видит гирлянды огней магистрали, отражённых в его широко распахнутых глазах. И он бы мог повернуть голову или же просто поднять взгляд, чтобы увидеть вереницу фонарей воочию. Всё. Никаких «но». Мог бы. Не повернул. Вряд ли он кому-то об этом скажет, но в эту секунду он искренне рад, что ему не нужно моргать. Так, во имя всего святого, что за анимешная сцена с фейерверками? Школьницы там, наверное, уже с ума сошли. — Станція «Дніпро», — невозмутимо изрекает глас свыше, рывком выдёргивая их из транса. Глубоко в зрачках мгновенно оклемавшегося (но не от «Черниговского») Реборна мелькает (не)понимание. — Вихід на праву платформу. Непонимание того, как начальство доебалось до него даже в вагоне киевского метро, и понимание того, что они, подпирающие раздвижную дверь, сейчас почти наверняка синей синицей улепочат на платформу, а потом, возможно, и с моста, а потом, возможно, и в Днепр. Или на развязку магистрали. Однажды ангел спросил у Бога почему, ну почему все гетеросексуальные станции имеют выход на левую платформу, а «Дніпро» такой весь из себя малолетний панк горячая кровь дурная башка (как (вы)пить дать его пиздюк). Бог, точно кидала-ясень из «Иронии судьбы», не ответил ему, качая головой. — Dnipro station. The exit is to the right. Скалл сипло крякает, когда Реборн хватает его за плечи (будто в ответку на ляшечки) и мутит такой пирует, что сам Скалл чисто по-каскадёрски фангёрлит. Лебединый бульк последней бутылки «Черниговского» из уебанового рюкзака знаменует высадку на копчик ангела (видимо, вместо пьяных вертолётов). Вот никогда ж такого не было. И вот опять. Нечитаемые физиономии прилипших к окну школьниц тонут куда-то влево, падают в ночной воздух вместе с уходящим поездом. Реборн чисто на автомате мысленно прожимает «F» и переводит взгляд на пиздюка. Пиздюк выглядит до стрёмноты мотивированным выдать какую-то поражающую воображение, кромешную, и абсолютно тупорылую дребедень. По-воробьиному встряхнув башкой, он бодрячком устраивается на Реборнином туловище и кривит фэйс из арсенала бывалой профурсетки. — Хэй, детка… — хрипло пищит уебан и игриво ведёт кончиками фаланг по его груди. Лицо Реборна застывает с выражением «Ещё один падла писк с твоей платформы, гербарий, и я тебя сдохну». Это не связано с иррациональным теплом, исходящим от непривычно не обтянутой латексом кисти его Персональной Головной Боли. Это тепло также совершенно не разливается по сотканному из божественного света организму, будто медленно краснеющие на морозе пальцы Скалла приятно, немного щекотно и весьма крипово ласкают напрямую внутренние органы, точно зародыш Чужого. — Только блять попробуй… — … не больно было падать с неба? — на одном дыхании продолжает уебан. Будто не замечая праведного огня в глазах Реборна (мог бы гореть адский — он бы горел, но он чисто технически не может, так что хватить буллить, блеймить, шеймить и подвергать пламя Преисподней прочим английским глаголам, вор хевенс сейк), он добродушно скалится, добавляет к пальцам всю ладонь и невозмутимо продолжает: — Кста, мне тут звонили с Небес. Сказали, что пропал самый чикибамбонный ангел… Реборн шевелит пёрышками и начинает медленно, а от того очень-очень грозно и ссыкотирующе подниматься, используя лишь мышцы пресса, крылья и жопную тягу. Пацан в крутецких спортивках начинает объективно закономерно сползать в район ангеловых коленок, попутно принимая вертикальное положение (а, учитывая его собственные коленки, в каком-то смысле даже перпендикулярное). Взъерошенная башка брюнета неумолимо приближается и Скалл начинает субъективно закономерно подвисать. — Э-э… так вот, дядь, я тебя не выдал, — выдаёт он, нервно хихикает и трясущимися пальцами свободной руки щёлкает Реборна по носу. — Шпоньк! Реборн хочет скинуть его с моста. И он бы наверняка это сделал, но вслед за оскорбительно-умилительным манёвром пиздюка на кончик его носа мягко (точно подушечки мудаковых фаланг) опускается оледенелая капля воды с примесями всякой дремучей дряни. Пацан озадаченно моргает пару лишних раз и запрокидывает голову. Слепо вглядывается куда-то в перьистый фундамент башни Реборна. Туда, где солнце светит, птички поют, стоит морозильный сундук без коньяка и лёгкий ветер качает открытую створку. Скалл улыбается во всю свою клыкастую пасть (Реборн не раз говорил, что он та ещё змеюка) и высовывает язык. Ангел-хранитель немного обречённо наблюдает за гипнотическим движением голого кадыка, когда тот сглатывает первую партию снежинок. Тихо, но как обычно заливисто смеётся, звеня пирсингом. Наклоняет голову немного набок, чтобы видеть Реборна, но не терять КПД ловли кислотных осадков. — Ты пиздец, — вносит ясность в происходящее Реборн. — У неня шушняк! — важно и слишком радостно для человека в его состоянии провозглашает чепушило, сверкая глазами, в которых новостной лентой поблёскивает подразумевающееся «выкуси! в этот раз не доебёшься, дед, у меня алиби!». — А ещё ты пиздец, — невозмутимо подытоживает дед и красноречиво вскидывает бровь. С его ракурса, да и в целом, физиономия пиздюка выглядит скорее заинтригованной, чем оскорблённой. — Опять шарф проебал? Новостная лента на пиздюковом хрусталике ещё немножко мигает, тревожно транслируя лирикс «Беспечного Ангела»*, и скоропостижно F-ается. Видимо в знак признания своей вины и глубокого раскаяния, Скалл пристыженно сдвигает язык и взгляд немножко вправо. Стоит отдать должное, хранитель даже едва ощутимо вздыхает в ответ (что Скалл, конечно же, едва, но всё же ощущает, так как его ладонь по-прежнему лежит на его груди). Окинув цепким взглядом и красные пальцы, и фиолетовые патлы, торчащие из-под роцкерской банданы, и накинутую на тонкий свитер ветровку, и ушлепанские подкаты на спортивках, и заалевшие исключительно из-за холода скулы, нос и кончики ушей пиздюка, Реборн делает вывод, что тут проёб далеко не в шарфе. Щёки чепушилы превращаются в сигнальные огни для пароходов, когда ангел заводит руки ему за спину, приобнимая. — Я… — Реборн буквально слышит, как пацан сглатывает. И тут же едва не давится тихим бульком удивления, когда снежинки вокруг него превращаются в золотистые искры бенгальских огней. Что-то светиться, сияет живым и тёплым светом, мягкой лаской ложится на его загривок, будто озорничая отбрасывает блики на маленький мир вокруг и греет, греет. А ещё золото мерцает в глазах ангела. Скалл на секунду морщит нос от щекочущей волны патоки и не хочет сдерживать ребяческую улыбку, когда, поборов смущение, смотрит на солнца напротив. Он смотрит, как они мёдом плещутся в радужке; смотрит, как они лукаво закатываются в ответку на ты-совсем-охренел-пацан какой долгий пяль (как взгляд, но твой краш пялится тебе в душу). Где-то в этот момент Реборн клятвенно обещает себе на этот раз ну точно подумать обо всём этом завтра. Ещё он думает, как бы начальство не засветило по его сиятельной физиономии за всю эту иллюминацию и зачем он в принципе устроил тут фаер-шоу в стиле китайского нового года. — Дядь? — Он бы правда покосился на пиздюка, если бы уже не лицезрел его одухотворённый анфас в пятнадцати сантиметрах от собственного носа. Пацан неловко фыркает. Аккуратно тычет в мягонький и едва заметно мерцающий, точно искупавшийся в звёздной пыли Тинкер Белл, полосатый шарф. — Почему Пуффендуй? Ангел по-птичьи наклоняет голову и, Скалл уверен, почти что каркает (та ну не, это божье дитя явно со Слизерина). Смаргивает остаточные нити золота, точно чёрные дыры делают «кусь» фотонам. Неспешно упирается крупными кистями в слегка заснеженные плиты. Удерживает вектор взгляда. Скалл пару раз кивает, звеня цепочками из почтительно поджатых губ, и примирительно вскидывает руки. — Понял. Принял. Нет, мы не будем обсуждать то, что до этого одна из его ладоней по-прежнему зажигала где-то под Реборновой ключицей. И что в процессе дислокации едва не заехала вот этому вот по суперменовской ямочке на подбородке. В этот раз у пацана нет способа (ладошки на грудной клетке) узнать этот инсайт, но, *цензура* **, ангел едва ощутимо вздыхает на бис. Ещё он в молчаливом «Боже дай мне сил» прикрывает свои пожиратели планет (или что у него там в глазницах), и восхождение Скалла с ангельских коленок свершается без семпаевского надзорливого бдюнства. Он ещё немного топчется, на секунду сконцентрировав в себе всю нерешительность Днепровского района, но всё же не подаёт руку. Зародыш Чужого мурлычет и довольно щурится. Умница. *** — Ты всегда так умел? Ну, создавать пуффендуйские шарфы? — … — Ты реорганизовываешь существующие атомы, или создаёшь новые? — … — У тебя глаза золотеют, прям как у Мерлина из ВВС, ты знал? — … — Снега навалит — пойдём ангелов делать. — Пиздюк. — Да? — Да. — Что? — Первое. — Оу. — Скорее у него, как у меня. — … — Да. — … нет, погоди, ты должен рассказать об этом!.. — Пойдём. — … я тебе даже песню спою, хочешь? Невер гонна… Что? Правда пойдём? Ой, охренеть, смотри! Это что, фургон кока-колы? — … — Эй! Ты улыбнулся! Я видел! — Реогранизовываю атомы лица. — Вот же ж дед. — Видишь, ты тоже так умеешь.