Семья - это святое

В следующие за отъездом Дерека два дня Хелен отчетливо понимает две вещи: она ненавидит навязчивых брюнеток-вампирш, которые без зазрения совести вешаются на чужих мужчин и себя — за то, что сходит с ума от ревности. Ревности, для которой достаточно лишь ответной улыбки на губах Элайджи, направленной в сторону Джии — и пальцы ведьмы сжимаются в кулаки, а глаза превращаются в щелки. И Хелен стыдно за это, и она безумно хочет это скрыть, проводя все время в своей спальне, но будучи первородным вампиром Майклсон, не смотря на все ее усилия, сразу же замечает перемены в поведении девушки. Вот только вместо ожидаемых оправданий, попыток вернуть ее или же вновь попытаться соблазнить, ведьма сталкивается лишь с холодной вежливостью. О, Элайджа по-прежнему обходителен с ней. Он готовит завтраки, находит интересные книги и вызывается сопроводить ее в прогулке по лесу, но стоит только в их доме появиться чертовой вампирше, расцветающей от одного взгляда Первородного, его внимание переключается лишь на нее, а Хелен остается только скрежетать зубами от злости. Она не должна чувствовать это. Не должна желать смерти Джие, не должна сходить с ума от ревности, не должна любить его. Но она желает. И сходит. И любит. Признание последнего обстоятельства дается ведьме на удивление легко, но теперь ей кажется, что вампиру, которого она отталкивала не раз, больше не нужны ее чувства. И все из-за этой ненавистной вампирши, что едва из платья не выпрыгивает, демонстрируя ему свои прелести! Утром третьего дня, Хелен просыпается, как и прежде, в скверном настроении, от того что накануне, Элайджа, окинув ее нечитаемым взглядом, сообщил об очередном визите Джии, и ведьме стоило очень больших усилий безразлично бросить в ответ, что ей все равно. Ни холодный душ, ни новое белье, ни чудесное шелковое платье, что ей передали вместе с провизией Тори и Крис, не поднимает девушке настроения, и она, собрав влажные волосы в хвост, выходит из комнаты, направляясь на кухню. Хелен еще не знает, что именно хочет выпить — кофе, ромашковый чай или стянуть у Элайджи его бурбон (при мысли об этом ведьма кривится, но все же не отбрасывает это крайнее средство), но прежде чем она принимает окончательное решение, проходя мимо дверей библиотеки, она слышит знакомые голоса. — Хотя, знаешь, я передумал, — довольно громко тянет Первородный, и Хелен легко улавливает каждое слово, — думаю, я смогу помочь тебе, Джия. Я поговорю с Клаусом. — О, Элайджа, — восклицает та, и ведьма слышит как она с силой бросается в объятья вампира, — ты даже не представляешь, как я благодарна… Хотя, кое-что я могу сделать прямо сейчас… Голоса стихают, и Хелен напряженно замирает, слыша легкий шум от того, что Джия… На то, чтобы оказаться в библиотеке, ей хватает нескольких секунд, и голубые глаза превращаются в щелки, когда она видит, стоящую на коленях вампиршу, которая тянет вниз замок ширинки Элайджи, чей взгляд буравит лицо Хелен, не выражая и капли удивления от ее прихода. Она улавливает в темных глазах искорку злорадства, и это окончательно лишает девушку контроля. Джия не успевает закончить начатое. Хелен, которая прежде никогда еще не чувствовала себя настолько злой и никогда не была такой сильной, действуя на уровне инстинкта, взмахивает ладонью, и ничего не понимающая вампирша с криком летит в дальний угол комнаты. Элайджа вихрем оказывается рядом с ошеломленной Джией, и, помогая ей встать, поднимает на Хелен тяжелый взгляд, едва сдерживая улыбку. — Какого черта ты делаешь? — нарочито строго говорит он, любуясь разъяренной ведьмочкой, — немедленно извинись! Глаза Хелен вспыхивают голубым огнем, и Джия опасливо скрывается за спиной вампира, когда она делает шаг в их сторону, вскидывая вверх упрямый подбородок. — Извинится? — кривится ведьма, — перед этой шлюхой, которая готова раздвинуть ноги перед кем угодно ради повышения по службе? Ты видно шутишь! Хотя знаешь, теперь я вижу — у вас много общего! Что ты, что она — две проститутки! Все решаете, торгуя телом! Хелен не сводит с Первородного полного презрения взгляда, и теперь уже лицо Элайджи искажается от ярости. Испуганная Джия, бросив быстрый взгляд на ведьму, едва не искрящуюся магией, неразборчиво бормочет, что ей пора, и вихрем исчезает из комнаты, оставляя их наедине. Хелен не сводит с Майклосона горящего взгляда, и на розовых губках появляется злая улыбка от осознания того, что ее слова достигли цели, а соперница, так и не смогла осуществить задуманное, но в следующий миг радость девушки сменяется испугом, когда Первородный приближается к ней на вампирской скорости, до боли стискивая ее плечо. — Как ты меня назвала? — цедит он, — проституткой? Как же быстро ты забыла, как разгуливала в купальнике перед своим жалким ведьмаком, предлагая себя, как последняя… Лицо Хелен искажается от гнева, и почти не контролируя свои действия, она со всей силы впечатывает ладонь в щеку Первородного. Громкая пощечина заставляет Элайджу на мгновение замолчать, но затем он лишь сильнее сжимает хрупкие плечи. — Я тебя снова в цепи закую, — почти рычит он, и девушка испуганно отступает назад. Она не смотрит куда идет, и через пару шагов запинается о ковер у камина, падая на спину. Майклсон не дает ей и малейшего шанса подняться на ноги, мгновенно нависая над ведьмой. — Так-то лучше, — глухо выговаривает он, и Хелен широко распахивает глаза, слыша, сколько ярости в его голосе. Она почти жалеет о сказанном, но прежде чем с ее губ успевает сорваться хоть слово, вампир с силой переворачивает ее на живот, удерживая запястья. — Что ты… Вместо ответа Элайджа безжалостно расправляется с ее платьем, с треском разрывая нежный шелк, обнажая девичьи ягодицы. И Хелен уже знает, что последует за этим. — Ты извинишься, — твердо говорит Первородный, нанося первый удар по округлой попке ведьмы, отчего та невольно вскрикивает. — За проститутку, — шлепок, — за Дерека, — шлепок, — за ваш чертов обряд на озере, — шлепок, — за насмешки сестры, за… — Хватит, — едва слышно шепчет Хелен, и в ее голосе слышатся слезы. Элайджа прекращает экзекуцию, переворачивая ее на спину, и ему хватает пары секунд для того, чтобы стянуть с нее обрывки платья, оставляя лишь тонкие трусики. Он не говорит ни слова, жадно изучая налитую грудь, плоский живот, стройные бедра, и Хелен вспыхивает под его горячим взглядом, чувствуя, как в ее крови начинает бурлить ответное желание, потому что своего Майклсон совсем не скрывает. Он подается вперед, устраиваясь меж ее ножек, и Хелен, отчаянно пытаясь сопротивляться зову плоти, пытается вырваться из его объятий, но вместо освобождения, лишь трется промежностью о пах вампира, ощущая силу его желания. — Отпусти ме… Договорить ей не позволяет нетерпеливый поцелуй, в котором мужской рот сминает девичьи губки, и ведьма понимает, что пропала. Вкус его губ, запах, тяжесть любимого тела, до боли знакомые руки, все это сливается воедино, и Хелен сдается. Она больше не хочет борьбы. Не хочет обид, боли, ревности и мести. Она хочет любви. И готова ради нее бороться. И простить. Верная своему решению, ведьма подается вперед, обвивая мужскую шею, и чувствуя это, Элайджа на миг отрывается от ее губ, заглядывая в голубые глаза: — Ты ведь потом не будешь обвинять меня в том, что я изнасиловал тебя, ангелочек? — Заткнись и раздевайся, Майклсон, пока я не передумала. Первородный вскидывает бровь, тихо смеясь в ответ, когда Хелен сама стягивает с его плеч пиджак, а потом и рубашку. Она жмется к нему, скользит пальцами по коже, а ее розовые губки порхают по широкой мужской груди, даря невесомые поцелуй. От этих нежный ласк Элайджа мгновенно теряет контроль, и ведьма пользуется этим, переворачивая его на спину. Глаза Хелен снова загораются голубым цветом, и, улыбаясь хищной улыбкой, она спрашивает: — Что это сука хотела тебе сделать? Майклсон только щурится в ответ, едва сдерживая рык, когда ведьма быстро стягивает с него брюки вместе с бельем, высвобождая напряженный член. — Ангелочек, — тянет он, но Хелен лишь бросает на вампира горящий взгляд, и ее губки скользят по его каменной плоти, от основания до головки, которую она обводит языком, прежде чем вобрать пульсирующий от возбуждения член в свой горячий ротик. Элайджа шепчет что-то невнятное, пока ведьма ласкает его плоть, стараясь принять ее как можно глубже, но не проходит и минуты, когда он мягко отстраняется, притягивая Хелен к себе. — Это не честно, — шепчет он в припухшие губки, и на лице ведьмы расцветает смущенная улыбка. Майклсон улыбается в ответ, укладывая ее на спину, и дальше влюбленным совсем не требуются слова, пока из тела сливаются в танце страсти. Хелен тихо стонет, извиваясь под Первородным который ласкает ее груди, слегка покусывая их затвердевшие вершинки. Мужские ладони скользят по точеному телу, не пропуская ни единого изгиба, и вскоре тонкие труски — единственный оставшийся на ней элемент одежды — летят в сторону, и Элайджа спускает дорожкой поцелуев в развилке меж подрагивающих от возбуждения девичьих ножек. Она уже совсем мокрая, течет от желания, и вампир дразнящими движениями проходится по горячим складкам плоти, мягко прикусывая клитор. Ведьма вскрикивает, вскидывая вверх бедра, и Майклсон ловит ее мутный взгляд, который призывает его действовать смелее. Двумя пальцами он наполняет тесное лоно, и Хелен стонет, когда он начинает медленно двигать ими, доводя ее до грани. — Я хочу тебя, Элайджа, — шепчет она, выгибая спинку, — прошу, сейчас… Майклсон, и сам сходящий с ума от страсти, не заставляет просить себя дважды, и подавшись вперед, он забрасывает девичьи ножки на свои плечи, как в их самый первый раз. Он входит в мечущуюся под ним Хелен, наполняя ее до самого основания, и библиотека наполняется их горячими стонами, пока Первородный берет своего белокурого ангелочка, двигаясь сильными толчками. Раз за разом. Вновь и вновь. Пока по ее телу не проходит волна крупной дрожи, свидетельствующая о том, что Хелен совсем близка к пику. — Так кто я? — спрашивает Элайджа, ускоряя движения, от чего ведьма, кусая губки, изгибается дугой. — Любимый, — выдыхает она в ответ, — ты — мой любимый. И наслаждение накрывает их обжигающей волной, сметая все на своем пути.