Хей, малой!

      В Москве 12 с лишним миллионов человек, и все они наплевательски относятся друг к другу. Даже если Вам станет плохо, вряд ли кто-то найдет в себе дух взять такую ношу в виде туши больного человека, ведь гораздо легче сослать плохое самочувствие на пьянство и сетовать на прогнившую молодежь. В Москве много благоустроенных районов, но ещё остались те, где везде грязь, наркоманы, шлюхи и беспризорники. Подумать только, с каждым годом город становится все шире, уже провели метро до удаленных его уголков. Но ведь все знают – эти забытые Богом улочки, где ржавые качели противно скрипят, вот-вот сорвутся с петель, где фундамент домов настолько ветхий, что можно разрушить его, просто пнув ногой. Но люди находят решение и всякий раз заделывают дыру до следующей весны. Какой бы столица не была роскошной, как говорится: «В семье не без урода».       Это я познал на собственной шкуре. Ещё четыре года назад, с матерью и отцом, мы жили в крупном порте Японии — Йокогаме. У нас было все: благополучие, семья, в конце концов деньги. А что вы хотели? В этом мире можно даже внешность купить, было бы желание и пара лишних миллионов. Что случилось потом?       Однажды я пришёл домой раньше. Тогда мне было всего восемь лет, маленький, не правда ли? Я еще любил отца, а вот к матери… Ну, возможно, осталось какое-то уважение. Я не знаю. Я давно заподозрил, чем она занимается. Она у нас элитная шалава. Да-да, именно так. Отец тоже знал, но закрывал на все глаза под предлогом: "Это большие деньги, они нам не помешают». Нам… Деньги нужны ему, ценителю дорогого вина. Весь его подвал в разных сортах вин. Иногда я спускался туда и изучал этикетки, запоминал года. Знаете, я втайне от отца попробовал одно. Это было вино 22-х летней выдержки, красное. Оно так приятно разливалось по отцовскому бокалу, что я не удержался и, когда он уснул, не дождавшись мать от очередного клиента, попробовал всего пару глотков. Мне не особо понравилось. Терпкий запах и кислинка были для меня чем-то новым. Мысли приятно дурманило уже от пары глотков, и это, пожалуй, самое приятное, как послевкусие дорогого шоколада, который дарил мне отец раз в год на день рождения.        Так о чем это я? А! В тот день я вернулся домой раньше обычного. Я ожидал, что никого не будет, но ошибался. Хотя, можно было бы подозревать, что она, путана, может вытворить нечто подобное, тем более привести чужого мужика в одну постель с отцом. Громкие стоны, пошлые шлепки кожи о кожу, грязный мат и мольбы о большем и редкие вскрики — все это доносилось из нашей квартиры и слышалось даже на улице. Я стоял в коридоре минут десять и держался за голову. Нет, мне не было стыдно, я чувствовал только отвращение. Пустое отвращение к этой жизни и миру в целом. Меня бесило существование матери; бесило то, что родила меня именно она. Спустя время я решил пройти на кухню, там сидел отец. Так он тоже здесь? Действительно, забавная ситуация. Он курил сигарету со странным запахом, а в руке держал шприц. Левая рука была исколота, напоминала раздраженное покраснение, будто аллергия, зрачки же были до максимума расширенны, закрывая абсолютно весь цвет радужки. Я рассмеялся. Смешно и противно смотреть на то, как они умирают от своих же денег. И звуки, звуки, звуки. Ее голос бесил, а глаза отца, его прекрасные зелёные глаза, казались теперь омерзительными. Он смотрел в мою сторону, но буквально не видел, смотрел сквозь меня, а я стоял в проходе и не двигался. Хотелось убежать, но некуда. Отец ввёл очередную дозу какого-то вещества, видимо, наркотического; взгляд стал только безумнее. Резко встав, он оттолкнул меня в сторону, от чего я сильно ударился головой о дверной косяк. В глазах потемнело, создавая впечатление, будто меня придавило чем-то крайне тяжелым, но я отчётливо все слышал. Слышал его раздраженное: «с дороги, блять!» А потом снова мат и стоны, все по кругу. Самое омерзительное в этом то, что мне было чертовых 8 лет, а я уже так много знал. И я решил — пора уходить. Не важно, куда и насколько, но находиться там было просто невозможно. Я пересилил боль в затылке и поднялся. Шатаясь, добрался до аптечки — благо она была на кухне. Обезболивающее сейчас не помешало бы, но его, конечно же, не было. А вот медицинский спирт пришелся как раз; сделав пару вдохов, я немного привел в чувства свой плывущий разум. Схватив со стола пару купюр, которые оставил прошлый клиент: родители все равно не вспомнят завтра. Я вышел за дверь, принципиально громко ею хлопнув, и спустился по ступеньками вниз, выходя на прохладную улицу прекрасного города.       Было только пять часов вечера, а мне ещё всю ночь где-то торчать. Мой взор пал на задний двор заброшенной школы. Почему двор? В помещении ошивались подростки, а мне как никогда не хотелось никого видеть. Там я и уснул на деревянной скамье, свернувшись калачиком. Мысли тяготили: «Почему я, а не какой-либо другой мальчишка? Неужели я чем-то так провинился в прошлой жизни, что теперь расплачиваюсь за свои грехи?» Хах, тогда я еще верил в Бога. Когда же я вернулся наутро домой, никто даже не поинтересовался, где я был. Всем плевать. Эта ночь, как панацея от ребячества. Я резко повзрослел, но мне не понравилось это. На полу хаотично разбросаны использованные презервативы и шприцы, один даже напичкан той дрянью, и я не про мать говорю. Не удивило, поэтому я молча прошёл в свою комнату. Я одинок, как оставшийся пельмень в ржавой кастрюле… Есть хотелось, но из еды в доме ровно ничего. А деньги я спрятал на черный день, мало ли, что случится.       Через некоторое время отец задолжал крупную сумму денег людям, что поставляли ему наркоту. Он тогда подсел крупно, без дозы и пары часов не держался. Мы вынуждены были бежать. Все решили быстро. Москва — это, вроде, мегаполис, там нас точно не должны найти. Моих денег хватило на самый убогий район. Мать также продолжала активную половую жизнь, отец наркоманил и трахал мать чуть ли не на моих глазах, объясняя это «супружеским долгом» и «законодательством не запрещено». А мне было плевать, ведь там же я связался с компанией отбросов общества. Типичными подростками этой дыры, но, несмотря на все условия проживания, я сохранил свою чистоплотность. Незаметно для себя я стал лидером нашей банды, а затем мы превратились в грозу района, которых боялись даже правоохранительные органы. Звучит глупо, но мы не трогали невиновных, только справедливо расправлялись с уебками. Так мы их звали. Незаметно для меня прошли эти 4 года.

***

       Будильник звонит, и Накахара кое-как продирает глаза. В комнате холодно, ведь за отопление никто не платил уже с год, а окна были далеко не пластиковыми. Приподнявшись с постели, он осматривает помещение: чисто и стерильно, насколько это возможно их условиями проживания. Юноша касается босыми ногами холодного пола и морщится. Сегодня ему исполнилось 12 лет, а через 2 года он станет вполне себе самостоятельным. Пока они с ребятами зарабатывают на автомойке, которую содержит старый дедушка. Сколько заработаешь — половина твоя. И стимул работать появляется, ведь деньги немалые, в конце концов. Пусть район и неблагополучный, но мойка стоит у шоссе, поэтому услуги требуются часто. Зарабатывает каждый от 500 рублей в день, для подростков вполне неплохо. Накахара машет головой в разные стороны, отгоняя ворох мыслей, и натягивает брюки с клетчатой синей рубашкой. Юноша выходит из комнаты и пробирается на кухню советской квартиры. У окна стоит пожелтевший стол, без скатерти и другой утвари, потрепанный годами, на нем крошки хлеба, на полу разбитая чашка. Кажется, она принадлежала юноше, но как-то плевать. Стена у плиты вся заляпана маслом от готовки, ведь ее не мыли еще и прошлые хозяева. Обои давно сползают, а окошко, ведущее в ванну, подавно выбили. Рыжий устало плюхается на стул, который вот-вот развалится. Как же все это достало. — Ты завтракать будешь? — Спросила мать рыжика и протянула ему почти заплесневелый бутерброд с прошлогодней колбасой. Но брать что-то из рук этой женщины юноша перестал еще лет 5 назад, посчитав это мерзким. — Хах, нет, — коротко отвечает Чуя, даже не глядя на мать, хотя таковой назвать ее трудно, — мало ли, что вы там подмешали. Какой-нибудь мышьяк. — Ишь, нашелся, царевич. Жри, что дают, либо проваливай к своим дружкам, — проговорила та, все еще шатаясь от количества выпитого спиртного, но это те еще мелочи: не обкуренная – и слава Сатане. В Бога юноша перестал верить тоже лет 5 назад, если не раньше. Просто потому что если он есть, то явно несправедливый. — Мать, что тебе нужно? Ты бы хоть руки помыла после того, как за член хваталась. — Огрызнулся Накахара младший, презрительно фыркнув. Носить эту фамилию не хотелось, она казалась чертовски грязной. Все, что хоть как-то напоминало о людях, зачавших юношу, казалось испачканным. — Скажи спасибо, что мы тебя в приют не сдали, — женщина злится, хмурясь и сжимая руки в кулаки. Выглядит по-детски смешно, будто у младшеклассника отобрали конфетку, ну или детство. Кто знает… — Да и сдали бы, — с какой-то ироничной ухмылкой выдает юноша, — может быть пользы больше было. Подумай, кормят относительно нормально 3 раза в день, нормальные условия жизни. Зимой тепло, летом не жарко. Социальная жизнь на высшем уровне, м-м. А после выпуска еще и квартиру дают. Вам-то денег на батон свежего хлеба жалко. И Накахара улыбается. Он знает, что та не будет медлить. Ей не нужна обуза в виде подростка, как она говорит, проблемного. Только Накахара был самым обычным. Он любил дождь и грозу и не любил солнце, потому что то напоминало ему светлые дни с бабушкой до того, как она скончалась.       Это был настоящий удар. Стоит ли говорить, что маленький Чуя окончательно потерял надежду на нормальную жизнь. И вот, спустя очень много лет, это чувство снова вспыхивает в груди и разгорается синим пламенем, что виднеется из-под чайника в ночи на зажженном газу. Лицо матери искажает приторно-сладкая улыбка, больше напоминающая оскал. — Ты сам этого захотел, Накахара, — она смеется прокуренным голосом и чертыхается, когда пепел дешевых сигарет падает на пол. Только ей все равно. — О нет, думаю, я не долго буду носить вашу фамилию. О да, когда я выйду из детского дома и начну представлять из себя человека, мое имя и фамилия будет звучать также сладостно, как надписи на ваших надгробиях. Если, конечно, будет кому хоронить, — рыжик усмехается и встает со скрипучего стула, ножка которого все-таки ломается. — Тебя сегодня же здесь не будет! — она злится, потому что правда неприятно колит глаза. Лет двадцать назад, когда та была еще похожа на перспективную молодую девушку, только-только окончившую университет. Да, она была такой, пока абьюзивные отношения не сломали ее гордость. А потом водка, секс, решетка. Абьюзер сел за изнасилование, и то, мама постаралась. Вот только дальше лучше не стало. Постоянные пьянки, какие-то тусовки, беспорядочный секс и обещания бросить всю эту дурь. Бывших шлюх, как и бывших наркоманов, не бывает. Девушка сломала свой стержень гордости и скатилась на дно, даже не пытаясь с этим бороться. — О, мадам, Вы оказали мне большую услугу, — изображает сострадание подросток, — вот только гнить вам двоим здесь до конца дней, а конец близок. Чуя уходит с желанием хлопнуть дверью, только их здесь уже как года два нет. Уходит в комнату, чтобы собрать вещи, которые купил на собственные деньги, и да, это важно. Ведь ему всего 12, а он такой самостоятельный мальчик. И если бы бабушка была жива, она бы им точно гордилась. Он складывает в рюкзак еще несколько атрибутов. Футболку, которую ребята подарили ему на день «коронации», фотографию бабушки, правда она давно затерлась, но все равно была слишком родной, чтобы выбросить ее. Юноша улыбается, так тепло и нежно, ведь эти люди для него теперь целая жизнь. Накахара звонит одному из парней, и Паша отвечает, смеясь. — Да, босс? — тому явно весело, возможно, он даже не один. Пашка любил кутить, любил спустить на ветер всю зарплату за один вечер, но никогда не жаловался на тяжкую жизнь. Этот юноша добивался всего сам, никогда не проявляя сожаления к слабакам. И только Чуя помнит, как успокаивал парня, когда его отец разбился. Пашка любил своего папу, он пытался дать юноше все, что только мог, но так бывает… Теперь он уже Павел, ненавидит слабых и презирает богатых охамевших мартышек, ведь имея деньги и связи можно решить любую проблему, даже если это чертово убийство. — Я уезжаю. — В смысле… — голос меняется на озадаченный, сомневающийся, — ты шутишь? — Нет, я не знаю, в какой приют меня сбагрят эти отродья. В любом случае, я хочу, чтобы вы выбрали себе достойного лидера и не опустились до уровня остальных, — Чуя улыбается, скатываясь по стене и сдерживая накатывающие слезы. — Чуя, это не смешно. Как мы без тебя… — Я не шучу. Паш, ты сильный. Я хочу, чтобы лидером стал именно ты. Я знаю, ты не сможешь подвести меня. При первой же возможности свяжусь с тобой, а пока… Павел Александрович, Вы и Ваша будущая перспективная команда стали для меня очень большим счастьем в жизни. Я люблю вас, ребята. — Чуя, — голос парня дрожит, и рыжий понимает — это тот редкий момент, когда Паша дает себе волю, — свяжись со мной, прошу… — Я позвоню тебе однажды, только если ты не забудешь и не падешь в грязь лицом… Помнишь нашу шепталку? — Жизнь несправедлива, но все же хороша… Лучше поджечь ее, чем утопить, ведь огонь всегда потушится, а вода утечет вместе с остатками счастья… — А если все полыхает адским пламенем, то уходи красиво и не оборачивайся. Я верю в тебя, мой взрослый малыш. — Чуя… — До встречи через время, — по глазам рыжего текут слезы, и он сбрасывает, отключая телефон, но не забыв переписать номер Павла в дневник, который ведет уже очень много лет. Мосты сожжены, но он обязательно восстановит один, чтобы снова ощутить себя кому-то нужным. — Эй, ты собрал манатки? — выкрикивает откуда-то из коридора женщина, и Чуя поднимается, в последний раз осматривая потрескавшиеся от старости белые стены, пустую постель и полки, не забыв прихватить свой рюкзак с самым ценным и парой тысяч рублей на дне. — В отличии от тебя, я ответственный, — он выходит и прикрывает за собой дверь, отрешенно улыбаясь. Осматривая мать, тянет вывернуть свои внутренности на пол прямо этой квартиры, хоть она и стала родной. Женщина выглядит отвратительно: опухшее от вечного пьянства лицо, дрожащие руки, покрывшиеся выступающими венами и какими-то пятнами, ярко выкрашенные глаза и до безобразия короткая юбка. «Прямо как на панель» — думает юноша и усмехается, подходя к двери, — а ты потом зарабатывать на ближайшую трассу? — А что потом, тебя касаться не должно, — рычит в ответ та, замахиваясь, но Накахара отклоняется, бросив взгляд на сдыхающего в углу отца. Передозировка — дело страшное, особенно когда на тебя всем плевать. А на Накахару старшего плевать даже сыну. Но Чуя молчит и выходит из квартиры. Это уже не его заботы. — Ты неблагодарный, — женщина не унимается, — мы дали тебе все: любовь, заботу… — Возможные заболевания, поломанную психику, отвратные условия существования… — Мы дали тебе жизнь! — Я вас об этом не просил, — и снова юноша уклоняется от подзатыльника, отходя чуть назад, — давай-давай, веди. Время текло медленно, что только омрачало всю суть ситуации. Пять минут назад Накахара сжег первый мост, разорвав связи со своей маленькой бандой, а следующий мост — передача его в руки кого-нибудь из детдома. Вот уже виднеется небольшое здание с забором, у входа в которое стоит маленькая будка с охранником. При желании, забор перелезть в ночи можно будет, но нужно ли? Чуя с матерью проходят внутрь. Она без лишних вопросов кивает мужчине и приторно улыбается, грубо толкая юношу вперед. — Руки не распускай, ты мне теперь никто, — огрызается подросток и отходит от нее в сторону, замечая на крыльце здания какую-то миловидную девушку. У нее были длинные темные волосы с аккуратной челкой, зачесанной за уши, острые черты лица, что никак не сходились с пухлыми губами. Глаза девушки переливались фиолетовым, и Чуя счел, что это линзы, хоть так оно и было, а одета та была в обычную школьную форму, ничем не примечательную в народе. — Здравствуйте, — приветливо улыбнулась незнакомка, хоть в глазах ее читалось только отвращение и боль, — назовите имя, фамилию ребенка. На рыжего юноша внимания не обращали, будто его и вовсе здесь не было, поэтому Накахара решил представиться сам, так как женщина немного замешкалась с ответом. — Накахара Чуя, — незнакомка переводит строгий взгляд на мальчика и осматривает того, — Вы уж извините за мою наглость, только эта женщина не помнит, как меня зовут. Подросток улыбается во все свои 32 зуба и как-то лукаво смотрит по сторонам. — Документы и вещи в этом рюкзаке, все можете проверить, ничего запрещенного там нет, — обворожительно улыбнувшись, произносит тот, — мы можем побыстрее распрощаться с… ней? — Да, конечно, все вопросы решены. Будете прощаться? — Нет, идемте, — не спрашивая разрешения, Чуя поднимается по лестнице, а девушка следом за ним. — Почему ты так рвешься сюда? — как-то мрачно спрашивает та, сменив маску дружелюбия на тоскливое безразличие. — Чтобы устроить бум! — усмехается рыжий и оглядывается по сторонам. В коридоре пусто и серо, — куда мы идем? — Я веду тебя на третий этаж, к старшим. У нас большой прилив младших, а ты по возрасту ближе всего к старшей группе. Тебе ведь скоро 13? — девушка полностью безразлична и холодна, и Чуе это на руку. Значит, не будет сюсюканья и глупой привязанности. — Мне сегодня только 12 исполнилось. — Ого, неплохой подарочек на день рождения. Поздравляю. — Какая ты ироничная, — рыжик хрипло смеется, прикрывая рот ладонью, — благодарю, мадемуазель. — Так о каком буме ты говорил? — в голосе слышится фальшивый интерес, но это лишь сухая безопасность и желание прикрыть свою задницу. — Обычный бум! — улыбаясь, выдает Чуя в ответ, — такой, чтобы в мире поняли, кто здесь папочка. — О как, ну давай, юный папочка, тебя там уже ждут, — девушка разворачивается и удаляется, бросив напоследок, — меня, кстати, Наоми зовут. — Приятно познакомиться, крошка, — Чуя прикрывает лицо ладонью, сдерживая накатывающий смех. Он только что назвал крошкой девушку, которая старше его минимум лет на 6. Но мешкать некогда, впереди двери, за которыми слышатся задорные голоса старших, и Накахара открывает их, осторожно ступая и осматриваясь. Большая и светлая рекреация, но стены разрисованы яркими узорами, характерные для подростков 14-18 лет, а посреди помещения небольшой журнальный столик с двумя серыми диванами, на которых расположились обитатели этого этажа, предположительно не все. На одном из диванов с книгой в руках сидит светловолосая девушка лет 16-ти, полностью увлеченная произведением, парень такого же возраста с пепельными длинными волосами, собранными в высокий хвост. Кажется, у него еще выбриты виски, что смотрится крайне эстетично. В их компанию светловолосых не вписывается шатен, что сидит на втором диване и наблюдает за пепельным красавцем. На скрип двери поворачивает голову именно шатен, немного залипая на юношу. Он осматривает с ног до головы подростка и кривит губы в ухмылке. — Золотко, ты этажом ошибся. — Не ошибся, — фыркает Накахара и проходит вперед, так, чтобы его было видно всем, — меня определили к вам за неимением свободных мест у младших. Чуя зевает, осторожно поставив рюкзак около дивана и садится на его подлокотник. — Так что нам придется как-то ужиться. — О какой, — шатен смеется, а глаза его сверкают безумием. Девушка поднимает взгляд и смотрит то на подростка, то на приятеля. — Остынь, Осаму, — бурчит та, откладывая книгу в сторону, — я Саша, как тебя зовут? — Чуя, — улыбается рыжий, принципиально игнорируя возмущенный вздох Осаму. Девушка приветлива, но осторожна. У нее довольно грубый голос, но вполне обычный для русских красавиц, бархатный. Если заглянуть в ее глаза, можно увидеть оттенки голубого в глубоком сером, это по истине завораживает, но сейчас некогда рассматривать блондиночек, поэтому из раздумий юношу выводит шатен. — Ты японец, верно? — Да-да, собственной персоной. — Как интересно, на одного японца больше, — язвительно изрекает длинноволосый парень, обратив все же внимание на присутствующих. Он смотрит с прищуром, сверкая голубыми глазами, и скорее всего его идеальная платина — просто удачный покрас. — Да, Вик, ты все проспал. — Зло не спит, оно дремлет, — смеется тот и встает, подходя к юнцу и протягивая ему руку, — Виктор. Накахара же слегка теряется, но не подает виду, пожимая протянутую ладонь. Каким бы крутым юноша себя не ставил, он теряется, ведь обстановка совершенно новая и необычная. Взять хотя бы давящие на мозг рисунки, пусть во дворах видали и похуже. — Так, может, вы мне покажете комнату? Ну или что там у вас, я же не знаю, — робко интересуется Чуя, осматривая присутствующих. — Свободное место только подо мной, — выдает Осаму, чем шокирует не только младшего, но еще и приятелей. — Ты что такое говоришь? — задает вопрос Вик, глядя на высокого парня. — Да, кровать под моей свободная, извращенцы, — фыркает Дазай и поднимается, — пошли, малой. — Не малой я, — рычит юноша и вяло шевелит ногами за тем, — да ну подожди ты, шпала, я не могу так быстро. Коридор почти не меняется, разве что номера комнат и цвет дверей, ведь у каждой группы своя фишка. Юноше повезло, он попал к вполне обычным ребятам, если не считать Дазая и его белоснежные бинты, выглядывающие из-под одежды. Комната 6 группы находится в самом конце просторного коридора, по бокам помещения расположились двухэтажные кровати, так что спальных мест здесь 4. Одна из них не застелена бельем, и вероятно, использовалась, как свалка для вещей, возможно даже грязных. Дазай резвым движением руки смахивает чужие тряпки с кровати и морщится, потому что пружина обнажается и кажется очень колючей. — А сверху тоже такая? — интересуется Чуя, пока осматривает комнату. — Да, но ты не волнуйся, она досками еще закрыта. — В смысле? — Я не упаду на тебя. — А-а… Саша тоже здесь живет? — глаза юноши все еще бегают по помещению. У окна деревянный стол с каким-то стареньким стулом. Все в наклейках и надписях, которые оставили еще несколько выпусков до этого, и на душе становится как-то тепло и грустно. Сколько таких же никому ненужных ребят отсюда ушло… Комод находится у стены на одной стороне с дверью. — Нет, она в женской половине, — пожимает плечами новый знакомый Чуи, доставая чистое постельное белье, — заправишь сам. — Без проблем, но кто тогда четвертый обитатель? — рыжик расправляет простынь и набрасывает ее на матрац, который увалил на постель Дазай, равномерно по нему распределяя, следом заправляет подушку и одеяло. Постельное белое, как в поездах, а кровати примерно такой же ширины. — Ты еще познакомишься с ним, но это будет позже, — загадочно улыбается шатен и, потрепав юношу по волосам, удаляется, оставляя того наедине со своими мыслями.