Немного о...

      Дина колотит крупной дрожью, когда он смотрит в глаза Кетчу. Спину холодит быстро тающий от его жара снег, глаза застилает пеленой предобморочного тумана. Быстро темнеющие небеса словно наваливаются, опрокидываются на него, и единственное, что держит его на плаву — голодные рыбьи глазки бывшего врага.       Футболка с треском расходится по плечевому шву, физиономия Кетча вытягивается, когда он видит то, что так отвратительно ноет и пульсирует чуть выше ключицы, разгоняя по всему телу волны жара и боли.       — Мам, там не страшно? — непонятно, чего ради, саркастически интересуется Дин, но голос звучит жалобно, так, что ему самому противно.       Впрочем, бриташка игнорирует это невольное нытье, сжимает челюсти, как бультерьер, и по локоть закапывается в свою сумку, что-то бубня себе под нос. Дин его не слушает — не слышит, поглощенный пульсирующей болью и вязким дурманом, в котором тонет, упрямо барахтаясь возле поверхности, его сознание. Кажется, он даже отвечает Кетчу что-то, но он не уверен в этом до конца. Автопилот, что включается в его голове в таких вот случаях, срабатывает на отлично, и он создает полнейшее впечатление осознанности и адекватности.       В себя он приходит от того, что тупая боль, окутывающая плечо и шею, вдруг обрастает клыками и ножами, и вся эта адская мясорубка врезается в плоть до кости. Словно адская гончая. Дин даже разлепляет глаза, чтобы проверить, не склонилась ли над ним отвратительная призрачная морда чертовой псины.       Морда присутствует, правда, не собачья — чуть понеприятнее. Артур, гори он в Аду, Кетч собственной персоной. Память услужливо подсовывает нужный файл, в котором указано, что Кетч вроде как с ними, и вроде как помогает. Если пытки можно назвать помощью.       Он уже собирается прошипеть сквозь зубы какую-то гадость, но тут боль накатывает с новой силой, чьи-то холодные пальцы запихивают в рану остро пахнущую травами мазь, от которой вдруг становится легче. И уже не приходится задерживать дыхание, чтобы не заорать от боли.       — Вот так, тише, потерпи… — невнятно бормочет Кетч, продолжая втирать в поврежденную кожу лекарство. — Еще чуть-чуть, почти все… – у Дина, судя по всему, сильный бред, так как голос Артура буквально звенит от напряжения, а на лице застыло обеспокоенное выражение.       Дин хочет что-то сказать, какую-то незначительную чушь, чтобы показать, что с ним все в порядке, чтобы вчерашний недруг перестал вот так смотреть. Но тут вторая волна боли накрывает с головой, и сохранять каменное выражение лица все сложнее. То есть, он-то пытается, но получается плохо. Его трясет, конкретно трясет. Одет он не по погоде, к вечеру ощутимо подмораживает. А в теле угнездился могильный холод, там, где на коже и под ней оказалась мазь.       Кетч заботливо запахивает на нем куртку, потом, подумав, стаскивает еще и свою, оставшись в тонком свитере и легком кевларовом бронежилете, который он надевает обратно. Закутывает Дина в подобие кокона.       — Потерпи немного, сейчас отпустит. — почти виновато шепчет, устраивая голову Дина поудобнее на сумке. — Минут пять, не больше.       Лжет, сволочь британская. Его колотит полчаса, не меньше. Полчаса жалкой беспомощности, тошнотворной слабости, позорной перед бывшим врагом. Но все эти проклятые тридцать минут Кетч ведет себя не так, как ожидает от него Дин.       Само собой, что желания анализировать происходящее у Винчестера нет совсем. Да и возможности такой плавающее в полубреду сознание ему не оставляет. Но сам тот факт, что Кетч настороженно всматривается в окрестности, расположившись так, чтобы прикрыть Дина от гипотетической опасности, с той единственной стороны, с которой он не полностью защищен поваленным бревном или деревом, о многом говорит. Как и то, что каждые пару минут проверяет, не поднялась ли у раненого напарника температура, прижимая неприкрытое тканью запястье ко лбу. Или то, что очень бережно придерживает голову Дина, когда тот хочет пить.       — Почему ты со мной возишься? — повиснув у Кетча на плече, сипло спрашивает Дин спустя час, когда они ковыляют в указанном охотником на людей направлении.       — Потому что ты ранен, — словно сам удивляясь этому факту, отвечает тот, сканируя местность цепким взглядом ледяных глаз.       Даже сейчас Кетч максимально собран, он все продумывает на три шага вперед. Кривится недовольно, но тащит крупного напарника по самым скрытым и безопасным тропинкам. Предусмотрительно придерживает левой рукой, освободив правую. Максимальная собранность и готовность с ходу вступить в бой. Пожалуй, вот это его качество бесит Дина гораздо сильнее, чем тот факт, что Кетч пытался его убить.       — Герой, спасающий напарника, рискуя собственной шкуркой, — сипло тянет Дин, и сбрасывает руку с плеча Кетча. — Попробую сам, вроде держусь.       — И свалишься через час, — едко отвечает тот, но идет следом. Присматривает. Это бесит.       Они бредут по засыпанной снегом дороге молча, экономят силы и дыхание. И это молчание совсем не такое, как это было в самом начале. Не такое, каким, оно должно быть, когда идешь в очень опасное место с человеком, желавшем твоей смерти. По крайней мере, Дин не чувствует дискомфорта от того, что за его спиной — Артур Кетч.       — Я не пойму, почему ты так беспокоишься о моем здоровье? — все-таки спрашивает он, не оборачиваясь. — Не ты ли его подпортить хотел?       Кетч неопределенно хмыкает ему в спину, но молчит. Придумывает новую ложь? Или подбирает слова? Он начинает говорить, и Дин понимает — второе.       — А с чего ты решил, что я хотел? — голос у Кетча сухой, надтреснутый. — Я думал, ты понимаешь, в чем дело. Хранители, которым я служил, отдали приказ. Приказы в нашем деле не обсуждаются.       — Воинская честь? — по инерции язвит Дин, но понимает уже, что рациональное зерно в словах британца есть. Давно ли он сам придерживался принципа «Приказы не обсуждаются»?       — Можешь не верить, но это так и есть, — огрызается Артур, и продолжает, уже мягче. — Для меня моя репутация была весьма важна.       — Репутация беспринципного ублюдка? — свистящим шепотом уточняет Дин, оборачиваясь. И снова повторяет вопрос, не дожидаясь ответа на предыдущий. — Это все понятно, но объясни мне, почему ты так рвался спасать маму и Джека, со мной, сюда. И не ври о том, что пытался свалить от Асмодея — не поверю. Пытался бы просто свалить — за мной не увязался бы. Итак?       Кетч хмурится, отводит глаза. И Дин мстительно скалится в уродливом подобии улыбки. И спрашивает наугад, не веря в то, что угадал тогда правильно:       — Мама, да?       Артур вскидывает испуганный, удивленный и безгранично смущенный взгляд на Дина, и снова переводит его на ближайшую ель. Спрашивает, со свистом втягивая воздух:       — Что ты имеешь в виду?       — За то, что я имею в виду, я тебе пообрываю все ненужное, когда буду в лучшей форме, идет? — жестко заявляет Дин. — Потом, когда все закончится. А сейчас просто сделаю вид, что ни о чем даже не догадываюсь. Пошли, холодает. — и шипит достаточно громко, чтобы Кетч наверняка услышал и принял к сведению. — Тоже мне, герой-любовник нашелся, мама его по стенке размажет вместо побелки. Маньяк-самоубийца… Не завидую я ему, ох, не завидую…