Отречение

Скверна была куда страшнее чумы. Она появлялась незаметно, прокрадываясь в самые сердца людей, оставляя ужасающие отметины на коже и сжигая в своем темном огне плоть и кости, не оставляя ничего, кроме темнеющей жижи. Эта жижа издевательски булькала, пугая случайных свидетелей мгновенной кончины от Звездного недуга, медленно впитываясь в плодородные земли, чтобы затем снова прокрасться через плоды в людишек, замыкая полный круг. Иные говорили, что у этого проклятья (никто в здравом уме не пытался даже назвать эту чертовщину болезнью, потому как никакая лечебная магия не могла прекратить страдание несчастных, отмеченных гниющими отметинами Скверны) помимо всего прочего есть разум, и что любые попытки спастись обречены на провал: никто не в силах перехитрить магию Высших, особенно, если они сами боялись ее. Об этом тихо шептались при солнечном свете, боязливо оглядываясь по сторонам, словно бы ожидая, что из темной тени колодца тут же вылетит ужасающее щупальце с капающей гнилью, смердящее еще хуже, чем оставленная на краю поля в жару сдохшая корова не первой свежести. Об этом спорили ученые, но спорили в полголоса, вздрагивая при громких звуках и спешно выискивая себе другие знания, менее опасные и пугающие. И только одно могло спасти от безжалостной смерти, то, на что молились в деревнях больше, чем о милости Шестерых, оставивших мир в своих бедах. На прибытие Избранного. Ардин никому бы и никогда не признался, как на самом деле ему было страшно. Всегда, каждый божий раз, слыша отчаянные заунывные крики, чувствуя, как цепкие пальцы хватают испачканную пыльную дорожную тогу, под которой он пытался спрятаться от внимательных взглядов местных. Каждый раз, когда перед ним падали на колени в пыль люди, обещая все, что угодно, даже собственные жизни в замен, лишь бы он, Избранный, великий, великодушный и добросердечный, спас от Звездой Скверны дорогого незнакомцу человека. Каждый раз, когда темный туман чужой боли окутывал его с головы до ног, оседая внутри неприятно-тягучей пленкой. Каждый чертов раз, когда он спасал чужую жизнь, когда он соглашался, когда он не допускал даже мысли о том, чтобы отказаться. Каждый раз он боялся приближающейся ночи. В немилосердной тьме, не разбавляемой даже светом звезд и теплом от костра, он слышал тихий шепот, больше напоминающий шелест ветра. Кроткий и совершенно не заметный по началу, голос креп с каждым спасенным человеком, он словно бы напитывался Скверной, оседавшей в Избранном, приобретая все больше и больше граней звучания, тихой трелью подражая утренним птицам, чтобы затем разбиться о холодный вкрадчивый тон, обещающий больше, чем можно даже представить. Люцис Каэлум ненавидел такие ночи. Этот шепот, идущий, кажется, из глубин его испуганного сердца, рассказывал, как порой бывает обманчива слава, как жестоки могут быть люди, что сегодня тебя возносят на вершины, но стоит только оступиться – и они тут же низвергнут тебя. Тьма веселым треском огня шептала о том, как не испачкавшимся в грязи достается лучшее: влияние, богатство, любовь той, что пленила сердце несчастного Избавителя от Скверны всего лишь одним своим взглядом. Как потом людская молва будет восхвалять его младшего брата, а он, тот, кто действительно пытался спасти свой мир, падет на самое дно, даже глубже, потеряв все, чем дорожил. - Ты лжешь, - шептал в ответ Ардин, до боли сжимая кулаки, закрывая глаза и веря, отчаянно веря во все, ради чего он приносил себя в жертву, ради чего он страдал и старался. Ради всего того, что давало ему причину жить. Тьма в ответ смеялась совсем, как та несносная девчонка Аэра, но отступала, не настаивая, и это настораживало еще большое. – Боишься? – у страха глаза велики, сам себя успокаивал Избранный, скорее надеясь на то, что ответа не последует, но зная, точно зная, что Тьма внутри не останется в стороне от такой откровенной провокации. - Всему свое время, - тихо шелестело травой и листьями, звенело далекими холодными звездами и растворялось ночной тишиной, что оставалась на губах горьким послевкусием и сладостным ароматом. Все случилось слишком быстро и неожиданно. Ардин не ожидал, что брат, словно обезумевший, рискнет напасть на него прямо посреди тронного зала. Он не ожидал, что в ударах Сомнуса будет такая сила, не думал, что Гильгамеш, тот, кто его тренировал, кто учил будущего, но отвергнутого короля людей защищать слабых, встанет на сторону жаждущего власти. Он просто не ждал ничего из того, что произошло, но это случилось, и сталь запела звоном о сталь, заискрилась от ударов, наполненных магией, заполнила все пространство отблесками и звоном придирчивого Кристалла, напитываясь знакомым сладким ароматом боя и боли. Он знал этот вкус. Вкус гниения и отчаянья. Каждую чертову ночь, пока шепот предсказывал ему будущее, он снова и снова вдыхал его полной грудью, боясь, что всё было напрасно. Каждую звездную ночь, пока боль искала себе прибежище в уставшем теле, он, воя, проклинал самого себя за доброту, ненавидел людей, но не отказывался от силы, что была дарована ему самими Богами. Каждую темную ночь, пока демоны кружили рядом, желая содрать с него кожу, желая добраться до самой сердцевины, что истекала страхом, словно кровью, он слизывал эти сладкие капли с собственных губ, уговаривая себя, обманывая, что с рассветом все закончится. Ардин уже давно пропитался этим сладким гниением насквозь, он пропах им, как дымом от костра, растворился в собственных мыслях, отчаянно топивших его изнутри. Потому что не было никакой Тьмы с самого начала. Но где эти Шестеро теперь, когда он перестал быть им нужен? Где все эти обещания придти на помощь, быть рядом и помнить, направлять и оберегать? Злоба поднималась со дна души волнами, опаляя пространство вокруг разъедающим огнем. Ему все равно, что будет дальше: Аэра Миллс Флёре, мертвенно-бледная, уже потерявшая надежду на спасение, покоится в его руках, отдавая последнее, что у нее есть, - свое дыхание, последнюю частичку своей жизни, чтобы спасти Избранного от той грязи, что как кислота разъела его душу. Она не боится смерти, никто в роду Флёре не боится, и не будет бояться, покуда в них есть вера в собственное дело, но в груди все равно жжет, ей все равно больно и страшно, ведь все, что осталось – это лишь Тьма ночи и холодный, не согревающий свет звезд, давным-давно умерших за пределами этого мира. Аэра всхлипывает, с ужасом слыша то, что не должна, понимая, что уже не может дотянуться своим светом до возлюбленного. Ты? – Голос у Ардина звучит почти удивленно, но больше в нем нет ни настороженности, ни испуга. Покинутый и преданный, сломленный, но не сдавшийся, он обращается к единственному существу, к единственной силе, что никогда не оставляла его душу с начала времен. Да, - шепот звучит насмешливо, он словно бы смакует свой триумф, разыгравшийся в этом скудном зале под крики вельмож. Он отражается в осколках телепортации звериным оскалом, он сочится как черные слезы через поры, он звенит в ушах, такой желанный, полный силы и вкуса, цвета и запаха. Дай мне победу, - это даже не мольба, а требование. Оно пронзает все пространство яростным рыком, оно отдается болью в пробитой грудной клетке, оно клокочет, как кровь, комьями гнили и смрада падая на чистые ковры. Сладковато-удушливый запашок разлетается в мгновение ока по всей комнате, но никто не обращает на это внимание. К чему такие мелочи, когда перед тобой появился монстр, которого нужно убить? Возьми сам, - эта насмешка ранить больше, чем удары Сомнуса. В ней слышится вся желчь ночей, вся боль от света и леденящий душу вой, коим захлебывался Ардин, спасая невинных. Силе плевать на рыданье, чем больше страданье – тем выше Храм ее могущества. Безразличная и щедрая, всего одной фразой Сила напоминает о всех страхах, о всех сомнениях, терзавших душу Избавителя. Она простит любые зверства, простит все ради самой себя. Ведь не осталось более человека, что вспомнит доброе имя Ардина Люциса Каэлума, Спасителя от Звездной чумы, Избранного Гексагоном Богов. Тьма, роившаяся внутри, подарит столько силы, сколько захочет ее избранник. Ей ни к чему маски и ограничения. Она улыбается, и в этой улыбке сквозят последние слова Аэры, Оракула, что умерла от руки нелюбимого жениха, и злой смех младшего брата, потерявшего себя в погоне за властью. Эти звуки смешиваются, крошась на кусочки старых воспоминаний, они как стекло ложатся на лестницу до Кристалла ковром, они впиваются в Ардина каждый чертов божий шаг, что он делает, пытаясь доползти до последнего оплота своего спасения, до великой Воли, что вершит судьбы человечества. Но Богам все равно на происходящее, они говорят через сияющую стекляшку с Избранным коротко и зло, не размениваясь на лишние слова. Они отвергают его, человечного и погрязшего в грехе спасения чужих жизней, ненужного более. Не чувствовать боли! – Воет Проклятый, пропитывая дорогие шелка платья Оракула Скверной. Он сжигает ее, сжигает себя вместе с ней, оставляя только оболочку, оставляя только собственную злость и желание мстить. Перед глазами расстилается поле цветов, да только кто поймет, какого они цвета: белого, как невинный взгляд еще девчонки, ставшей пешкой в игре Богов, или же красный, как кровь, что осталась на руках после того, как ее тело обратилось в песок и пепел, не оставляя ни частички Проклятому в память о том, что она, его светлая Аэра, все же существовала?.. Вся жизнь – боль. Забудь этот страх – ты и так уже… Прах. Он всюду, куда бы ни шел Узурпатор, на что бы ни смотрел, к чему бы ни прикасался. Серая лента тянется за следами Ардина, она обвивает его подобно цепям, она сдавливает его нежной удавкой вечности, не позволяя ни на секунду забыть о том, кто он есть, кем он должен был стать. … И какой силе он обещал служить, чтобы воздать по заслугам своей семье.