Сердце лисицы

      — Это проклятие Лисьей благодарности, — сказала Сёко.       Годжо посмотрел на Мегуми. Мальчишка был бледен. Сёко совсем недавно сбила ему температуру. Взмокшая от пота чёлка прилипла к высокому чистому лбу, ласнящемуся от влаги. Мегуми упрямо поджимал губы и дышал глубоко, только перестав метаться по постели. Спал.       В лазарете при Техникуме всегда светло и чисто. Лекарствами не пахнет, только доносится запах благовоний и влажной листвы, когда окна открыты. А из морга Иэири несёт формалином и мертвечиной, когда открываются двери в коридор.       — Один из древнейших способов убивать детей, — протянул Годжо и улыбнулся. — Какая ирония, правда?       Лиса принесла родителям болеющего ребенка печень своего сына в благодарность за его же спасение. Кто знал, что легенда ляжет в основу проклятия.       — Ирония? — спросила Сёко.       — Быть спасённым, чтобы потом за это же спасение отблагодарить своей жизнью. И по чьей воле? Родной матушки.       — Годжо, — тяжело вздохнула Сёко.       Она была бессильна здесь. Годжо и сам это знал. Он сидел у окна напротив больничной койки. Сложил руки в замок по привычке. И думал. Проклятие, что поразило Мегуми, было связано с древней лисьей легендой.       Когда-то мужчина спас лисёнка от двух мальчишек, выловивших зверька не ради благих целей. Он выкупил лисёнка, обработал ему раны, оставленные предприимчивыми звероловами. А потом, заметив неподалёку нескольких взрослых лис и решив, что это семья спасённого им зверька, отпустил. У того мужчины вскоре занемог от болезни сын, и лекарь сказал раздобыть печень живой лисы. Каково же было удивление родителей, когда в дверь их дома в одну из тёмных ночей постучали. Незнакомец принес свёрток, в котором лежала печень лисы. Добавил, что это передал сосед, занимающийся отловом зверей. Родители обрадовались, ведь их чадо спасено. И действительно, мальчик в скором времени пошёл на поправку. Только позже выяснилось, что сосед никакой печени не передавал. То была лиса, мать спасённого мужчиной лисёнка. Прослышав о беде спасителя, она решила отблагодарить человека достойно, поэтому убила собственного сына и велела супругу унести его печень в дом родителей больного мальчика. Вот такая странная лисья благодарность.       Легенды легендами, да только такое проклятие действительно существовало. И даже ритуал был. Начинается всё как обычная лихорадка, современные мамочки и вовсе списали бы симптомы на сезонную простуду. А потом из безобидной на первый взгляд температуры и обильного потоотделения начинается путь в ад. Ребёнок медленно тлеет, пока его органы гниют, начиная с печени.       Мегуми думал, что он просто простыл. Поэтому долго не звонил Годжо. А из-за отсутствия Цумики рядом некому было забить тревогу раньше.       Снять проклятие можно, приготовив особое лекарство. Только проблема в главном ингредиенте и способе его получения.       — Некоторые проклинатели регулярно занимаются подобным. За деньги, разумеется. Не все, кто выдаёт себя за колдунов и гадалок, шарлатан, — сказал Годжо. — Спроси уже, что хочешь спросить.       — Что ты будешь делать? — произнесла Сёко и посмотрела на Мегуми.       Тот лежал на больничных простынях, почти сливаясь с ними. Если не снять проклятие, кожа мальчика из бледной станет жёлтой, а потом и вовсе серой. Обычно Мегуми был похож на нахохлившегося воробья, в свои четырнадцать уже переростка. Сейчас он больше напоминал умирающего чёрного волчонка, угодившего в капкан. Проницательный и колкий, но не умеющий просить о помощи. Тем более Годжо. Теперь Сатору очень хотелось найти человека, который решил, что лишить его перспективного студента будет правильным выбором. Не просто студента, а подопечного, за которого Годжо взял на себя ответственность.       — Ты опять выкурила пол пачки. После месяца воздержания, — заметил Годжо. —Утахимэ тебя за это по головке не погладит.       — Тебя сейчас серьёзно только это волнует? — Сёко всё-таки закатила глаза.       — Большинство проклятий снимается, если убить проклинателя, который его навёл. Это в случае, если нельзя провести ритуал снятия, — Сатору поднёс сложенные ладони к губам в задумчивом жесте.       — Но это не тот случай, — тяжело вздохнула Сёко. Ей опять захотелось выкурить сигарету-другую.       — Да, в случае с проклятием Лисьей благодарности нужно съесть печень лисы-оборотня, — Годжо не смотрел в её сторону.       Он и на Мегуми не смотрел. Только на белую стену, где висел диск тёмно-серых часов с водяной секундной стрелкой. Часовая остановилась на цифре четыре.       — Вот именно. Проклятые звери — большая редкость, — Сёко потёрла затёкшую шею.       И предположила: когда Годжо найдёт проклинателя, сотворившее такое с пацаном, то не отдаст его на суд старейшинам. Вопроса «если найдёт» перед ним не стояло. Был другой: отыщет ли он лисью печень для Мегуми. Успешные поиски не гарантировали снятие проклятья. Было ещё одно условие.       — Кицунэ должна отдать её добровольно. Ни шантаж, ни подкуп, ни угрозы, ни физическое насилие и принуждение не должны быть применены к лисе. Только личное и добровольное волеизъявление, — рассуждал вслух Годжо. — Пожалуй, это действительно будет непросто.       — Говоришь так, будто у тебя на коротком поводке есть лисичка, готовая поделиться печенью, — хмыкнула Сёко, а потом посмотрела на очень спокойного Годжо. — Серьёзно?       — А когда я шутил? — улыбнулся Годжо.       У Сёко редко возникало желание стукнуть товарища — оно всегда заменялось желанием покурить или выпить. Утахимэ как-то сказала, что это похоже на аутоагрессию. И стоит переехать в Киото, подальше от шута, способного вывернуть человека наизнанку как в прямом, так и в переносном смысле. Только Сёко знала, что у Годжо, несмотря на отсутствие глубокой эмпатии, есть внутренние ограничения. Которые он выставил себе сам и строго их придерживался. Можно сказать, Иэири Сёко одна из немногих, кто относился к его затеям и поступкам спокойно, не задавая лишних вопросов. Иэири Сёко вообще одна из немногих, кто остался рядом с Сатору Годжо.       — Я даже не буду спрашивать, сколько правил и предписаний ты нарушил, — сказала Сёко. — И не буду спрашивать, задумывался ли ты о последствиях.       — Я как раз и задумался о последствиях.       — Что ж, тебе виднее, — говоря так, Сёко не лукавила. — Кто она?       Годжо вновь красноречиво промолчал.       — Серьёзно? — приподняла бровь Сёко.       — Ты повторяешься, — заметил Годжо.       — Так она жива спустя столько лет?       — А что ей сделается? — вопросом на вопрос ответил Годжо. — В мире не так много магов, способных изгнать проклятого зверя. Хотя годы её, конечно, потрепали.       Он показывал Гето и Сёко тот дневник. Ребяческое любопытство, смешанное с жаждой знаний. Тем более, что Годжо тогда не посчитал дневник чем-то секретным. Его предшественник давно умер. О том, что их клан пытался изгнать хозяйку Лунной горы, знали все. Но не все знали, как сильно третий Шестиглазый любил лисицу. Когда дело дошло до слишком личного — изложенных на бумагу чувств, Гето отказался читать дальше. Он ещё мог проявить любопытство к описанному быту, проклятым духам того времени и историям изгнания, к силе кицунэ и мыслям по поводу проклятых зверей, изложенных на страницах давно погибшим предком Сатору. Но не более того.       — Чё в этом такого? Он же умер, — тогда не понял Сатору.       — Здесь его сердце, — сказал Сугуру.       — Какой ты правильный, аж тошнит. Хоть на портрет её посмотри.       Сёко часто была свидетельницей их споров из-за совершенно разных взглядов на некоторые вещи. Она научилась предугадывать, когда дело может кончиться дракой. И уходить, потому что пытаться разнимать или успокаивать двух здоровых лбов с одной клеткой мозга на двоих, к тому же периодически не работающей — дело бесполезное и неблагодарное.       Но в тот день Годжо не стал настаивать на своём, только показал нарисованную умелой рукой кицунэ. Она была очень красива. Сёко увидела печаль в зелёных глазах, смотрящих на подростков с пожелтевшего пергамента.       — Твой предшественник рисовал круче тебя, Годжо, — заметила Иэири.       — У него вообще рисунки, как курица лапой, — подхватил её Гето.       — Я тебя ночью налысо побрею, тогда точно станешь похожим на буддийского монаха, — сказал Годжо.       Сёко редко вспоминала дни давно минувшей юности. Смысла не видела — она не мазохистка. Но делать выводы и идти дальше ей давалось сложнее, чем Сатору.        — Хватит и части печени — это восстанавливающийся орган, плюс, помогу я. И она проклятый зверь. По сути, подобная операция ничем ей не грозит, кроме перспективы быть обнаруженной. Но… речь ведь о Зенин Мегуми, — сказала Сёко, вернувшись из короткого мысленного путешествия в прошлое.       — Он — Фушигуро.       — Ей будет безразлична фамилия. Думаешь, она согласится помочь наследнику техники Десяти теней?       Годжо промолчал. Поднялся со стула, убрав руки в карманы форменной куртки и подошёл к койке Мегуми.       — Это будет трудно.       — Ого, даже для тебя, — приподняла брови Сёко, хотя её лицо не выражало никакого удивления. — Не так-то просто простить сыновей за грехи их отцов, а потомков за грехи их предков.       — А это-то тут причём? — нахмурился Годжо.       Вот тут Сёко удивилась по-настоящему, хотя тут же себя одёрнула. Годжо Сатору не мыслит привычными категориями. Иначе бы не взял Мегуми к себе в ученики, руководствуясь принципом «дети платят за грехи отцов». Сёко очень много об этом думала. Фушигуро Тоджи не значил для Годжо больше, чем ещё одна ступень, благодаря которой, пусть и не по своей воле, юный маг шагнул к безграничной силе. Таких ступеней, пусть и с менее летальным исходом, в жизни Годжо было много. Когда по ним поднимаешься, не рассматриваешь и не запоминаешь. Другое дело, что столкновение с Фушигуро Тоджи было ступенью через огромную пропасть. Но к Мегуми Сатору не относился, как к «ребёнку врага». И Сёко вдруг поняла, что для Годжо вообще не играет роли, чей Мегуми сын. Важна сила мальчика и его желание идти за учителем, разделять его взгляды.       — Ну, знаешь, для некоторых непросто видеть в ком-то черты человека, из-за которого рухнула фактически вся жизнь.       — И что? Она древнее существо, повидавшее эту жизнь, тем более такой силы. Навряд ли для неё имеют значение подобные мелочи.       Сёко чуть не поперхнулась воздухом.       — Не стоит судить всех по себе. Просьба спасти Мегуми всё равно, что просьба заточить меч, которым убили её любимого человека. Ты читал дневник и знаешь, насколько они были важны друг для друга.       — Мегуми — не его предок.       — Но обладает той же техникой.       — А у тебя на примете есть кицунэ, чьего мужика не убил маг Десяти теней? — Годжо усмехнулся.       — Я не об этом, — помрачнела Сёко. — А о том, что уговорить её будет сложно.       — Это уже моя забота.       Мегуми с хрипом вдохнул. Сёко кинулась к койке, но остановилась. Мальчик вновь задышал нормально, насколько позволяло его состояние. Сатору стоял над подростком долгую минуту, думая, а потом обратился к Сёко:       — Будь готова.       — Я всегда готова, — отозвалась она.

—⋆⁺₊⋆☽☾◯☽☾⋆⁺₊⋆—

      В детских страшилках, где ёкаи воруют лица людей, а скелеты танцуют перед самим императором, неизменно одно — наличие мести и кармы. Понятия не тождественные, но временами переплетающиеся друг с другом, подобно способным задушить лозам. Или ядовитому клубку змей с кожей, похожей на отравленные воды мертвого болота. Мина бы добавила ещё одну составляющую к кайданам: скверное чувство юмора у кармы. Не скверное даже, а такое же извращённое, как старик-конфуцианец, тянущий скрюченные пальцы к молодому ученику. Повесить бы их всех на своей же косичке. Половина даосов-заклинателей из секты, гонявшейся за лисицами-оборотнями и весьма успешно, считали Конфуция фигурой почти божественной и неутомимо следовали его учению. Они считали кицунэ развратницами, на деле мучая и красивых человеческих женщин. Безмозглые лицемеры.       Но скверное чувство юмора у этой самой кармы было ещё и потому, что свет белый топтали длиннющие ноги Сатору Годжо. И неустанно приводили его к Мине. Будто мало ей в жизни проблем. А от этой не избавишься, каким богам молитвы не возноси.       Мина лишь тяжело вздохнула, прикрыв глаза, когда стул напротив отодвинули от стола. Деревянные ножки почти бесшумно проехались по паркету. Мина продолжила рисовать на салфетке кривые рожицы ручкой в ожидании заказа: шестого по счёту пирожного с вишней.       — Заедаешь стресс? — спросил Сатору, усевшись напротив.       — Что надо? — спросила Мина, не отрываясь от рисования.       — Это в меня бьют молнии?       — Угу.       На салфетке был схематично изображён человечек в повязке, как у Годжо, и с «метлой» на голове. Вместо рта зубастая крокодилья пасть. Вокруг облака и бьющие из них разряды молний.       — Не быть тебе великим художником, — заметил Годжо, наблюдая, как Мина пририсовывает ему рога и хвост чертёнка.       — Переживу, — отозвалась лисица.       — Я так больше похож на демона на фоне грозы.       — Ты и есть демон. Гремлин, точнее.       — Да, если не кормить, то я им точно стану. Прямо как ты.       — Что? Тебе? Надо? — Мина нарисовала в одной из маленьких ручек Годжо трезубец.       — Услуга.       Мина, наконец, подняла на него взгляд. И напряглась. Что-то непривычное исходило от Сатору. И самое противное, Мина не могла понять, что это. Что он чувствовал сейчас.       — Обойдёшься.       — Ты всё ещё должна мне много ответов на много вопросов, — пропел Годжо. — Мы заключили договор.       — Да. И я сказала, что на всё отвечу позже.       — А долго будет длиться это «позже»? — Годжо наклонил голову вбок.       Его не особо интересовал ответ на вопрос.       — Если понадобится, то до скончания времён. Я не обозначила конкретные сроки.       — Коварная.       — Ты меня бесишь, — устало бросила Мина.       — Рад стараться, — сказал Годжо.       — Ты хуже прилипшего к мокрой заднице кленового листа, — сказала Мина.       — Да ты щедра на похвалу сегодня, — улыбнулся Годжо.       — Что тебе…       — Помощь, — он перебил её.       — Так услуга или помощь? — приподняла бровь Мина.       — Смотря как ты это расценишь, — просто ответил Годжо.       Мина заметила, что Сатору на самом деле не веселится. Он мрачен. Проклятый зверь внутри тут же среагировал, как только принюхался и пригляделся: опасность. Не для неё. Пока что.       — Я не буду ничего делать сверх того, что пообещала, — сказала Мина.       — Даже если я в итоге отстану от тебя?       Мина не смогла скрыть удивления.       — А ты отстанешь?       — Буду реже появляться на глаза, — сказал Годжо.       — Это не одно и то же, — усмехнулась Мина.       — Моего ученика сразило проклятие Лисьей благодарности. Нужна твоя печень, точнее, кусочек. Не поделишься? — Годжо решил не тянуть долго.       Если бы они играли в го, он бы вёл за счёт непредсказуемости ходов. Но Мина когда-то обыгрывала и китайских генералов. Другое дело, что ни один из них не имел Шесть глаз. Мина умела предугадать ход противника. Годжо лукавит. Лиса знает, когда противник лукавит. Особенно выигрывавшая у генералов лиса.       — Сколько ему лет?       — Четырнадцать.       — Не слишком ли молод для учёбы в Техникуме? — спросила Мина.       — Я сказал «мой ученик», а не студент Техникума, — пояснил Годжо.       — Так дорог тебе?       Годжо промолчал. Мина усмехнулась. Да, она обыгрывала генералов, но вничью довелось сыграть и с императором. Он был слишком умён для обычной марионетки.       — Помоги мальчику, — сказал Годжо.       — Что, даже без пожалуйста? — приподняла бровь Мина.       — Помоги мальчику, пожалуйста, — Годжо мило улыбнулся.       — Ты, очевидно, ни капли не сомневаешься в себе, — вздохнула Мина. — Такого мудрецы назвали бы водой. Она не имеет формы, точит камни и портит сталь. Но любая вода может разбиться о скалы.       — Но при этом всё равно остаться водой, — заметил Годжо. — Так ты поможешь?       — Ты в ловушке, да, Годжо Сатору? — улыбнулась Мина. — Принудить меня не можешь, я должна отдать печень добровольно. Говорить обязан честно и только правду. Изгнать тоже не можешь: это сложно даже для мага твоего уровня, а новую лису искать замучаешься. Предложить тебе нечего. Ни денег, ни защиту, ни себя. Остаётся только сила убеждения. Но в этом ты не то чтобы очень хорош. Поэтому я повторяю вопрос: этот ребёнок дорог тебе?       — Он для меня… особенный, — всё-таки ответил Годжо.       Мина прищурилась. Интересная формулировка ответа. Особенным можно быть по-разным причинам.       — Чем же?       — Внебрачный сын, — усмехнулся Годжо.       — И это мне говорит великовозрастный девственник, привыкший решать политические вопросы силой и авторитетом, созданном этой же силой, — Мина наклонилась назад, не сводя взгляда с Годжо. — Дипломатия не твой конек, верно?       — Зачем тебе знать, кто он мне? Я же сказал, ученик. И этого достаточно.       — Видишь ли, я испытываю некое удовольствие «счищая с карпа, что мнит себя драконом, чешую».       Вновь молчание. Мина не сводила взгляда с лица Сатору, а Сатору не отводил глаз от неё, пусть и прятал их под повязкой.       — Почему этот мальчик так важен?       — Потому что важен.       — Как мальчика зовут? — спросила Мина.       — Фушигуро Мегуми.       Мина прищурилась. Годжо ей не врал, но было в его ответе что-то, похожее на скол на безупречной поверхности дорогой чашки китайского фарфора.       — А какая техника у Фушигуро Мегуми? — Мина внимательно следила за молодым мужчиной напротив.       Когда ведёшь поединок на мечах, важно прислушиваться к рассечённому лезвием воздуху, тогда узнаешь, откуда придёт первый удар. И тело само среагирует, направив руку. Когда ведёшь партию в го, важно прислушиваться к противнику. Тогда разум сам направит руку к нужным фигурам. Мина играла с генералами, играла с учёными чиновниками при дворе, с императором. Но никогда не играла ни с богами, ни с демонами.       Всё бывает первый раз даже за столетия жизни.       — Тебе не понравится ответ, — сказал Годжо.       Мине не понадобилось и секунды, чтобы всё понять. Её будто ударили ногой в грудь. За спиной оказалась прорубь с ледяной водой, тут же впившейся холодом в кожу. Не иголками, а лезвиями мечей. Так ощущалось мгновение, когда Мина перестала слышать своего Сатору — мгновение, когда обладатель техники Десяти теней лишил его жизни.       Она внезапно для Годжо расхохоталась. Он поджал губы.       — Я переоценила твои умственные способности. Не понимаю, на что ты рассчитывал, — глаза Мины опасно сверкнули.       Так блестит сталь меча, поймавшая отблеск солнца перед отрубающим голову ударом.       — На то, что ты достаточно благоразумна и опытна, чтобы понимать: Мегуми и тот маг — разные люди. И что вешать на детей грехи их предков — признак слабости, — спокойно сказал Годжо.       — Что ж, ты ошибся, — Мина была обманчиво спокойна.       На деле, когтями хотелось разорвать широкую грудь, спрятанную под чёрной плотной тканью. Добраться до самого сердца и вырвать его, как она много раз делала во времена молодости и дикости. Но, судя по всему, Мина найдёт там холодный камень или вообще пустоту. С чего он должен печься о её чувствах, ведь с самого начала нагло играл на них, как опытная куртизанка на старом сямисэне? Вульгарно, но искусно; примитивно, но действенно. Пользовался внешней идентичностью с третьим Шестиглазым.       — Мина…       — Пусть сдохнет, я не собираюсь помогать Зениновскому выблядку, — Мина закинула ногу на ногу.       — Он не Зенин, он — Фушигуро, — Годжо отзеркалил её позу, но руки в замке положил на колени.       — Мне плевать. Он владеет техникой Десяти теней. Ты зря теряешь время, попрощайся со своим учеником, — Мина была внешне спокойна.       Но если бы кто-то в этот момент коснулся её, лишился бы не только руки, но собственных кишок, сердца, а потом и никчёмной жизни.       В кармане Сатору звякнул телефон, а потом ещё раз и ещё. Пришли сообщения. Он достал телефон. Прочитал и едва заметно поджал губы.       — Дай мальчишке умереть, не расти своего убийцу, — сказала Мина.       — Он мне ничего не сделает.       — История имеет свойство повторяться.       — Не в этот раз.       — Меня утомил этот разговор.       Мина собралась подняться на ноги, оставить чаевые официанту, и уйти.       — Интересно получается, — протянул Годжо нараспев. — К детям третьего Шестиглазого ты была более благосклонна, хотя ненавидела его жену.       — Мне было всё равно на его жену. Как и на большинство отпрысков клана Годжо.       — Почему тогда помогала?       — А почему ты заклинатель, а не проклинатель? Почему не стал Проклятием для мира, который только такого и заслуживает? Ради силы можно было пойти и по пути Сукуны-сама. Так было бы даже интереснее. Играть только за себя, думать только о себе, воспринимать живых существ вокруг, как жалких насекомых, кишки которых можно намотать на кулак ради развлечения. С твоими силами нет смысла кому-то подчиняться, нет смысла ценить жизнь. Но ты на стороне «хороших ребят». Выходит, сам ставишь себе внутренние ограничители. Значит, у тебя есть понимание, как устроен этот мир. Так вот и у меня оно есть.       — И как устроен этот мир?       — Прескверно, — пропела Мина. — Прямая линия клана Годжо нужна была магическому миру…       Мине вдруг вспомнился Кэндзяку. И тяжёлый вздох вырвался из груди.       — А сейчас нет? — спросил Годжо заинтересованно.       — Сложно сказать, — Мина чувствовала усталость. — Я не намерена больше отвечать на твои вопросы. И видеть тоже не желаю.       Годжо стянул повязку. Встряхнул головой, небрежно уложив опустившиеся вниз пряди волос. И посмотрел в зелёные глаза языческой богини.       — Меня предупреждали, что ты не захочешь помогать, потому что судишь потомков по грехам предков.       — Не только. Просто тебе же безопаснее, если Фушигуро Мегуми умрёт.       — Так ты обо мне всё-таки беспокоишься, — улыбнулся Годжо.       Мина недовольно фыркнула.       — Как будто ты смог бы простить детей человека, сломавшего тебе жизнь. Яблоко от яблони недалеко падает, даже если эта яблоня жила столетия назад, Зениновская погань не изменилась.       Годжо поднялся вслед за Миной и подошёл к лисице вплотную.       — Позволь показать тебе кое-что, а ты уже потом решишь, помогать мне или нет.       — Ты не понял ещё? Я…       Мина замолчала, застыв в немом ступоре. Годжо поднял чёлку, открывая высокий светлый лоб. И рубец. Чуть выбеленный временем, не очень большой, но инородный — неправильный здесь, на лице этого человека. Не человека, а мага, чью силу в детстве Мины могли счесть за божественную. У третьего Шестиглазого не было шрамов. Не только из-за родовой техники, но из-за превосходных навыков фехтования. Он был искусным мечником, одним из лучших своего времени. Никто не мог достать его лезвием своего клинка, даже когда он не использовал технику.       Четвёртый Шестиглазый, стоявший сейчас перед ней, был сильнее предшественника. Намного. И с таким уровнем магии позволил достать себя?       — Тебе это явно не в младенчестве сделали… — тихо прошептала Мина.       Младенчество и детство действительно самый уязвимый период для любого мага, даже для наследника техники Безграничности и врождённой особенности Шести глаз. Да, рубец старый, но явно не ровесник самого Сатору.       — Ага, эти шрамы я получил гораздо позже.       — Шрамы? — удивилась Мина. — Кто…       Она невольно потянула руку, но тут же отдёрнула.       — Идём, — сказал Сатору и обвил сильными пальцами тонкое запястье лисицы.       Божественная партия в го девятихвостой была проиграна?