Немного о...

28 апреля 2003 год

      Джон вслушивается в рокот подъезжающей машины и откладывает в сторону точильный камень. Этот нож уже достаточно остер — бриться можно. Так что лезвие скрывается в ножнах, те — в сумке, она — под кровать. Джон укладывается головой на подушку как раз вовремя, набрасывает на плечи одеяло и закрывает глаза. Делает вид, что спит, чтобы Дин, не дай бог, не подумал, что у его папаши развивается маразм. Или паранойя. Или он просто следит за старшим сыном, потому что проворонил младшего.       Так что Джон закрывает глаза и тщательно контролирует дыхание, мысленно отсчитывая ритм. Вдох — раз-два. Выдох — три-четыре. Раз-два — три-четыре. Медленно и спокойно.       За дверью слышится возня, какое-то царапанье, словно Дин не может попасть ключом в замок. Джон настороженно приподнимает голову, вслушивается, пытаясь понять, по какой причине его сын не может попасть в номер. Ранен?       Эту мысль Джон додумывает на полпути к двери. Повернуть защелку, рывком на себя… А мозг уже подсовывает жуткие картины окровавленного изрезанного погрызенного тела, багровых потоков и затихающего сердцебиения под ладонью.       Но нет. Дин живее всех живых, хотя на утро будет мечтать о смерти.       Джона накрывает облегчением пополам с пониманием — пьян. Адски пьян, в прямом смысле слова на ногах не стоит.       Не ожидавший такого поворота, он пытается удержаться на ногах и удержать тяжелое тело сына. И то и другое получается плохо — они оседают на плохо вымытый пол. Джон вскакивает на ноги, пытается поднять расхлябанное тело.       — Давай, Дин, соберись! — привычный короткий приказ, безотказный метод, чтобы добиться чего угодно от сколь угодно вменяемого сына.       Но не в этот раз. Дин садится на полу, наполовину в номере, ногами — на улице. Останавливает расфокусированный взгляд на отце, причем далеко не сразу. В лихорадочно блестящих глазах — глухая собачья тоска, и Джону хочется сесть рядом и завыть.       — Ненавижу баб! — серьезно заявляет Дин, и Джону приходится собрать всю силу воли, чтобы не захохотать в голос. — Не-на… ви-жу… Па-ап, тебе ма… ик… ма тоже мозг поргы… погыр… бля! Про-гры-за-ла?       В любой другой ситуации за подобные высказывания о Мэри — за подобные предположения о Мэри! — Дин получил бы в челюсть. Но не сейчас. Джон, признаться, переживал, что Дин начнет распинаться о Сэме и его самоволке. Не зря ведь с момента отъезда младшего, старший вел себя излишне сдержанно.       Но нет! Дамочка. Джон закрывает глаза, оставив попытки поднять Дина на ноги, и садится рядом, опираясь спиной о дверной косяк. Прикидывает, что здесь, в Афинах, Дин вьется вокруг репортерши, Кэсси, кажется. Точно, он вспоминает и имя, Кэсси Робинсон, и копну ее кудряшек, закрывающую половину спины. И то, каким тихим и задумчивым становился его сын, стоило столкнуться с этой особой по делу.       — Мисс Робинсон, да? — понимающе тянет Джон, и Дин молча кивает, пытаясь попасть рукой в карман. — Отшила, что ли? — снова кивок. — А что так?       — Она думает, что я — шизиферн… шифрензм… ширифриз…       — Шизофреник? — посмеиваясь, уточняет Джон, а потом придерживает куртку, чтобы Дин таки попал в карман. — И с чего она это взяла?       Дин вскидывает голову, смотрит волчонком исподлобья. Правда, не на Джона — на дверную ручку. Но отцу понятно, что хмурый обвиняющий взгляд предназначался ему. И Джон понимает, что именно услышит, еще до того, как Дин открывает рот.       — Ты ей сказал! — не обвинение, не совсем даже констатация. В этих словах слышится и сочувствие, и сожаление, и еще целый спектр эмоций.       Снова молчаливый кивок, а потом Дин вытаскивает из кармана помятую пачку сигарет и дешевую зажигалку с логотипом какой-то нефтяной компании.       — Почему? — Джону не нужно слышать ответ, он и так все понимает. Те же причины, что вынудили его открыться той, другой.       Вместо ответа Дин сует в зубы сигарету и щелкает зажигалкой. Резкий запах горящего фильтра заполняет комнату, и Джон с тихим проклятием отбирает у сына сигареты. Закатывает глаза, подкуривает одну и протягивает ее Дину. Тяжело вздыхает, глядя, как яркой точкой тлеет кончик сигареты, как дым вытягивает в распахнутую дверь. Еще один тяжелый вздох. Снова щелкает зажигалка, и глаза Дина становятся совсем круглыми и удивленными.       — Что? — выпуская дым через нос, спрашивает Джон. — Одна сигарета — и опять в завязке. И чтобы утром я и у тебя этой дряни не видел, усек? — Дин кивает, сигарета дрожит в расслабленных пальцах. — Покурим — и спать. И хватит сопли размазывать. Подумаешь, не поверила, решила, что ты спятил. Поверь мне, сынок, никто не застрахован от свидания со сверхъестественным. Ну, не поверила сейчас — после поверит. И прибежит, как миленькая. — Дин внемлет ему, словно пророку, с трудом поднимает ставшие тяжелыми веки. Но слушает, так что Джон продолжает. — И вообще, тебе что, девок мало. Почему именно эта, ммм?       Дин молчит, вырубился. Так что Джон аккуратно тушит свой окурок в пепельнице, что стоит на тумбочке, а потом — и то, что осталось от сигареты Дина. С обреченным стоном поднимает его, чувствуя, как трещит спина. Все-таки, пусть Дин и уступает ему пару дюймов, но, прямо скажем, мальчик давно уже не маленький. Благо, кровать совсем близко, уж два шага Джон осилит. Да и правду говорят, своя ноша — не тянет.       — Я ее люблю, пап, — уткнувшись носом в подушку, пьяно вздыхает Дин, и Джону остается только надеяться, что выпитого этим вечером достаточно, чтобы наутро сыну светило не только похмелье, но и амнезия.       — Ты поаккуратнее с этими словами, парень. — серьезно просит он, стаскивая кожанку с сыновых плеч. — Не надо говорить их абы кому.