***
Она стоит перед ними — обособленно. Сама по себе, по другую сторону. Как всегда. Только теперь между ними не линия жизни — граница, зона отчуждения. Стены, рвы, окопы. Он строит их сам, смотрит холодно. Так холодно, что даже Сэм, знающий его, как облупленного, знающий каждую его чертову уловку, каждую маску, даже он верит, что Дин просто в ярости. И старается не встревать, не становиться между, безоговорочно оставшись по эту сторону баррикад. С ним, с Дином. — Я делала это ради вас! — Мэри смотрит уверенно, даже гордо. Воин, солдат! Шестерка на побегушках у бриташек. — Мне нужно наверстать тридцать лет. — А нам — нет? — очень спокойно, почти не обвиняя еще, спрашивает он. Тоном, которым уточняют, сколько сахара положить в чай. — Нам, по-твоему, каково? — срывается все же, нервно сжимает кулаки. — Мы твои сыновья, а тебя с нами не было! — вот оно, то самое страшное его обвинение, то самое, что грызло прошедшие тридцать три года. — Всю нашу жизнь тебя с нами не было! — глубокий вдох, он берет себя в руки. Не ради нее, больше нет. Ради брата, который косится с совершенно ошалелым видом. — Ты сказала, что тебе нужно время, чтобы освоиться, — он улыбается, растягивает губы в кривом подобии улыбки, разводит руками. Отступает подальше за стены, что сам и возводит словами, взглядами, отчуждением. — Мы тебе его дали! — словно у них был выбор, но об этом он молчит, как и о многом другом. — Но ты не освоиться хотела, а просто уйти от нас. — обвиняет, не реагируя на предостерегающие взгляды, режет правду в глаза, а самого колотит от едва сдерживаемой ярости. — Это не правда! — она смотрит укоризненно, словно имеет право злиться на него за эти слова, за эту правду. — Дин, я пытаюсь… — Для разнообразия, попытайся быть мамой! — Дин перебивает ее, жестко и резко. — Я ваша мать, — горько отвечает она, тщательно подбирая слова. — Но я не просто мама. И ты не ребенок. — Я никогда им и не был, — горько шепчет он, глядя в глаза той, которую все эти годы боготворил. За этой фразой стоит слишком многое, половину из чего Дин и сам не понимает. За ней все: бессонные ночи, когда он боялся уснуть, чтобы то страшное, что отняло ее, не вернулось за отцом. Тяжесть брата на руках, непомерная для его почти пяти лет. Щелчки затвора пистолета, слишком большого для детской руки. Ветер в лицо, влетающий в приоткрытое окно. Обожженные о плиту пальцы. Долгие ночи в кресле с обрезом на коленях, пока брат спит, а отец все еще не возвращается. Военная муштра и резкие приказы отца, вместо нормальных семейных вечеров. Страх, страх, страх… Бегство, погоня, чужие люди, разные школы, одиночество и мили дорог. Прощания и расставания, дешевые мотели, запах оружейной смазки и бензина. И много боли. И смерть. — Значит между нами и ими… — начинает он, но она перебивает, почувствовав, какое обвинение он готов швырнуть ей в лицо. — Все совсем не так! — Нет, Мэри, так! — и от этого «Мэри» она отшатывается, как от пощечины. Молча смотрит в глаза, надеясь на что-то. Но он гасит надежду, которая еще светится в таких же, как и у него, зеленых глазах. Точно так же, как это сделала она, предав их с Сэмом. — Ты сделала свой выбор. – брат ошарашенно смотрит снизу вверх, впервые за все эти бесконечные секунды решившись посмотреть в лицо Дина. Словно просит одуматься, не рубить с плеча. Но он уже все решил. — Дверь — там, — отчужденно произносит он свой приговор и разворачивается к ней спиной. Так же, как это сделала она. И уже уходя, уже скрывшись в спасительном полумраке коридора, кусая губы, чтобы не завыть, он слышит, как Сэм говорит ей только одно слово. — Уходи…...Разбитом сердце
17 апреля 2018 г. в 17:05
Отношения с женщинами у Дина не складывались с самого начала. С того момента, как он осознал себя, как мужчину, хотя и до конца не понимал, что делать с этим знанием.
Первая девочка, знакомство с которой перевернуло мир маленького Дина Винчестера, была милой, кудрявой, как пудель, и очень смешливой. У нее не хватало двух зубов, зато были громадные банты, больше ее головы, и гольфы с рюшами. Ей было семь или восемь, и Дин раскачивал ее на качели в парке, куда нанятая нянька выводила их с братом гулять. Это было за месяц до того, как Джон Винчестер, отчаявшись, отправился к Миссури Моусли на консультацию. За месяц до конца более-менее спокойной жизни.
Потом была череда школ во всех городках, куда они заезжали, девчонки, чьи лица стирались с его памяти сразу же, как только указатель с названием города скрывался за поворотом дороги. Кэтти, Кристи, Элли, Сара, Нэнси, Джейн, Анна, Эмили, Аманда… Сотни и сотни девчонок, так не похожих друг на друга. Правда, было кое-что, что объединяло их. Все они были блондинками.
Нет, в череде этих мимолетных увлечений были и брюнетки, и шатенки. После, когда отношения, что Дин с ними завязывал, почти сразу перемещались в горизонтальную плоскость. Или в вертикальную — когда как… Были и страстные увлечения, приносящие скребущую боль в груди, когда знакомый силуэт оставался позади, а машина неслась вперед, мотая мили. Были и романы «на одну ночь». Все было.
Но искреннего, всепоглощающего, сумасшедшего чувства общности, родственности, единения не было ни с кем из них. Чак всемогущий, да он собственную машину любил сильнее, чем любую из них! А Детку он боготворил, почти как Сэма, если не больше. Импала, в отличие от брата, его не предавала ни разу.
Но вот одна женщина все же была в его сердце. В его душе, мыслях. В его крови. Мэри Винчестер. Мать.
Именно ее — нежную, добрую, милую, домашнюю — он искал в других. В светлых волосах, тихом голосе, мягкой улыбке. Искал и не находил, потому что другой такой в его жизни не было. И не будет.
Так думал Дин, прикипая сердцем то к Эллен Харвелл, то к Джоди Миллс, то, прости господи, к Амаре. Даже в сумасшедшей сестре бога Дин почти нашел успокоение, которого так не хватало. И которое она могла подарить. Наверное, именно поэтому он так тщательно избегал прикосновений к Амаре в те редкие их встречи. Сам себе лгал, но видел в ней не женщину — мать, которой она не являлась.
А потом Амара сделала то единственное, за что он простил бы ей даже полнейшее уничтожение галактики. Она вернула Мэри.
И мир Дина Винчестера обрушился снова. Жестоко, страшно, махом. Он цеплялся за обломки, резал руки об острые края. По живому сшивал разорванное, собственной кровью замазывая неровности и шероховатости. Лгал себе, лгал Сэму, лгал Мэри. Бесконечно лгал, лгал, лгал. Вся реальность словно превратилась в бескрайний и бессмысленный поток лжи и разочарования. Он улыбался, отстаивал право Мэри на свободу выбора. Давал ей время привыкнуть. Вникнуть. Осознать.
А потом она обрезала волосы. Первая трещинка, развалившая образ идеальной, настоящей, его матери. Но он смолчал, смирился, даже откопал на каком-то девчачьем форуме подтверждение его теории о том, что так она отбросила прошлое. Как там они говорят? В случае тотальных неудач в жизни иди в парикмахерскую?
Но это было только начало, первое изменений. Еле слышный тревожный звоночек.
Мэри ушла, а он снова смолчал. Молчал, терпел, срывался на окружающих, потрошил монстров так, как не потрошил и под действием Печати Каина. Шипел на Сэма за малейшую провинность. Да что там, всерьез наорал на него, когда тот поцарапал Детку. Но терпел и пытался понять.
Но она снова причинила боль. Она оказалась охотницей. Она, как оказалось, охотилась. Буквально с ним, мелким, на руках. Она спасала других, но не сумела защитить себя. Не отца следовало винить в том, что он не сумел защитить маму. Нет, это мама, Мэри, будь она не ладна, оказалась настолько… настолько не-даль-но-вид-ной… что не смогла защитить их. Зная, с чем имеет дело. Зная, что раньше или позже, но час оплаты сделки настанет. И Азазель придет. Помня, помня о том, что сказал ей незнакомый тогда охотник. «Не вставай с постели, что бы ты ни услышала».
Она помнила его. Первое, что она сказала, увидев его в том парке, узнав, что он — ее сын, было «Это был ты!». Она помнила, знала, умела, охотилась — и не спасла их семью, не защитила от зла. Даже не пыталась.
Но он принял и это. В конце концов, он простил брату Руби и демонскую кровь, бездействие, да все что угодно. Прощал, прощает и будет прощать, ведь они — семья. Мэри — семья.
Но мама… Мэри… Она не остановилась на достигнутом. Ей было мало его растерзанного в клочья сердца. Ей нужно было сломать его полностью, стереть в порошок и развеять по ветру. Ей было мало взрослых сыновей. Потому что она снова ушла. К британцам.