Солнца двух миров

***

Пролог

      Ты сидишь у окна и смотришь в дымное серое небо.       Ты ведь привыкла смотреть в тяжёлые облака? Твоё небо, моё небо, вечноосеннее, не так уж сильно изменилось.       – Ты рада, что я отпустил тебя? – сухо, тихо, будто неуверенность в голосе повелителя двух миров.       Горькая усмешка. Похоже, ты не чувствуешь себя свободной.       Я – длинными пальцами по рыжим кудрям. Ты – как всегда, глазами полными ненависти и лишёнными страха прямо в глаза, чтобы я утонул. Не тебе меня победить, прекрасная юная ведьма, но ты ждёшь, что я всё же признаю, что побеждён.       – Может, прогуляемся?       Удивлённо поднимаешь брови, будто я сказал несусветную глупость, соглашаешься.       Держишься за мою руку, усталая, не удивляешься. Тебя не тронут эти смерчи, не заденут эти вспышки молний. Только ты одна – лишь тебе не опасна эта пустота. Ты смотришь на руины домов, угадывая, где было что-то знакомое тебе, ты смотришь на овеваемые ветром груды тел, гадая, кого из них ты могла знать, но черты лиц стёрты, искажены, забыты, обломки зданий неузнаваемы. Если бы на твоём месте был кто-то другой, он уже не смог бы дышать этим воздухом.       – Вы не боитесь пустоты?       Твой вопрос гулко разносится по миру, а потом оба мира наполняются музыкой твоего голоса. Позволим им насладиться ею.       – Я уровнял миры, стёр все различия между ними, разве ты не гордишься мной? Ты молчишь, чуть поджимаешь губы. Чем я заслужил эту твою бесконечную усталость? Посмотри, как прекрасно, как чисто всё вокруг! Скоро разбуженный мною ветер и яростные ливни сделают окончательно совершенным твой новый холст, на который ты сможешь нанести по своему усмотрению линии и картины, которые тебе понравятся. Я знаю, что ты не станешь благодарить меня за подаренные возможности. Во мне нет ни злобы, ни ярости, одна только нежность. Мой удел творца – разрушение. Небогатый талант, но всё же, всё же... Я наслаждался, впитывая весь ужас отчаяния гибнущего мира. Я вбирал в себя по крупицам неизмеримые потоки страдания, становясь его пристанищем, воплощением, олицетворяя его. Я позволял ветру терзать меня и восхищался этими терзаниями как лаской. И я был счастлив, думая о том, как преподнесу всё это тебе, моя невинная и яростная противница. Не знаю, о чём ты думала в моей темнице, защищающей тебя от людей и стихий. Может быть, однажды ты расскажешь мне об этом?       Ты задумалась о чём-то. Похоже, для тебя давно умерла всякая надежда, но я научу тебя, как воскресить её. Ты не замечаешь, как твои ноги начинают ступать по воздуху, как мир подхватывает тебя, чтобы ты не касалась его не до конца убранного лица.       – Ты пролил столько крови, заставил людей убивать друг друга. Зачем?       Ты ждёшь, что я расскажу тебе об удовольствии разрушения.       – Они сами этого хотели. Я лишь подтолкнул.       Эти безнадёжные несовершенные существа, одержимые жаждой мщения, светлыми идеалами, мечтами о том, чтобы всех защитить, или о том, чтобы истребить себе подобных, – все они были мелкими, ничтожными. Я не хочу говорить о них. Мне кажется, я перепачкался в их грязи, когда натравливал друг на друга их игрушечные армии – именем меня, именем тебя... Я бы рассказал тебе о бесконечной очищающей силе разрушающей стихии, которая несла меня на своих крыльях. Но я не могу найти слов.       – Зачем? – повторяешь ты.       Ты просыпаешься, ведь я только что услышал в твоём голосе нотки боли.       – Для тебя, – просто отвечаю я. – Я умею лишь разрушать, а ты создашь новый мир. Я пробужу тебя как создателя.       Мои слова разносятся немелодичным громом по двум мирам. Ты закрываешь лицо ладонями, потом отводишь их и подставляешь его ветру, позволяя ему иссушить твои слёзы. Касание ветра вместо моих поцелуев. Пусть будет так. Да будет так. На заре нового мира я буду мерцать чуть заметной звездой, невидимой в сияющем великолепии нового светила. Да будет так. Я дарю тебе два мира, любимая.

***

      Сверкающие ножи Терва сеяли смерть в компании тёмных эфирных созданий Уэтера, разбрасывая по сторонам обрывки плоти и разрывая сплетённые вокруг нити заклинаний. Им придавало сил то, что на это раз сражение было не напрасно – Ирт нашёл Часы судьбы. Спрятанные в гулкой пещере, защищённой прочнейшими заклятиями и совершенно беззащитной перед взглядом Лишённого, они тихонько тикали, отсчитывая время до Конца Света. Они нашли часы и собирались возликовать, но их нашли некроманты. Их было много, казалось, бесчисленно много, и за ними полчища живых мертвецов тащились неуверенной походкой оцепеневших кукол.       – Мне кажется, пора отступить, – передавал стремительный мысленный позыв Уэтер.       – Не сегодня, – отвечал Терв, будто бы опьянённый кровью и битвой.       Ло-оте-ни отбросил своё обычное позёрство, он не кувыркался как обычно, паря над полем битвы, а сосредоточенно охватывал поле боя нестерпимо сияющим белым пламенем, в котором сгорали мёртвые и стенали живые. Несколько магов уже упали замертво, сражённые стрелами Ирта, в то время как Крод сторожил вход в пещеру, не подпуская туда шоистрийского Лишённого.       – Терв, их слишком много, мы должны ускользнуть, уйти в подпространство!       – Наши спутники не смогут последовать за нами, – возразил предводитель искателей артефакта.       – Зато легко составят нам компанию в качестве ещё парочки разлагающейся мерзости, в которую нас превратят!       – Ты теряешь концентрацию, отвлекаясь на болтовню, – отрезал Терв, и его летающие клинки рассыпались по толпе противников с особенной яростью.       И полнились удары его яростью, которой никогда не знали прежде, яростью без вдохновения, всепоглощающей и ненасытной, с лёгким привкусом мести и отголосками надежды. Не бывал раньше Терв так собран, так беспристрастен и так переполнен силой, как сегодня. Спутники, с которыми он привычно работал в сцепке, прикрывая, поддерживая, объединяя усилия, были всего лишь фоном, чтобы выпустить из себя искрящийся гнев. И клинки кружили, находили жертв безошибочно, нарушали печати некромантов, начертанные на дерущихся без ущерба для себя поднятых трупах. В мягкое дышащее горло сквозь колеблющиеся барьеры щитов, с резким звуком разрываемой плотной ткани, с электрическим треском, – два невесомых, пропитанных магией клинка, насквозь, – и с бульканьем падает призыватель мёртвых, и падают за ним его прихвостни, оставаясь не более чем несвежими распадающимися оболочками. А эфемерные ножи прорезают щекотно подрагивающие магические преграды, ищут путь к новой жертве. Вспышка за вспышкой идут слепящие волны, блокируют, отсекают, мешают. Дрожат выставленные тьетом барьеры, пытаются пробиться сквозь них подчиняющие волны ментальной шоистрийской магии, жаждут нарушить картину, свести с ума, заставить разить своих. Ло-оте-ни черпает память из общего тьетского сознания, чертит сложные узоры из тока энергий мира, впитывает его силу, превращая её в щиты для своих соратников, оберегает их, не подпуская чужие атаки, рисует на ткани мира, и все движения его боевых танцев обращаются в бешеную пляску направленных, надёжных и неуловимых барьеров.       Не успевшие сгореть и рассеяться пылью мёртвые останавливаются. Не хватает у кукловодов сил удержать бразды управления, и они оставляют своих неестественных созданий без поддержки, недоумённо замирают зомби, не видят больше врагов, не чувствуют направляющей воли внутри.       Уэтер опутывает стрелы Ирта энергией тьмы, отпускает призраков пожирать живую и мёртвую плоть по собственному усмотрению, ведь барьеры тьета вокруг своих достаточно крепки, чтобы его тёмные подручные могли до них добраться. Его задача сейчас – оперить магией Ирта, чтобы не знающие промаха стрелы истинного лучника могли прорваться сквозь магическую защиту врагов, чтобы не осыпались вокруг энергетических щитов, чтобы рассекли не только плоть, но и душу, пропитывая её сочащимся тёмным ядом. Смена тактики приносит свои плоды и уравнивает число противников. Четверо ослабленных битвой шоистрийских магов всё ещё направляют свои атаки на четверых искателей артефакта. Вздрагивает и пропускает подчиняющую волю волну один из щитов Ло-оте-ни, и тьет озирается удивлённо, будто потерял магическое зрение и перестал видеть токи энергии. На мгновение нахмурившись, взлетает, и вихрем бросается на поразившего его ментального мага, нанося тому быстрые боевые удары, подкреплённые почерпнутой из открытой для тьета мощи мира силой. Маг машинально выставляет блоки, обескураженный странным поведением противника, и пропускает окрылённую тьмою стрелу. Ослеплённого тьета подхватывает один из некромантов, и тьма, подобная тьме призванных Уэтером, окрутывает Ло-оте-ни липкой сетью, сковывает, удерживает, как пойманную и вытащенную на сушу рыбку. Падают, рассыпаются все защитные барьеры, все щиты, выстроенные Ло-оте-ни, и Уэтер едва успевает вернуть себе контроль над призраками, прежде чем те порываются наброситься на Терва и Ирта. Целеустремлённо направляет он жадных до жизни призванных выпить её из оставшегося почти невредимым ментального мага, убеждает, увещевает, угощает, как изысканным лакомством, чужой выкормленной, годами пестуемой и наращиваемой силой.       Тем временем остаётся без защиты Ирт, неуязвимый для магии и не владеющий ею Лишённый, и стрелы его, выпущенные в цель, оборачиваются лёгким усилием выжившего некроманта против него и летят неуклонно. Ирт гибко уворачивается от направленных в него его же собственных стрел, отскакивает тренированное тело навстречу летящему сзади поднятому с земли тяжёлому камню, сбивающему с ног. На излёте вонзается стрела в его грудь, и лучник падает на камни, теряя сознание и истекая кровью. Стихийные порывы потерявших мощь из-за усталости заклинаний настигают Терва. Пламя сжигает его кожу, сочится внутрь ядовитая тьма, но его боевой запал не ослабевает. Отмахнувшись от кусающего пламени, он рассыпается серой пудрой в глазах нападающего, затуманивает его взор и чувства, и сотней искусно сотканных из его магии ножей пронзает мага со всех сторон, неотвратимо смертельный, а затем падает рядом с поверженным противником.       Один на один оставшийся с некромантом, выведшим из строя Ирта, Уэтер впитывает в себя силу своих тёмных созданий и отпускает их в породившую их феосскую изнанку, фокусируясь на последнем, решающим эпизоде схватки. Схватываются две тугих воли, тьма против тьмы, сцепляются прямыми ментальными ударами, измотанные, не способные больше обратиться к своим призванным, не готовые выплетать заклинания и управлять дыханием мира. Держатся друг против друга из последних сил и падают вместе, истерзанные, некромант, расщеплённый и надорванный Уэтером, и тёмный призыватель, истощённый до предела и тающий мерцанием призрака.       Экран показывал поле боя, усеянное ранеными и трупами. Лаинь, наблюдавшая за битвой вместе с Белэсс, уловила на лице той промелькнувшую гримасу недовольства.       – Ну что они наделали, – сказала она чужим голосом и шагнула в экран.       Подошла к оставшимся без сознания Терву, Уэтеру, Ло-оте-Ни, коснулась их сознаний, их ран легко и невесомо, рассеяла остатки сети тьмы вокруг тьета, чуть сгустила материальность призывателя и мгновение спустя снова оказалась в комнате.       Ло-оте-ни поднялся, вновь обретая зрение и впитывая магию мира. Тьет сфокусировался на мгновение на своих повреждениях, заращивая раны, чтобы вернуть себе максимальную функциональность и эффективность. После этого он сосредоточился на том, чтобы ощупать сознанием разбросанных вокруг противников и союзников. Враги были мертвы, лишь в одном из поверженных некромантов едва теплилась жизнь. Тьет наложил печати, которые не позволят шоистрийцу восстановиться и снова стать опасным, и накинул, помимо барьера, лёгкую восстанавливающую сеть, чтобы сохранить жизнь. Его смерть больше не была необходимостью. Обезопасив себя от врага, он направился к раненым товарищам. Терв и Уэтер были скорее истощены, чем серьёзно ранены. Совсем иначе обстояло дело с Иртом. Раны Лишённого не подлатать, не срастить повреждённые ткани, не остановить заклятьем покидающую тело кровь. Можно лишь бережно перевязать раны и надеяться. Бережно, как сокровище, забыв о Часах, отнесли они Ирта в оставленную неподалёку повозку и направились к пещере, которую охранял Крод. Тот пожал плечами, отводя взгляд от покорёженного тела шоистрийского Лишённого, обезображенного следами какого-то диковинного технического взрыва. В его руках отсчитывали время мира Часы Судьбы. Тьет ушёл через Феос, чтобы воспользоваться его дорогами для возвращения, остальные маги поехали сопровождать Лишённых, неспособных к использованию порталов. Несмотря на возможные опасности обратного пути, возвращение прошло благополучно. Крод отвёз Ирта на свою территорию и поручил заботам своих идейных союзников, работавших над технологиями без магии.       Настало время переводить стрелки.       – Как вообще пользоваться этой штукой? – с хитрой улыбкой спросил Крод.       Множество раз с тех пор, как искатели артефакта озаботились вопросом спасения мира, обсуждали они этот вопрос, делились друг с другом всей доступной информацией, которую открывали им тайные и явные источники, тёмные духи и забытые библиотеки. Крод отлично знал, что ему предстоит сделать или попытаться сделать. Лёгкие тёплые пальцы тьета опустились ему на плечи, успокаивая и настраивая на нужный лад. Уверенно и смело Крод коснулся стрелки, сначала большой, отмеряющей часы, а может быть, века. Оборот за оборотом отводил он вспять время, и очищался воздух, и мир становился прозрачным, и время скользило сквозь Крода, и сквозь Ло-оте-ни, касавшегося его, и зыбкие очертания прошлого и будущего колыхались невидимыми волнами. Часовые стрелки делали историю мира чистой, стирая события и воспоминания о том, что случилось. Следом пришёл черёд длинной острой стрелки. Она побежала резво вспять, отсчитывая минуты, а может быть года. Вернувшись назад, она перекроила события, лишая некромантов их могущества, а шоистрийцев их победоносных войн, расшатавших устои мира. Последней заскользила секундная стрелка, тонкая, гибкая, нервная. Она коснулась мелких, ничего не значащих для ткани мироздания событий, непокорная, недоверчивая. И на её движение, замерев сердцем, полным надежды, смотрел, не отрываясь, Терв, ожидая, когда затуманится его память, толкая события на иную вероятность.       Находившиеся в непосредственной близости от часов сохранили ясно и чётко все воспоминания о несбывшемся и связали друг друга клятвой молчания о произошедших событиях. Только они помнили о том, что военные действия Шоистрии были в прошлой версии событий подкреплены небывалой, негасимой мощью запретной магии, только они знали о том, как шаталась Долина Мёртвых, и выла, и ревела, и помнили, как разрываются нити между некромантом и его куклой. Для остального мира запретная магия оставалась запретной на протяжении веков со времён великой шоистрийской экспансии, а текущие военные действия происходили в рамках разрешённых международными соглашениями магических сражений и дуэлей. Только искатели артефакта знали, как разительно изменилось число жертв и расположение сил в этой войне после задействования часов.       Только они, и рыжая девушка, вглядывавшаяся напряжённо в экран, заменившей ей в неволе окно, считавшая обороты стрелок и сопереживавшая тем, кто перекраивал судьбу миров.       Когда всё было кончено, Терв, встрепенувшийся, взволнованный, озирался по сторонам, прислушивался неуверенно к стыковавшимся внутри новым и старым воспоминаниям. Не решался послать мысленный зов. Осторожно, стараясь не бередить раны, перебирал в памяти события, выискивая раздвоения, разночтения, которые обрели в запечатлённых кадрах сбывшегося некоторые события. Это было странное и в то же время захватывающее ощущение – помнить два потока времени, смотреть на две вероятности сразу и осознавать произошедшее в них одинаково чётко и ясно, будто присутствовал в двух версиях событий сразу. Аккуратно и медленно подошёл он в своём путешествии по памяти к эпизоду сражения с некромантами на изнанке Эуцерейна. Поиски артефакта, переписавшего время, оставались в памяти неизменными. Неизменной оставалась каждая деталь сражения, каждая нота недопетой песни. То, что было посвящено и принесено в жертву своенравному артефакту, нельзя было изменить.       Взволнованный взгляд Терва погас, утратил оживлявшую его искру. Невидимые стены снова поднялись, выросли вокруг. Снова растворилась последним отзвуком недопетая, застывшая нота. Мир был спасён, больше идти некуда.       Первые дни в неволе были нервными для Лаинь. Её мучила неизвестность, непонимание того, что происходит, терзали раздумья о том, кому и зачем она могла понадобиться. Она блуждала по доступным ей комнатам плена, вспоминала призрака, который так и не возвращался, боялась прикасаться к еде, которая исправно появлялась на небольшом столике в гостиной. Иногда принималась снова искать путь к побегу и снова убеждалась, что дороги вовне для неё закрыты. Дух-прислужник вернулся на второй день, поэтому Лаинь не успела, по крайней мере, погрузиться в мучительное одиночество.       – Я могу говорить с тобой, – сообщила призрачная девушка. – Что ты желаешь?       – Я желаю встретиться с вашим хозяином, который отдал приказ украсть меня, – сказала она. – И узнать, в чём причина моего заточения.       Прислужница смотрела на Лаинь непонимающе, спокойно и отрешённо. Лаинь покачала головой.       – Я желаю, – начала она снова, – увидеть небо.       Призрак кивнула и указала на экран в гостиной. Лаинь перевела на него взгляд, потом снова обернулась к духу.       – Увидеть небо, – пояснила прислужница, снова указывая на экран.       Лаинь потянулась к экрану, перебирая текучие линии нити волшебства, осторожно коснулась поверхности экрана своей волей, сосредоточившись на мыслях о небе. Экран мягко засветился, стал разгораться всё ярче и ярче и превратился в бескрайнее манящее небо, по которому плыли пушистые облака. Небо полнилось ветром, игривым и стремительным. Лаинь смотрела на него, и ей казалось, что отступают стены и её захватывает чувство полёта и свободы.       Волшебный экран, отражающий то, на что хочется посмотреть, захватил внимание Лаинь на какое-то время. Сначала она обращалась к нему, чтобы посмотреть на небо и море, потом, чтобы насладиться пейзажами Поющего Леса и Равнин Ветра, она наблюдала за жизнью Майсены, которую недавно покинула, она смотрела на оставшихся вне её плена друзей и родных и смеялась в такт их смеху, глядя на них. Рассеянно наблюдая за картинами жизни, идущей своим чередом без неё, Лаинь принимала еду, которую заботливо подносил ей дух-прислужник, позволяла ему расчёсывать свои волосы и заботиться о себе. Но спустя несколько дней, проведённых в созерцании, девушка вновь ощутила тянущее беспокойство. Друзья не успели начать волноваться о ней, занятые своими заботами, – мало ли отчего она могла быть недоступна для их зова? Тем временем, провести остаток дней в неизвестности в уютной клетке казалось ей не самой привлекательной перспективой.       Поздним вечером, когда небо засветилось далёкими звёздами, Лаинь погрузилась в чтение, пытаясь найти в книгах богатой и разнообразной библиотеки ответы на свои вопросы. Но книгам не было дела до незначительного эпизода одной из миллионов жителей двух миров. Они ничего не хотели рассказывать о том, как вернуться домой.       – Ты так трогательна, когда склоняешься над книгой, будто сейчас начнёшь в задумчивости шептать слова, что в ней находишь, – услышала Лаинь тихий голос рядом. Вздрогнула, подняла глаза.       – Здравствуйте, милорд.       – Здравствуй. Я ждал, придёт ли тебе в голову подумать обо мне. Но подобные мысли ни разу не посетили тебя с тех пор, как ты здесь.       – Милорд читает мои мысли? – спросила Лаинь, глядя на Тераэса, возвышающегося над её креслом, снизу вверх.       – И желания, – вздохнул маг.       – Зачем я здесь?       – Так нужно сейчас.       – Не понимаю, – нахмурилась девушка. – Обо мне начнут беспокоиться, меня будут искать. Разве не удобнее было бы для тайных экспериментов на людях похитить кого-то другого?       Тераэс рассмеялся.       – Не ожидал от тебя, что ты будешь предлагать мне заменить тебя кем-то покинутым и одиноким, кого никто не хватится, в качестве жертвы для запрещённых и опасных опытов.       Лаинь потупилась, смутившись. Конечно, дело было вовсе не в экспериментах, и, разумеется, было бы нечестно желать, будь это так, чтобы кто-то другой оказался на её месте.       – Давай представим, что я не пленил, не похитил тебя, а пригласил быть моей гостьей, и ты согласилась. Возможно, тогда пребывание в моём убежище сможет показаться тебе более приятным.       – Но я не принимала приглашения, а Вы не присылали мне его, – её брови приподнялись.       Тераэс сел в кресло напротив, склонился к Лаинь, накрыл её руку, лежащую на подлокотнике, своей. Девушка чуть вздрогнула от прикосновения, отстранилась. Маг покачал головой, откинулся на спинку кресла, погрузившись в созерцание. Тишина легла между ними бархатной завесой непонимания.       Дни шли своей чередой. Иногда приходила Белэсс, увлекала Лаинь к экрану, показывала чьи-то приключения, события, о которых Лаинь не подозревала и к которым ей не приходило в голову обратить свои мысли. Девушка легко увлекалась историями чужих приключений или будней незнакомцев, с интересом наблюдала за знакомыми лицами, иногда появлявшимися перед ней. Она не понимала, о чём хочет рассказать ей зыбкая, всегда спокойная Белэсс, давая наблюдать за всеми этими картинами, не понимала, какое послание хочет донести сквозь свою подчинённую Тераэс. Время, когда она была предоставлена сама себе, Лаинь продолжала проводить за чтением, порой принималась практиковаться в магическом искусстве, особенно когда находила какое-то увлекательное описание заклинаний в одном из томов библиотеки. Порой ей было сложно заставить экран слушаться её воли, когда она хотела узнать, как дела у близких, а иногда он послушно показывал ей то, что она хотела увидеть, и закономерности установить не удавалось. Дух-прислужник, несмотря на обретённую по заказу способность говорить, не был способен, похоже, к осмысленной беседе, хотя послушно исполнял приказы, если они не противоречили указаниям хозяина. Тераэс приходил, когда спускалась ночь. В одни вечера он был уставшим, отрешённым, молчаливым, в другие – взволнованным, помолодевшим, неспокойным. Он говорил с ней, рассказывал ей свои истории и истории о ней. Сама того не замечая, Лаинь стала ждать этих вечерних встреч, несмотря на то, что её тяготило его присутствие. Вечер, когда он не пришёл, уколол её острым чувством досады. Ей было обидно признать, что она разочарована тем, что он не стал её навещать сегодня. Растерянная и разозлённая, она бросила взгляд на экран, отражавший небо за пределами клетки, и взгляд её устремился дальше, выше, глубже в это небо, за пределы планеты, в холодный и манящий огромный космос. В ту ночь ей снилось, как она парит среди звёзд, горячая и яркая, как они.       Исчезновение Лаинь не прошло бесследно для её друзей. Минуло время, когда можно было бы объяснить нежелание отвечать на мыслевызовы стремлением побыть в одиночестве или занятостью, и Цвер забеспокоился. Он искал её в Циасе, нащупывая её образ, он спрашивал у духов Феоса, не ощущали ли они следы её присутствия, он плёл поисковых змеек из дыхания ветра и отправлял их к ней, прося прислать весточку, но змейки возвращались без ответа, рассыпаясь струйками воздуха у его ног. Исчерпав свои возможности, Цвер пришёл к Файрену.       – Ты ведь можешь увидеть её, где бы она ни была?       Файрен кивнул. Позволил ставшему уже привычным состоянию транса обволочь его, заструился по лабиринтам видений, не отпуская образ рыжей, цепляясь за него и сосредотачиваясь на нём. Вынырнул из узкого коридора поиска на свободу, отпрянул.       Равнины Ветра захлёбывались, вздыбливались волнами, шелестели и трепетали. Высокие травы холмов меняли очертания, вздымаясь до неба и опадая. Файрен пытался уцепиться взглядом, сознанием, ощущением за чьё-то сознание, чтобы удержаться в видении, но его сил и разума было слишком мало, чтобы уловить, что происходит, чтобы войти в сцепку с какой-то из сущностей, присутствовавших здесь. Он чувствовал, как Изначальный Ветер ласкает свои равнины, ощущал его присутствие полнее и глубже, чем когда-либо, и мощь Ветра сдавливала его, приковывала, изничтожала, не замечая. Провидец удерживался на грани, не сметённый высшей силой только благодаря неполноте своего присутствия, невоплощённости. Он продолжал впитывать в себя ощущения видения, рискуя, как когда врывался в сознание тьета, но не пытаясь более сфокусироваться, зацепиться, разделить восприятие с тем, чья мощь слишком велика для него.       Он улавливал радость, бешеную, пляшущую радость хаоса, выбивающую чечётку наперерез тишине, он ощущал азарт игры и схлёстку воли, один на один, миллион сущностей на миллион. Изначальный Ветер играл с равным. С равным, стройно и размеренно выпевающим ужасающую своей гармонией мелодию, укладывающую в ровные желоба пляску весёлого хаоса, с равным, пронзительной тьмой обжигающим рассыпанные по равнине уколы ветра, перемешивающим их, будто размеренным чеканным шагом спускается войско по ступеням небывалой ширины. Радость второй сущности была спокойной, вязкой, какой бывает радость встречи старых друзей, знающих друг друга множество вечностей и скучающих врозь, не помня об этом. Сливались мозаикой, загораясь провалами в мироздании, обращались вспышками света и вспышками тьмы, наперекрёст, боролись, узаконивая ритм и выбиваясь из него, наперекор. Файрена выбросило из видения Равнин, раздавленного слишком большой концентрацией силы, и отбросило в другое видение, заполненное пламенем. Он ощущал языки огня на своей коже и грелся ими несколько неторопливых мгновений, прежде чем узнал новую сущность Рины в охватившем его жаре. Она не чувствовала его присутствия, она горела, пылала, плавилась и плавила всё вокруг, довольная рождаемым адским пеклом. Сквозь огонь Файрен увидел, наконец, Лаинь, и черты её были искажены в пламени, смазаны. Её образ терялся в призвуке чужой силы, с которой Файрен соприкоснулся несколько мгновений назад и которую не смог постичь. Её образ растекался, ширился, заполняя собой всё сущее, и пламя огненного духа гасло вместо того, чтобы согреть.       Стряхнув с себя давящую картину, Файрен бросился в коридор между видениями, чтобы вырваться, проснуться, но свернул на полпути, – он же должен найти Лаинь, не время возвращаться в реальность. Используя технику концентрации на временных потоках, с которой он недавно познакомился, Файрен принялся искать настоящее, не посягая на будущее. Техника была нацелена на то, чтобы отличить видения того, что происходит сейчас, от грёз о том, что только может случиться. К удаче провидца, ему удалось увидеть Лаинь, сидящей напротив стены, отражающей, как огромное окно, какие-то события, за которыми девушка с интересом наблюдала. Файрен вслушался в ощущения, исходящие от Лаинь, пригляделся к окружающим предметам, прислушался к тому, что говорили ему об её координатах детали видения, а затем вернулся.       – Где она? – настойчиво спрашивал Цвер, не обращая внимания на всё ещё блуждающий взгляд Файрена и его колеблющуюся ауру.       – Она... заперта, – ответил Файрен, с трудом складывая слова и заставляя речевой аппарат слушаться, хотя он казался совсем неприспособленным для того, чтобы говорить.       Цвер напоминал хищника, готового броситься в атаку, найти, освободить, наказать виновных. Файрен уловил его состояние и покачал головой, не соглашаясь.       – Она в порядке, Цвер. И нам не добраться до неё.       – То, что заперто, можно отпереть, – констатировал Цвер.       – Ей грустно, и она скучает по нам. Особенно по тебе, – улыбнулся провидец. – Но, знаешь, Цвер. Она в безопасности сейчас. В такой глубокой и правильной безопасности, что я не уверен, что стоит её касаться.       – Что ты имеешь в виду?       – Не знаю точно.       Файрен попытался рассказать Цверу о двух первых видениях, в которые он попал прежде, чем стал открывать для себя настоящее, но понял, что ему не хватает ни слов, ни возможностей невербальной передачи информации, чтобы объяснить то, что он видел. Он коснулся Цвера ментально, транслируя ему своё восприятие видений, скованный неполнотой контакта, который не может быть полным, если принимающая сторона не является провидцем.       – Ты считаешь, что Лаинь что-то угрожает и что там, где она сейчас, она защищена от этого, – понял Цвер. – Но мы не можем просто оставить всё как есть!       – Может быть, это было бы лучшей линией поведения сейчас, – настаивал Файрен.       – Подскажи мне, как найти её.       – Не могу. Я не знаю, где это место.       Убежище Лаинь было защищено гораздо лучше, чем Цвер мог себе представить. Силы провидца, куда более опытного, чем Файрен, не хватило бы, чтобы пробиться через барьеры. Разглядеть её он смог только благодаря их близости и мыслям друг о друге. Но эта близость никак не могла указать ему координат.       Оставив надежду на помощь провидца, Цвер отправился к Уэтеру. Он в достаточной степени проявил себя среди "воинов апокалипсиса", чтобы быть вправе попросить помощи и совета в личном деле у своего предводителя. Штаб, где Цвер рассчитывал найти Уэтера, внезапно встретил юношу нелепым гвалтом, смехом и бардаком.        – Мы тут празднуем всё на свете, – сообщил ему явно тронутый каким-то психоактивным расслабляющим заклятьем Верл. – Присоединяйся, – кивнул он на танцующих посреди комнаты весьма приветливо обнажённых эсвинок. Цвер не стал уточнять, чему именно посвящено празднование. Добрые вести приходили с фронтов, – перевес в войне Шоистрией наконец склонился на сторону Мейсарала, которому заключившие мир и заканчивающие решать свои проблемы со взаимными претензиями Эсвейн и Феора предложили негласную и неофициальную поддержку. Добрые вести летели из мест затянутых, залеченных ран мироздания. Что бы ни случилось, поучаствовать в празднике – не стоящая особого внимания цель, когда есть дела поважнее. Уэтера он нашёл хмурым и сосредоточенным на какой-то беседе по мыслесвязи.       – Цвер, – наконец заметил его лидер. – Хорошо, что ты пришёл. Пока остальные поглощены празднованием близкой победы, я получил тревожную весть. Нужно немедленно отправиться на Равнины Ветра. Похоже, там нас ждёт разлом, превосходящий всё, с чем мы имели дело до этого, поэтому мне придётся бросить туда все силы. Оставляю тебе координаты для встречи с Туэгри и Удраном, остальные группы присоединятся позже.       – Хорошо, шеф. Когда мы вернёмся, я рассчитываю на вашу помощь в одном деле.       Уэтер кивнул и погрузился в ещё одну мысленную беседу, – принял к сведению или отмахнулся?       Совсем недавно, приняв участие в переписывании времени, он был уверен, что выполнил свою миссию, и соратники, которых он сплотил вокруг себя, пригодятся ему для политического продвижения и прихода к власти, потому что мирное время приходит на смену войне, и можно заняться тем, чтобы обустроиться самому, раз двум мирам больше ничего не угрожает, и они не нуждаются в спасении. Он даже позволил своим "воинам апокалипсиса" поверить в победу над ним и превратить их деловые сходки в весёлое совместное времяпровождение. Но постепенно, выслушивая привычные сводки информации о том, что в двух мирах идёт не так, Уэтер пришёл к осознанию, что перевод стрелок часов изменил очень немногое. Предположение о том, что ткань мира расшатывают шоистрийские некроманты, не была в корне неверной, но и не давала полной картины. Впору было погрузиться в отчаянье от собственной непредусмотрительности – Часы Судьбы растаяли в руках Крода мгновение спустя после перевода их стрелок, и на новое их появление не стоило рассчитывать раньше, чем пройдёт несколько веков. Но Уэтер не собирался сдаваться, всё ещё располагая неплохими ресурсами для борьбы. Поэтому, получив информацию о том, что ткань мироздания нуждается в заплате на территории заповедных равнин, он немедленно принялся стягивать туда своих "воинов".       – Знаешь, есть легенда, что у создавшего наши миры Ветра был друг, который пришёл кроить реальность вместе с ним. Но ему не по душе были метания Ветра, выдувающего Феос, и он отвернулся, чтобы посмотреть на звёзды, и забыл обо всех планах.       – А когда вспомнил?       – Не вспоминал долго, несколько отмеренных вечностей. А Ветер так старался привлечь его внимание, что построил Циас, в надежде, что такой подарок придётся другу по вкусу.       – Ему понравилось?       – Никто не знает. Может быть, он до сих пор смотрит на звёзды. Ты могла бы так же.       Лаинь покачала головой. Она любила смотреть на звёзды или влюбляться в небо, но никогда не забывала о тех, кто дорог, о тех, кто рядом.       Тераэс гладил её волосы, а она грустно покорялась ласке, склонив голову ему на грудь. Болезненно, тоскливо, надломанно, непринятая нежность таяла на кончиках пальцев.       – Почему Вы не отпустите меня, милорд? Я – Ваша бабочка, приколотая булавкой? Чтобы не взмахнуть крыльями.       – Ты – бабочка, которая хочет лететь на пламя и ненавидит сеть, не пускающую её сгореть. Лаинь закрыла глаза.       Цвер рад был новой встрече на задании с Туэгри и с интересом продумывал, как сложится их взаимодействие с Удраном, боевым магом, специализирующимся на магии электричества, занимавшимся в мирной своей жизни бизнесом, связанным с продажей автомобилей, а в военное время призванный под флаги Мейсарала на сражения. Они ступили на Равнины Ветра и направились исследовать волнения, которые были обнаружены неподалёку от Дома Ветра. Оседлав непослушные вихри, "воины" полетели над холмами, чутко прислушиваясь к тому, как звучат тона Ветра и о чём он поёт. Казалось, что в его мелодию вкрадывались тут и там фальшивые дребезжащие ноты, но искажения оставались неопределяемыми. Туэгри вырисовывала базовые защитные барьеры.       – Какая наша задача? – спросил Цвер, не понимая, зачем его прислали сюда столь срочно.       – Зрение провидцев затуманено, – ответил Удран, – нам нужно провести первую разведку, пока поступают остальные сведения и стягиваются основные силы. Может быть, придя на место раньше других, мы сможем предотвратить беду.       Цвер вспомнил о недавнем рассказе Файрена о Ветре на Равнинах и нахмурился. Он стал рассказывать спутникам о том, что стало ему известно, и они разделили его беспокойство. Маги разбили лагерь неподалёку от места, указанного провидцем Уэтера, и принялись посылать исследующие заклинания и сети, чтобы понять, с чем они имеют дело. Постепенно, один за другим, присоединялись к ним другие "воины". Прибыли огненные маги, Свера и Ндиза, идеально работающие в паре, ведомый Сирасмом Эм возник из одного из вихрей возле точки сбора, Парейн и Но-Фиа-Ня подтянулись неторопливо, осторожные и внимательные, Ольсередар привёл с собой пожилую провидицу, яркой вспышкой серебристых волос спрыгнула с вихря Ливейра, Уэтер явился, окружённый верными призрачными псами-защитниками.       – Осталось совсем недолго, – сообщила провидица Ву. Ветер пришёл в свою обитель во всей своей полноте. Разметал травы, втянул в себя вихри, развернулся на равнине, заполнив её собой. Свежестью и силой наполнил всё вокруг.       – Чем же мы сможем ему помочь? – недоумённо спросила Ндиза, не отвлекаясь от выплетания общей на всех мощной поддерживающей сети, помогающей отгородиться от подавляющей силы Ветра.       В самом деле, что бы ни задумал Ветер, это был его мир, и их сила была разделённой его силой, которой они могли коснуться, потому что были его созданиями. Потянулся, закружился и влился в Изначальный Ветер Сирасм, становясь частью целого. Вслед за Ветром появились на Равнинах ещё двое. Один, переливающийся красками тьмы, аккуратно и выверенно сияющий её отголосками, ступил на Равнину тяжёлым, давящим шагом. Ветер возликовал, заносился вспышками, затрепетал, смешивая небо и землю. Второй, похожий на человека, развоплощённый, телепортировался откуда-то из потоков Феоса, не поморщившись, не выставив щитов, принял на себя удары и давление энергий Ветра и принёсшего ему радость товарища и не покачнулся под ними. Всё сильнее становились порывы, всё вольнее вихри, ставшие продолжением Изначального, и щиты, выставленные хрупкими жителями двух миров, истончались с тонким потрескиванием. Эм потянулся сознанием к Сирасму, чтобы его устами спросить у Ветра о том, что происходит, и Сирасм ответил, что Ветер полон ликования. Высший тёмный переплёлся с Ветром, и исказилась мелодия мира, и забесновались энергии Феоса.       Уэтер отдал приказ уходить. Его воинство метнулось прочь, но никто не смог нащупать потоков, которые унесли бы их. Перекроенные, изменённые энергии Феоса не подчинялись больше его обитателям. Рассыпались заботливо сплетённые сети защиты, истаяли барьеры. Сорвались с цепи призрачные псы-защитники, истончились и исчезли. Третий участник встречи богов скользнул взглядом по сгрудившимся людям, послал мысленный сигнал своим собеседникам, и внезапно шахматно-тёмная стихия открыла перед неосторожными свидетелями пульсирующий портал. "Быстрее", – зазвучало эхо во всех сознаниях одновременно, и они бросились в портал, не разбирая дороги, отталкивая друг друга, как одержимые, оставляя позади тех, кто, не выдержав слишком большого напора силы, не мог пошевелиться. Портал замкнулся, не успев выпустить всех, и порядок смешался с хаосом, тьма со светом, и пошатнулось мироздание. Цвер, прикованный к траве напором силы, ощущал, как сходит с ума. Внутри него разверзалась бездна, смещались контуры, терялись опоры. Как только щиты спали и магия перестала привычно слушаться в своём течении сквозь него, он перестал чувствовать тело и границы его души забликовали, не в состоянии вместить невмещаемое, постичь непостигаемое. Однако упорная воля не давала погаснуть искрам сознания, как погасли искрящиеся огоньки сцепивших пальцы в прощании Сверы и Ндизы. Цвер пытался смотреть и видеть невидящими глазами, понимать, держаться, и попытки эти разрывали его в клочья, вспышками и галлюцинациями боли и наслаждения. Чуть заметно трепетали веки закрытых глаз, и взрывались салютами сосуды мозга.       Лаинь билась у экрана пойманной птицей.       – Белэсс, сделай же что-нибудь! Ты же можешь помочь! – рыжая бабочка кричала, срываясь на визг.       – Я – его руки, – тихо ответила Белэсс, прикованная взглядом к Тераэсу, беседующему на экране с богами.       Лаинь собрала внутрь себя все потоки силы, которые смогла нащупать, и направила их, как ключ, на экран, в надежде превратить его в портал. Невидимый светящийся меч рассыпался искрами.       Лаинь вся обратилась в волю, в свет, в мир. Закричала внутренне, громко, пронзительно, оглушающе воззвала мыслеречью к своему пленителю, моля его о помощи – не себе, другому. Почувствовала на себе его взгляд сквозь экран.       – Милорд, не убивайте его, – кричала она, и невероятная боль пульсировала в её крике.       Тераэс обратился к беснующимся линиям ветра, переплетая их в портал, но Высший Тёмный остановил его, распутав вихри и отпустив их на волю. Лаинь потеряла связь с Тераэсом.       Трое на равнине продолжили свою беседу. В тот день шахматная тьма увидела внутри своего собеседника, который почти не был уже человеком, золотистые хрупкие крылья, и маленькая пленённая бабочка показалась ей интересной. Отпраздновали встречу после долгой разлуки старые друзья, и человек заключил сделку с Изначальным Ветром. Равнины Ветра напились так глубоко энергией высших сущностей, что больше никто из людей или эсвинцев не мог приблизиться к этому заповедному месту Феоса. Оставшиеся на Равнинах, не успевшие скрыться в портале "воины Апокалипсиса" бесследно исчезли, рассеянные играми Ветра и его соратников.       Ло-оте-ни с порога окутал Уэтера восстанавливающим облаком, что ничуть не снизило градус мрачности во взгляде призывателя.       – Я привёл их на смерть, приняв игры создателя за угрозу, – высказал он суть своей тоски. – Две шикарных огненных, молодое честолюбивое дитя Феоса и старая Ву. Они были моими людьми.       Тьет присел на стол, коснулся плечом плеча.       – И я до сих пор не понимаю, тьма развоплоти, что там происходило.       – Я принёс тебе немного ответов, – сказал Ло-оте-Ни.       И рассказал ему предание, сбережённое в общей памяти тьетов, о том, что когда-то, когда ни Феоса, ни Циаса ещё не было, но был сущий всегда Изначальный Ветер, был у него друг, с которым они всегда играли вместе, как два брата, и укрощал Шахматный искрящийся и парящий нрав Ветра, и рассеивал Ветер унылую усталость Тёмного. И ссорились они, и стирали бывшее, переписывая его заново, и мирились, радуясь друг другу с восторгом, которого у Ветра хватало на двоих. Изобретательный, жадный до нового Ветер позвал Шахматного построить на двоих два мира – по своему вкусу каждый, но не суждено их задумке было сбыться. То ли отверг Тёмный заманчивое предложение, потому что не хотел ничего строить, то ли отвлёкся, как некоторые говорят, засмотревшись на звёзды и размышляя, не лучше ли будет построить новую галактику, то ли слишком долго прорабатывал проекты и чертежи, а потом обиделся, обнаружив, что оба мира выдул уже Ветер без него, желая угодить и не в силах остановиться в шальном созидании. Редкими были встречи Ветра с Шахматным в построенном себе Ветром доме. Уходил Тёмный, возвращался спустя века, и каждый раз, когда они вновь встречались, восхищение и ликование Ветра растерзывали несколько кубиков порядка в его весёлом хаосе и дрожали миры.        – Я думаю, ты был прав насчёт угрозы, – сказал Ло-оте-Ни. – Просто с некоторыми опасностями нам недостаёт сил справиться.       Всё ещё отстранённая, чужая, касается пальцами мясистых стеблей цветов ярко освещённой оранжереи Лаинь, и они распускают лепестки, тянутся к ней, как к солнцу. Тераэс, с залёгшими под глазами тенями, сидит в глубине, в тени раскидистого дерева, и наблюдает за ней.       – Милорд, вы могли спасти его? – спрашивает предательски дрожащим голосом рыжая бабочка.       Тераэс молчит. Мог ли спасти? Может быть, если бы когда-то, когда говорила с Цвером Белэсс, тот ответил бы иначе, был бы иным. Может быть, сочти он его достойным Лаинь, он разделял бы сейчас с ней её плен. Но Цвер не хотел поражения и не хотел посвятить свою жизнь одной лишь любви. Мог ли помочь - тогда, на равнине? Тянулся, пытался выбросить в портал и был оборван лёгким намерением Шахматного, призванный не отвлекаться от беседы. С трудом удерживающий концентрацию в присутствии превосходящих существ, обязанный не выказать слабости, чтобы не быть растоптанным их силой, чтобы казаться равным, значимым, мог ли отступиться, рискнуть противоречить, отвлекаться, не уверенный в успехе? Тераэс молчит. Не может ответить ни "да", ни "нет". Не знает.       Лаинь ходила по залам, опустошённая, недоверчивая, заходила в библиотеку, открывала книгу, но не могла сосредоточиться на строках. Навещала растения, ухаживать за которыми начало доставлять ей удовольствие, машинально касалась их, уходила, заговаривала с духом-прислужником, но сама обрывала зарождающуюся беседу. Сидела у экрана только когда приходила Белэсс показывать ей чужие истории, смотрела послушно, но не находила в себе больше сил сопереживать. Снаружи сковывала холодом Мейсарал влажная, стойкая зима, снаружи жили и скучали по ней друзья, оплакивали Цвера "воины Апокалипсиса", друзья, брат, родители. Лаинь не плакала. В пустоте её души зарождалась твёрдость.       Искрящийся мотылёк перелетел с одного цветка, с буйно и сыто напоенными краской лепестками, на другой. Лаинь подставила ладонь, и мотылёк доверчиво сел на её пальцы. Что-то неправильное было в этом мотыльке, что-то слишком чуждое этой оранжерее, этим цветам, этому тягостному комфортному плену.       – Ты не отсюда? – спросила девушка.       Мотылёк захлопал крыльями, взлетел, закружил под потолком. Лаинь подняла глаза вслед за ним. Серой пылью таяли искры, сыпавшиеся с его крыльев. Он описывал круги, а девушка, не отрываясь, наблюдала за его движениями, незаметно перестраиваясь с обычного зрения на магические ощущения. Мотылёк кружил по восходящим потокам энергий, и они выстраивались в странную мозаику. Сосредоточившись, Лаинь обратилась бабочкой, избавляясь от неудобно-громоздкого тела, закружила в потоках вместе с новым приятелем, стала танцевать с ним, и тоска отступила. Не исчезла, не истаяла, осталась навсегда внутри чёрной бездной, но поблекла, отстранённая, отодвинутая весёлым танцем за грань того, что происходит сейчас. Два крылатых силуэта кружились всё быстрее, пока не исчезли в серо-оранжевой вспышке. А дальше взвились птицами в молочное зимнее небо, выше, ловя ветер, стремительно, так, чтобы перехватывало дыхание. Лаинь огляделась вокруг, увидела со стороны тёмные стены большого каменного дома, в котором прежде была заперта, и отпустила их, всё больше удаляясь, несясь прочь. Её сознание потянулось к попутчику, недавно бывшему мотыльком, и она улыбнулась ему. Он окутал её теплом симпатии и продолжил стремительно лететь вперёд, показывая дорогу. Мир кружил вокруг слишком стремительно, слишком быстро проносились внизу поля, и реки, и города. Лаинь никогда не умела летать и никогда прежде не обращалась. Но сейчас, рядом с доброжелательным незнакомцем, было легко и правильно парить, повинуясь ветру, и смотреть любовно на всё это беспорядочное мелькание внизу. Полёт закончился над циасским Садом Химер, среди ровных квадратиков его клумб, на одну из которых они опустились отдохнуть.       – Спасибо за свободу, – сказала Лаинь спутнику мыслеречью. – И за полёт.       – Тебе подходит – летать, – ответил он, и звучание речи его было шёпотом листьев и переливом ночных звёзд.       Лаинь попыталась обратиться вновь человеком, но не смогла изменить себя столь же просто, как вышло у неё это в первый раз. Ей не было страшно, но вернулось ощущение неправильности происходящего. Она снова напрягла волю, коснулась магических контуров энергий Циаса, на мгновение увидела тянущую пульсирующую тьму перед глазами, а затем открыла глаза.       – Ты заснула в кресле, – сообщила ей призрачная прислужница, заботливо укрывшая девушку одеялом, принесённым откуда-то в оранжерею.       Острое сожаление перемешалось с вернувшейся горечью и грустью. Лаинь откинула одеяло, встала, направилась в гостиную, уселась у огня, рассматривая язычки пламени. Она надеялась, что в этот вечер Тераэс не придёт, не увидит её слабости, не будет заставлять внутренне собраться под чужим и чуждым взглядом. Но дверь открылась, и раздались шаги. Маг опустился рядом, обнял за плечи.       – Милорд, сегодня Ваша компания тягостна для меня, – сказала она, стараясь придать своим словам достаточно вескости, чтобы заставить его уйти.       – Как и всегда, – вздохнул он.       Прислушался, прикасаясь к ней сознанием, уловил что-то незнакомое в её ауре. От неё исходила её непроизвольная магия – та самая, которую благодаря его стараниям проигнорировали работники коллегии, сделав исключение и забыв о безобидной девушке, приходившей к ним на проверку.       – Ты пахнешь зимним небом, – нахмурился Тераэс.       – Оно снилось мне.       – Кто касался тебя? – спросил ревниво, требовательно.       – Серый мотылёк, – ответила она, пожав плечами.       Тераэс вслушался в воспоминания из сна, и ему не понравилось то, что он ощутил. Чужое присутствие не было сном, и он знал, кто проник в его обитель и играл с его бабочкой. И был бессилен запретить или изменить что-то. Но Лаинь была рядом, тёплая, живая, и глаза её блестели больной тоской.       – Знаешь, сколько раз ты снилась мне? Я тоже не знаю, не считал. Но когда я просыпался из этих снов, мне было хорошо оттого, что ты была в них. Может быть, когда я стану вспоминать время, которое ты провела здесь, от него останется такое же тепло с привкусом сожаления.       – Вы сожалеете о том, что пленили меня, милорд? Может быть, Вы избежали бы сожалений, вернув мне свободу?       "Я хочу дать тебе такую свободу, о какой ты не могла даже мечтать", – подумал Тераэс.       – Помнишь, я приходил на твой школьный выпускной? Ты была в красном и была ярче всех, сразу заметная среди всей этой толпы вылетающих из гнезда птенцов. Тогда ты ещё не успела стать избалованной вниманием кавалеров, и тебя забавляло и удивляло, сколько внимания тебе уделили юнцы на выпускном балу. Я завидовал им тогда. Мне хотелось бы обладать правом пригласить тебя на танец.       – Оно было у Вас, милорд.       – Это было бы слишком эксцентрично, не находишь?       Лаинь промолчала, продолжая смотреть в оранжевое пламя камина.       – Милорд, – спросила она вдруг, – почему здесь нет окон?       На следующий день экраны комнат стали прозрачными, чтобы Лаинь могла смотреть в зиму сквозь тонкие и нерушимые стёкла.       Настал день, когда принятое решение должно было начать обретать воплощение. Тераэс задумался о том, как долго он шёл к тому, чему сегодня будет положено начало. К моменту рождения Лаинь он успел стать самым могущественным из магов двух миров, он прошёл через искания, эксперименты, через разрушение и созидание. Он вступал в контакты с духами всех стихий, он развивал до предела дарованные ему возможности и способности, сначала прибегая к помощи учителей, а затем, когда взял от каждого из них всё, что мог взять, занимаясь собственными изысканиями. Он научился гулять по Феосу, когда там играл Ветер, сметая свои же собственные творения и превращая город в пустыню. Он смог стать нечувствительным к жару Пустыни Шур и обрёл способность дышать в водах Махрового моря, он побывал зверями и птицами. Он создал Белэсс, совершенного гомункула, обладающего девятью жизнями. Тераэс не знал непокорённых вершин, и жизнь его опустела, когда ярким рыжим лучиком ворвалась в неё маленькая девочка, сама не зная, как смутила его покой. Она дала магу новую цель, столь великую, что помыслить о таком, возможно, никогда не приходило в голову никому из живших и живущих в двух мирах. Тераэс решил использовать технику контакта с духами, которая была достаточно распространена и могла принимать разные формы – от ненавязчивой дружбы до полного слияния, чтобы слиться с Изначальным Ветром. Ветер всегда был ему верным союзником и уже несколько столетий охотно делился своей силой, которой не жалел ни для кого из талантливых магов своих миров. Чтобы выйти на новую ступень существования, Тераэс должен был стать богом, потому что его человеческие способности уже достигли возможного предела. Слияние сознаний таило в себе немало опасностей, и, чтобы не стать поглощённым, как слабый дух ветра, который всегда стремится к Изначальному, он должен был показать, что способен общаться с Ветром на равных. Последняя встреча на Равнинах, которая совпала случайно с визитом Шахматного в гости, была для Тераэса самостоятельно назначенным последним испытанием. Он получил согласие Ветра наполнить его, и сегодня состоится их первый полный контакт. В сердце Хаоса, на феосской изнанке Эуцерейна, где Ветер чувствует себя привольнее всего, назначил он встречу магу, который увлёк его идеей стать новым, стать другим, вобрав в себя чужое сознание и поделившись своим. Тераэс уверенно и собранно переступил через границу, где терялись верх и низ, где не было разницы не только между полётом и падением, но и между воздухом и водой, стенами и свободой. Не раз уже он бродил по изнанке Эуцерейна, испытывая свои силы и возможности, и беснующиеся вихри, меняющая направление линия горизонта и расплывающиеся очертания предметов не отвлекали его от предстоящего ритуала. Тераэс скользил сквозь ткань Феоса, развоплотившись, линиями энергий тянулся, изгибаясь подобно энергиям мира и пульсируя с ними в такт. Ветер налетел на него извивающимся серебристым змеем, самодовольно перечёркивающим эти линии, смешивающим их, отчаянным. Ветру было интересно, и он алчно вплёлся в нити чужого "я", заполняя, забирая, отдавая. Закружились мельчайшие частицы душ, выстраивая новую волю, новое сознание, рождая новое существо. Вспышками переплелись воспоминания, и треснуло антропоморфное упорядоченное сознание мага, покоряясь хаосу Ветра, и собралось течение мыслей Ветра по крупицам, обретая форму и собранную целеустремлённость, подчиняясь законам человеческого мышления. Закружились вихри на кончиках пальцев, закружился Тераэс вихрем, забился ветер в мозаичном замкнутом пространстве, фейерверками и взрывами сотрясая Эуцерейн и подтачивая Феос. Перемешались между собой миры в бешеном нервном биении в такт.       Став Ветром, Тераэс наполнил собой весь мир и с интересом прислушался к тому, каково это – ощущать себя везде, в каждой точке Феоса одновременно, когда можешь дотянуться до любого предмета, укутать собой или отбросить прочь, когда видишь тысячи событий, происходящих повсюду, и в каждое из них можешь вмешаться.       Став человеческим магом, Ветер бросился оголтело смотреть на свой Феос, видеть его новыми глазами, понимать структуры, каких не понимал раньше, улыбаться краскам, которых прежде не знал.       Циас наполнился землетрясениями, реки вышли из берегов, вулканы захлебнулись клокочущей лавой, смерчи закружили в смертельных танцах, моря набросились на сушу, пожирая её и уничтожая. Феос наполнился дыханием Ветра, игриво сметающим и рассеивающим города, но дыхание это было осторожным, внимательным, и игры Ветра оказались совсем не такими разрушающими, какими были обычно. Бесновались магические энергии мира, минимально затрагивая физический пласт его существования. Ветер учился быть аккуратным, не сдерживая при этом своих порывов, и преуспевал в познание новых развлечений.       Ветром устремился Тераэс к Лаинь, непривычно неуклюже заковав его в хрупкий плотский доспех человеческого тела. Вошёл хозяином, нашёл взглядом её глаза, улыбнулся кривой улыбкой свежего смерча. Лаинь отшатнулась от накрывшей её мощи, и Тераэс поспешно укротил бьющие вокруг волны энергии. Взял её за руку, снова сцепляясь взглядом, ничего не говоря, будто слова выпустят вихрь наружу. И рыжая потянулась к нему, очарованная новой силой, одёрнула себя через мгновение, отпрянула, но на миг он увидел в её глазах огонь, о котором мечтал с того момента, как её встретил. Прижал к себе в порывистом объятии, и, сбросив тело, рванул сквозь стекло в небо, и сквозь небо – обратно в родной Феос.       Три человеческих дня и одно мгновение Ветра сущности притирались друг к другу, сотрясая миры непривычными стихийными бедствиями, и стали одним целым, так, что обратно дороги нет, не разъединить, не вычленить одного из другого. Разорвали контакт, чтобы больше уже не стать прежними, и разделились, унося в себе каждый и Ветер, и человека.       Белэсс привычно склонилась перед хозяином, встречая его дома. Тераэс протянул к ней руку, знакомя с новой сущностью внутри, и отправился в библиотеку. Оставаясь Ветром, гуляющим по равнинам Феоса и шевелящим травы Поющего Леса.       – Вы изменились, милорд, – тихо сказала Лаинь. – Я опасалась, что Вы не вернётесь.       – Ты беспокоишься обо мне?       – Как Вы недавно напомнили мне, я говорила, что Вы были мне добрым другом, милорд. Я сержусь, что Вы украли и заперли меня, но это не значит, что Ваша судьба стала мне от этого безразлична.       Тераэс улыбнулся с мальчишеской игривостью вечно юного Ветра.       – Сегодня мне снова хочется танцевать с тобой.       Маг взял её за руку, увлёк, закружил по комнате, заглядывая в глаза, смотря на неё по-новому и по-новому восхищаясь ей. И он-Ветер, Ветер в нём хотел увлечь её и закружить в яростных объятиях, подбрасывая, рассыпая и собирая заново в водоворотах вихрей Равнины. Тераэс поил её своим восторгом, и горели её щёки, и зажигался огонь в глазах, и она наполнялась вся дыханием Ветра, становилась лёгкой, невесомой и гибкой, и они танцевали в такт пульсациям магии мира. Лаинь высвободилась из объятий запыхавшаяся, села на диван, посмотрела испуганно.       – Зачем Вы зачаровываете меня, милорд? Сегодня Вы решили завоевать меня силой Ваших заклинаний?       Тераэс прислушался, расплёл парящую вокруг него магию, которая лилась теперь слишком бесконтрольно, неотслеживаемо и легко, и нашёл нити, опутавшие девушку. Стряхнул их с неё бережно, и погас её горящий взгляд.       – Прости, – прошептал ветер в нём и затих.       Маг вышел из комнаты стремительно, удивлённый и раздосадованный своей непредусмотрительностью. Выбрался наружу, создал перед собой лестницу до неба и принялся подниматься по ней, отмеряя шагами ступеньки и успокаивая внутреннее смятение. Ветер всегда жил в трепете, колебании и парящей лёгкости, не задумываясь, не размышляя, понимая и принимая сущее, как оно есть, и, не отличая своё влияние от естественного хода вещей, ведь естественный ход вещей ничем не отличался от перемен, рождённых дыханием Ветра. Ветер был переменой, крылатой, порхающей, парящей, и Ветер был постоянством. У него не было моральных принципов, не было ощущения неправильности от чего-то, находящегося в его власти. Тераэс с усилием восстанавливал в себе прежний ход мыслей, но мысли сбивались, текли иными тропами. Он больше не мог не быть Ветром. Он подавлял внутреннее стремление вернуться в Феос, возобновить полноту их слияния, чтобы больше не расставаться. Новая сила была нужна ему, чтобы закончить так долго выпестованные планы... воплотить любопытную, внезапно возникшую идею.       А к Ветру приходили свободные духи, спрашивали, просили напоить их силой, звали поиграть с ними, узнавали и не узнавали свой Ветер. Не узнавали вкус силы, которой он окрылял, удивлялись, переглядывались, схлестывались крохотными смерчами, делясь незнакомым вкусом энергии и учась любить незнакомого бога. Ветер скользил, Ветер летел, Ветер пестовал свои миры, такие новые, незнакомые, вкусные и яркие, и такие родные. Ветру нравилось быть новым собой, только немного недоумения вызвали миллионы аккуратно выстроенных, поэтапно раскроенных недоосуществлённых планов внутри и миллионы забот, которые не должны были иметь никакого значения, выделенные, выплетенные из общей картины точечными и точными геометричными мазками.       Три дня провели они слитыми, вплетаясь друг в друга, затем три месяца врозь, учась чувствовать, понимать, мыслить и ворожить иначе. Тераэс усмирял стихию внутри, не позволял себе броситься в новый виток объединения, пока не обрёл контроль, а Ветер учился верить, что внимание к деталям теперь важно и неотъемлемо, и обходил стороной людей и города, гуляя по Феосу, и запоминал имена своих духов наряду с их образами, и прислушивался к каждому встреченному им сознанию, изучал его пытливо и навязчиво, знакомясь. Слушал призывающие его голоса созданий, заселивших Циас, и говорил с ними, как не говорил прежде – внимательным и к словам, а не только к устремлениям.       Три месяца провели они врозь, слыша и чувствуя друг друга, не прерывая связи и не способные сопротивляться желанию вернуться. А потом слились снова, встретившись в Саду Химер, среди аккуратно вырезанных садов и их причудливой флоры и фауны, чтобы больше уже не разделяться. Чтобы разметать мир, выметя его и сделав чистым холстом для нового творения.       Шахматный пришёл в гости на этот раз обеспокоенным. Нашёл Ветер изменённым, переделанным, надавил на него, выпутывая из памяти подробности, ударил наотмашь, тьмой пронизывая и пропитывая завихрения. "Как ты смел?" – будто имел право указывать и диктовать, будто заявлял право на то, чтобы быть предупреждённым. Ветер разбросал тьму, вытряхнул её из себя, – как капли из шерсти, дразняще обжёг тёмного неровными ледяными иглами – как язык показал. А потом сплёлся с ним, показывая, делясь, давая впитывать новые воспоминания и новые ноты восприятия, и Шахматный обнимал свой Ветер, укладывая в понимании, что он стал другим.       Плен ощущался острее и больнее, чем прежде, с тех пор как Тераэс пропал. Несколько дней спустя после того, как он кружил её в танце, разгорячённую и оживлённую из-за его заклятия, Лаинь решила, что достаточно долго сердилась, и послала ему мыслезов. Маг откликнулся, поговорил с ней спокойно, отрешённо, явно занятый своими делами, но следующие вечера она снова проводила в одиночестве. Гордость не позволяла девушке снова звать Тераэса, и она довольствовалась компанией книг и наблюдением за чужой жизнью на экране.       Мейсарал наконец заключил мир с Шоистрией на взаимовыгодных условиях, и люди праздновали окончание войны и надеялись, что новый период мира будет таким же долгим и благополучным, как и предыдущий, продлившийся несколько столетий. Снова открывались границы между странами и потихоньку получали более широкое обращение ключи от общественных порталов. Родители Лаинь вернулись домой и продолжили свою светскую жизнь с приёмами и торжественными обедами.       Тем временем участились стихийные бедствия, начавшие беспокоить два мира как раз перед тем, как Тераэс решил оставить её в одиночестве. Похоже, что-то менялось в тектонике и климате планеты, а может быть, в настроении Изначального Ветра, решившего играть в Циасе вместо Феоса.       Уэтер и его "воины Апокалипсиса" оставались обеспокоенными и не спешили прекратить свою деятельность. По-прежнему находились признаки того, что мирам угрожает опасность, и, несмотря на воцарившийся мир между представителями разных народов, то и дело шла трещинами ткань мироздания, и приходилось бороться, чтобы их залатать.       Глядя на друзей, Лаинь тосковала острее. Нуэдер после её исчезновения и гибели Цвера стал ещё более мрачным и замкнутым, чем обычно, Файрен погрузился в свои занятия по развитию пророческого дара, не оставляя себе ни мгновения, чтобы остановиться и задуматься, а Гиз будто не находил себе места, бросаясь в одну авантюру за другой. Он присоединялся к отрядам молодёжи, добровольно патрулирующим окрестности порталов с целью очистить эти часто посещаемые места от удачно кормившихся там разбойников и мелких хулиганов, он устанавливал связи с сомнительными компаниями, помогая им не самыми честными путями добывать запрещённые к использованию артефакты, принимал курьерские заказы для доставки странных посланий и загадочных предметов по адресам, добраться до которых было под силу только рождённому в Феосе. Последним приключением, задуманным Гизом, оказалось путешествие к Махровому Морю. Это заповедное место Циаса было излюбленным курортом для влюблённых, поскольку ходили слухи, что скреплённые в Заводи Любви союзы – прочные, нерушимые и счастливые. Тем не менее, Махровое Море таило в себе множество опасностей. Во-первых, подводные глубины изобиловали точками перехода между Феосом и Циасом, а оказаться в Феосе под водой могло быть очень непростым испытанием для неподготовленного. Во-вторых, Махровое Море, вдали от берегов и тихих заводей, было населено не самыми дружелюбными существами. К тому же, участившиеся стихийные бедствия заставляли заповедное море выходить из берегов так же, как и всякие другие, не столь пропитанные магией. Гиза, разумеется, не пугали ни разгул стихии, ни возможные невольные соскальзывания в Феос, который был ему домом. Но путешествие на дальние необитаемые острова Махрового Моря могло стать приключением, в котором привкус опасности позволит не думать. У каждого свой способ убегать от тоски. В одной из сомнительных компаний, с которыми он имел дело в последние дни, Гиз услышал об утерянном артефакте, жемчужной цепи, которая могла служить проводником в мир мёртвых. Никто не знал точно, как работает эта штуковина, но зато было отлично известно, что её можно продать за неплохие деньги, поэтому отличительные признаки цепи были знакомы любителям лёгкой наживы.       Побережье было окутано утренним туманом, когда Гиз ступил на него. Над морем кричали птицы. Гиз выбрал пустынный берег для начала своего путешествия. Призвал чью-то брошенную лодку, оставленную без охранных заклятий, заскользил на ней по волнам, призывая попутный ветер. Прислушивался к солёным водным духам моря, рассказывал им, что не враг и не вторженец, рассматривал энергетические сети, делавшие море заповедным, – необычные, гладкие, верные в каждом послушном течении.       Гиз добрался до острова, на котором мог оказаться артефакт, на исходе второго дня. Среди легенд охотников за жемчужной цепью была та, что предписывала долгое путешествие, поэтому юноша не стал бросаться в вихри Феоса, чтобы оказаться как можно ближе.       Яркими красками светился закат над островом. Махровые голубоватые облака продолжались мягкими волнами, и волны встречались с небом на горизонте, и вода ласкала облака. Гиз не мог оторваться от пылающего заката, пока он не оставил лишь отзвуки розовых красок и самой границы неба и воды. Тогда он направился вглубь острова, разведывая, ощупывая, пытаясь понять, в каком направлении ему двигаться. Остров был спокойным, похожим духом своим на само Махровое Море, невозмутимое и загадочное, не открывающее полностью своего лица. Деревья и травы казались нетронутыми, птицы и звери – непуганными, непривычными к присутствию среди них людей. Обойдя остров в Циасе, Гиз соскользнул в Феос, где не было никакого острова, только вода, неспокойно волнующаяся вокруг. Гиз создал вокруг себя плёнку, наполнил её воздухом, выделенным заклинанием из воды, приспособил зрение, чтобы толща воды меньше искажала видимое, и принялся за обследование. Поначалу ему показалось, что поиски снова не дали результатов, но потом он заметил странное свечение в области, соответствующей центральной части острова. Приглядевшись к нему, Гиз обратил внимание на то, что свечение приходило откуда-то извне, из потоков, выливавшихся в Феос из Циаса, и последовал за этими потоками, вернувшись в упорядоченный мир.       Он оказался в гроте, которого не заметил, когда бродил по острову. Возможно, магическое излучение артефакта скрывало его от любопытных глаз. Изнутри потоки магического сияния были ясно различимы. Гиз приблизился к ним осторожно, разбирая, есть ли нити защитных заклинаний вокруг, присматриваясь, не встретят ли его ловушки. Жемчужная нить лежала в пыли, незаметная на первый взгляд, казавшаяся давно брошенной, забытой побрякушкой. Гиз коснулся её с опаской, потянул, высвобождая из нанесённой сверху земли звено за звеном. Перебирая пальцами жемчужины, очистил их, и они засияли. Смотал цепь, укрыл защитным полем и нырнул в потоки Феоса, рассчитывая убраться с острова.       Жемчужная цепь затрепетала, запульсировала, сломала свой охранный барьер, как только её коснулась феосская вода Махрового Моря. Распрямилась, обхватила своего похитителя, сжала его прочными звеньями, не оставляя надежды на сопротивление, и утянула в глубину вод, давящих своей тяжестью. Задыхаясь, Гиз всё ещё пытался отследить пути, по которым цепь утягивает его, но не успел запомнить путь и потерял сознание.       Когда он открыл глаза, вокруг по-прежнему была вода. Вокруг Гиза кружила стайка водных духов, заинтересованно приглядывающихся к гостю. Гиз прислушался к своим ощущениям и обнаружил, что может дышать под водой. Его лёгкие впитывали кислород из воды, заполнившей их. Он попытался расспросить духов о том, что с ним происходит, но они не слышали его, а может быть, не хотели отвечать. Жемчужная цепь по-прежнему держала, сковывала движения, не пускала уцепиться за вихри Феоса и улететь с ними прочь. Гиз чувствовал слабость, сила его подтаяла, возможности приугасли. Он снова закрыл глаза, проваливаясь в тяжёлый беспокойный сон.       Гизу снилась Долина Мёртвых, которой он не узнавал. Скупая растительность, мутный туман под клубящимися чёрными облаками, ощущение нервного напряжения, мелькающие силуэты призраков, – всё было на месте. Но казалось ненастоящим, как хорошо сделанная, но несовершенная декорация.       – К кому ты пришёл? – спрашивали его призраки умерших. – Кого ты ищешь? Лица мелькали перед ним, знакомые и незнакомые, целый калейдоскоп лиц, и он не успевал сосредоточиться ни на одном. Когда в калейдоскопе мелькнуло сосредоточенное лицо брата, Гиз потянулся к нему, впечатлённый, затронутый. Цвер вышел из череды призраков, немного печальный и именно такой, каким Гиз помнил его.       – Хорошо, что ты пришёл меня навестить, – сказал он тихо, и в голосе его не было жизни. – Вы нашли Лаинь?       Гиз стал говорить о том, что произошло с тех пор, как Цвер исчез на равнинах, и постепенно отступало нервное напряжение, и становилось хорошо и спокойно, как в те времена, когда они могли поболтать о том, о сём, смеясь понятным им одним шуткам, и перемежая воспоминаниями выдаваемую новую для каждого информацию. Гизу становилось хорошо, и неважным было возвращение домой, и выпутывание из оков цепи, будто никакой цепи не существовало, и не лежало его изменённое чьей-то магией тело под толщей воды, выпиваемое хозяином жемчуга.       Лаинь не видела на экране грёз Гиза, но заметила, как он перестал бороться и как разгладились его черты. Как подплыл к нему старший водяной дух, коснулся своей цепи, и она запульсировала, передавая ему жизненную энергию пленника. Видела, каким довольным и сытым отпрянул и убрался по своим делам дух. Она позвала Тераэса, и тот вежливо ответил ей, что навестит её, как только сможет. Лаинь сжала кулаки. Она хотела разбудить, расшевелить Гиза, хотела заставить его разорвать цепь, избавиться от чужого плена, помочь ему. Вспомнив свой сон о побеге, Лаинь пошла зачем-то в оранжерею и стала искать глазами восходящие токи энергии, в которых парил мотылёк.       – Думаешь громко, – внезапно раздался насмешливый голос в её сознании.       Лаинь, поражённая, узнала в мыслеобразе того, кто говорил с ней, серого мотылька.       – Ты был сном, – сказала она неуверенно.       – Я могу быть всем, что тебе знакомо, – был ответ. – И многим из того, чего ты не знаешь. Зачем ты позвала меня?       – Я ищу помощи, – ответила Лаинь.       Её сознания и памяти коснулись бережно, читая, узнавая. И всё же от прикосновения было немного больно.       – Как занятно, – прокомментировал увиденное в душе Лаинь собеседник.       – Помоги мне освободить его, – настойчиво попросила девушка.       Она не стала предлагать ничего взамен – что она может дать мотыльку, у которого есть вся свобода сна и реальности.       – Это нарушило бы естественный ход вещей, – задумчиво ответил гость из сна. – Не стану портить чужие замыслы, – продолжил он спустя мгновение, а затем исчез из сознания Лаинь, и, сколько она ни пыталась позвать его снова, у неё ничего не выходило, будто стали ему помехой барьеры, отгораживающие её от всех остальных.       Спустя два дня явилась Белэсс. Как всегда молча, подошла к экрану, зажгла его мысленным приказом.       Лаинь не видела, не могла разглядеть, как Ветер, повинуясь желанию Тераэса, дотянулся легко до сковавший Гиза цепи, оставаясь собой и не собой, как коснулся её, игриво перетасовывая жемчужины. Как ловко обратил изменения, навеянные пожирателем, как закрутил водоворот, выпустил свои вихри, позволил им быть послушными воле пленённого человека, а его волю послушной им.       Зато с облегчением смотрела, как соскользнули с Гиза оковы, отпустил его старший водяной дух, раздосадованный тем, что не в силах удержать, и как её друг сквозь Феос устремился прочь, снова свободный и не ценящий этой свободы.       – Почему он не хочет уходить? – спросила Лаинь.       – Он видел сладкие сны, – ответила Белэсс.       – Этот водный дух, он бы выпил его без остатка?       – Это его промысел, – пожала плечами Белэсс. – Жемчужная цепь забирает себе тех, кто находит её, и относит к хозяину в качестве пищи. День за днём он пьёт их энергию, а потом, когда эта энергия иссякает, цепь снова возвращается в Циас, чтобы ловить новую жертву.       – И они умирают счастливыми?       – Они видят во сне тех, с кем навсегда расстались.       – Спасибо, – сказала Лаинь, не обращаясь ни к кому конкретно.       Гиз сожалел о том, что неведомые силы вмешались в его спасение. Он скучал о том спокойствии, которое ощущал в своих снах, но сны не приходили больше, и внутренняя тревога сдавала позиции тихой тоске. Растерянным пришёл он к Уэтеру, предлагая свою помощь в предотвращении магических катаклизмов, растерянным и ищущим, как приходили многие. Призывающий выслушал, кивнул и отправил его к Ливейре, хорошо справлявшейся обычно с тем, чтобы пристроить к делу новичков.       Эсвинка была так же прекрасна, как и в первую их встречу, текущее время не коснулось её, и пережитые бури и потери не оставили следов на совершенном лице. Она усадила Гиза на диван и долго говорила с ним о его возможностях, способностях и магическом опыте. Говорила и слушала голос его тоски. Ливейра хорошо знала, какое острое оружие можно выковать из внутренней боли.       Жители Циаса отпраздновали приход Нового Года, наступающий с рождением весны. Прошли в Мейсарале фейерверки и конкурсы ледяных скульптур и талого снега, обращавшихся в фонтаны под пламенем, символизирующим лучи весеннего солнца. С рождением весны Тераэс пришёл к Лаинь. Новый, изменившийся, он пугал Лаинь больше, чем обычно, но и притягивал, незнакомый и непонятный.       – Вас так долго не было, милорд.       – Что, ты успела соскучиться? – озорная улыбка Ветра сквозь привычно-циничное равнодушие.       Лаинь опустила глаза. Истосковавшаяся по людям, по живому общению, а не картинкам на экране, она и вправду ждала, чтобы он пришёл, сердилась, что он так долго не навещает её, возмущалась, что её забыли за ненадобностью, как надоевшую игрушку. А потом – одёргивала себя, вспоминала, что должна ненавидеть, возмущаться, может быть, искать выходы, – но не обижаться и ждать.       Пальцы Тераэса на подбородке, почти неуловимое движение, – и взгляд глаза в глаза. Слишком много силы, подавляющей, подчиняющей, спрятанной. Лаинь нахмурилась на мгновение, потом впустила в себя этот взгляд, уверенно вскидывая голову. Впустила его в свои мысли, дала считать эмоции, со всеми их противоречиями, но всё же подчинённые её воле. Ей не за что чувствовать себя виноватой. Маг кивнул её мыслям и вдруг неожиданно улыбнулся им, как влюблённый юноша, обнаруживший, что его дама сердца забыла выбросить оставленный им у её порога увядающий букет неугодного поклонника, который принимает невнимание за знак благосклонности.       – Ты стала взрослее в этих стенах, знаешь? Наверное, книги библиотеки в сочетании с размышлениями пошли тебе на пользу.       – А может быть, дело в том, что время идёт. Даже когда Вы слишком заняты, чтобы это заметить.       В комнате стало свежее, будто в неё проник предгрозовой запах. Лаинь поёжилась. Тераэс заботливо набросил ей на плечи неизвестно откуда возникшую лёгкую и мягкую накидку. Коснувшись её плеч, застыл на мгновение.       – Пока меня не было, ты не теряла времени даром и нашла себе нового покровителя, – сказал он растерянно.       Лаинь посмотрела недоумённо и растерянно.       – Вы же знаете, что я здесь совершенно одна, милорд. Если не считать визитов Белэсс и Люси.       – Как мило, ты дала имя духу-прислужнику. Но я говорю не о них.       Тераэс спроецировал в её сознание образ, и девушка отпрянула, у неё перехватило дыхание. Тот, кого ей показал маг, сиял невероятным великолепием тьмы, заполнявшим всё вокруг. Лаинь показалось, что комната пошатнулась, наливаясь этой тьмой. Давящая аура Шахматного затопила её хрупкое восприятие, несмотря на то, что была всего лишь отражением воспоминаний Ветра, посланным изменённым существом, объединившим Тераэса и создателя двух миров. Сухие, прямые, непознаваемые черты, не имели, казалось, ничего общего ни с чем из того, с чем Лаинь сталкивалась ранее. Образ разрывал её своей противоречивой сложностью, обретая облик то тяжёлых от запертого в них, готового вырваться, дождя, то огромного грузного старого дракона, с окровавленной недавней трапезой пастью, то сверкающего под лучами солнца ревущего водопада. Девушка тяжело осела, участливо поддерживаемая Тераэсом, который неумело причёсывал её растрепавшуюся ауру и успокаивал смятённую душу. Когда он показывал ей Шахматного, он не ожидал такого эффекта. Может быть, слишком мало времени прошло с тех пор, как он слился с Ветром, чтобы он научился вовремя улавливать такие неважные нюансы, и он не осознавал ещё, как может подействовать на людей то, что казалось ему совсем невинным. Он не привык к тому, что нужно защищать от своей силы тех, кто не способен её выдерживать и принимать, даже в самых простых и естественных для него взаимодействиях.       Когда Лаинь пришла в себя, он смотрел на неё виновато, но выжидательно.       – Что это было? – спросила она.       – Мыслеобраз, – ответил Тераэс тихо.       – Чей? – спросила девушка, по-прежнему растерянная и непонимающая.       – Моего старого друга, – задумчиво сказал Ветер.       – У Вас очень опасные друзья, милорд.       – Зачем же ты в таком случае ищешь их покровительства?       – Я всё ещё не понимаю, о чём Вы говорите... – Лаинь осеклась, перебирая воспоминания о почувствованном и переводя их на понятный ей уровень восприятия. Дракон из переливчатой тьмы был приснившимся ей мотыльком. Она поняла это со всей непререкаемой ясностью, сама удивившись, что не узнала его сразу. На мгновение ей стало так страшно, что Тераэс снова коснулся её успокаивающей сетью заклинания, слетевшего с его пальцев прежде, чем он успел задуматься о том, чтобы направить свою волю на его выплетение.       – Милорд, я не... не искала его покровительства. Мне бы не пришло в голову взывать к столь могущественному существу. Я не понимаю... Наверное, он приходил ко мне, потому что я – Ваша пленница.       – Нет, не поэтому. Впрочем, я тоже не всегда понимаю его мотивы.       – А мне хотелось бы понять Ваши. Может быть, я уже достаточно была здесь гостьей, чтобы вернуться домой? Может быть, то, что я повзрослела, по Вашему мнению, было мне достаточным уроком?       Тераэс покачал головой.       – Наверное, мне хотелось бы учить тебя. Я думал об этом когда-то. Но мне никогда не удавалось стать хорошим учителем, поэтому я давно оставил подобную деятельность.       – От чего Вы оберегаете меня? Я хотела бы знать, какие угрозы Вы от меня отводите, хотя бы знать, если не могу выбирать.       Тераэс указал на экран гостиной.       – Разве мало ты видишь пугающего в двух мирах?       – Может быть, милорд считает меня чересчур хрупкой, – горько ответила Лаинь.       Ветер доверчиво играл с вьющимися энергиями Шахматного, раскручивая их, как кудряшки, и отпуская снова сворачиваться.       "Скоро я уйду", – шептала тьма.       Ветер отвечал сожалением, цеплялся за друга лёгким дыханием, колыхался вокруг шелестом трав.       "Хочешь, я оставлю тебе подарок?"       Ветер отвечал любопытством, свежим и искрящимся. Тяжёлая тьма блеснула из глубины образом рыжей бабочки, пленённой Ветром в поглощённых воспоминаниях того, кто раньше не был им. Перекроить, переделать, сделать совершеннее хрупкое создание предложил Шахматный, наполнить её своей силой. Новое, человеческое, чуждое и своё, взметнулось против, возмутилось, остановило теоретические преобразования, смерчем разметало тьму.       "Не тронь!"       Странным, недоумённым сожалением собрались тени в стройно-насыщенную и плотную структуру.       "Она не выдержит твою мечту, сломается".       Растерянно заметалось своё и чуждое, понимая. Принимая задуманный подарок. Не желая потерять.       Довольно улыбнулась шахматная тьма.       Рина летела пламенем сквозь родную пустыню, полыхая жаром. Её беспокоили смутные предчувствия, из которых складывалась очень непривлекательная картина будущего. Мир вокруг больше не был таким, как раньше, таким, каким огненный знал его давным-давно. Раздувавшие его духи ветра рассказывали странные истории о том, что Изначальный Ветер стал незнакомым. И всё более шаткими становились основы, рушились нерушимые оплоты. Бесновались спокойные прежде токи миров, текли ровно и упорядоченно прежде беспокойные и зыбкие. Рина горела обеспокоенно, стремилась туда, где получится узнать. Пустыня осталась позади, и путями Феоса она ринулась к заповедному Поющему Лесу, где ощущалась разгадка. Там сегодня гулял Высший Тёмный, не так давно снова пришедший в гости к Ветру. Она посмотрит, что он покажет.       Весеннее небо было прозрачно-ясным, радостным и наполненным солнцем, когда серый мотылёк нарушил замкнутое уединение пленённой Лаинь. Он вошёл в гостиную, как завсегдатай, как частый и знакомый гость, удивительно гармоничный в сковавшем его человеческом облике. Он протянул ей руку, и она приняла её, а затем после короткой вспышки телепортации, механизм которой девушке не удалось разобрать, она удивлённо обнаружила себя посреди уютной поляны Поющего леса, пестревшей свежими и юными весенними цветами.       – Я снова вижу сон о тебе? – спросила она.       – Может быть, – ответил Тёмный и двинулся к ней.       А затем Лаинь умерла. Разлетелась на миллион осколков, таких мелких частиц души, что больше не могла ощущать себя единым сознанием. Мир погас в ослепительной разрушающей вспышке. Шахматный разложил её душу на составляющие, впитал в себя, собирая, разбирая, как конструктор, осматривая изнутри каждую частичку, каждую клеточку её слабого человеческого духа, перестраивая, перекраивая, трансформируя. Он бережно сохранил её воспоминания, лелея их, окрашенные всеми живыми эмоциями юной неопытной девушки, только начинавшей жизнь, такими свежими и красочными. Он аккуратно вычленил хитросплетения генов и энергетических потоков, наделявших её теми или иными свойствами характера, он вскрыл, прочувствовал, поглотил каждое движение её духа, каждую частичку разума. Он строил её заново, сильной и стойкой, строил её из иных материй, вытягивая волю Ветра из окружающего пространства, используя её как материал, он укреплял структуры нового вылепляемого существа своими сполохами тьмы, перемежающимися с настойчивыми вкраплениями света, за которые получил имя Шахматного. Он напитывал её силой, шаг за шагом, – своей силой, силой Ветра и набросанных им вскользь миров, которые получились чудесными и вдохновенными, силой поглощённых когда-то чужих и чуждых и переработанных под свой ритм чужих душ. И выплетая, выпестовывая новое создание, новое дитя, славный подарок для друга, он прилагал все силы, чтобы сохранить в своём творении слепок уничтоженной девушки, которая осталась значимой для Ветра после его причудливой трансформации.       Рина смотрела на эксперимент Тёмного исподтишка, не понимая, не умея разобраться, зачем он терзает ту, которая была рыжей, как её пламя, Лаинь. Рине было интересно, очень интересно, и в самые интересные моменты она вспыхивала, забывая о том, что прячется, но сила огненного не долетала до Шахматного и не затрагивала его. Рине очень хотелось разобраться в том, что происходит в бешеном, быстром и удивительно симметричном танце преобразований, и иногда ей удавалось уловить, как ей казалось, значение нескольких движений этого танца, а потом картина снова становилась только безумно красивой и интересной, но непонятной и давящей, на грани того, что можно выдержать.       Когда Лаинь открыла глаза, Шахматный был всё ещё рядом, клубящейся тьмой стелящийся по поляне. Она не обратила внимания на то, что его неприкрытая аура, которая прежде заставляла её лишиться чувств одним лишь своим отголоском, оттиском в чужой памяти, больше не причиняет ей никакого дискомфорта. Она не заметила этого, потому что мир стал другим. Она видела то, чего не могла увидеть прежде. Рисунки магических токов энергии мира, которые прежде приходилось разбирать мучительным усилием, лежали, как на ладони, простые и понятные, как очертания знакомых с детства предметов. А за ними строились новые и новые, более тонкие переплетения, которые она не только не пыталась прежде разобрать, но даже не подозревала об их существовании. Она чувствовала каждый цветок на этой поляне, каждый листик и, если приглядеться, могла увидеть не только тонкие прожилки, испещрившие лист, но и внутреннюю его структуру. Запахи вокруг состояли из тысяч нот, знакомые и одновременно другие. Каждый цветок дышал, вплетая свою песню в общую песню леса. Лес тоже был тем же, что прежде, но в то же время совершенно иным, она видела его более полно, чувствовала острее и сильнее, понимала лучше.       Она могла рассказать Лесу о том, как дышать, о том, как расти, о том, куда направить свои ветви, и он услышал бы её и понял. Лаинь показалось, что у неё перехватило дыхание от того, как много всего она увидела и ощутила одновременно. Она поспешно закрыла глаза, но сомкнутые веки не помогли ей отгородиться от того, что она ощущала.       Шахматный усмехнулся этой нелепой попытке контролировать восприятие блокировкой примитивных и излишних рудиментарных человеческих органов. Лаинь настойчиво, оставляя глаза закрытыми, направила свою волю на то, чтобы ослабить непрерывный и яркий поток восприятия. Интенсивность ощущений покорно ослабла. Тёмный прислушался к своему творению, и ему понравилось то, что у него получилось. Рина смотрела на Лаинь и неровно поблёскивала, по-прежнему не понимая. Это Лаинь? Или не Лаинь? Она похожа. Но она не она. А может быть, всё-таки она? Нужно окутать её пламенем, поджечь, чтобы понять лучше. Но Тёмный не уходит, Тёмный опасен, её огненная суть отлично это знает и боязливо не приближается.       Лаинь открыла глаза снова, впуская в себя весь поток окружающей информации и старательно усваивая его, учась принимать.       Шахматный кивнул. Она должна была быстро учиться, умничка. Когда она немного освоилась, он построил для неё портал перехода, чтобы вернуть туда, откуда привёл. В том убежище поток ощущений будет слабее, и его изолированность, в том числе от магических энергий, позволит ей лучше осмыслить своё новое рождение и понять, чем она стала.       Перед тем, как исчезнуть вместе с ней в портале, он на мгновение обратился в сторону настырного огненного духа, который наблюдал за его работой, и задул его. Кое-что он предпочитал делать без свидетелей.       Всё началось в Феосе. Те из его жителей и гостей, кому удалось выбраться, преодолев барьеры между мирами, рассказали остальным, как Ветер стирал мир. Первым был Эуцерейн, колыбель хаоса, которую Ветер приберегал для себя, не заботясь о том, как там может быть неуютно жителям его миров. Феосский Эуцерейн запульсировал и вспыхнул, как умирающая звезда. Его линии треснули, его энергии вздыбились, засияли предельным накалом, раскалились, перемешались, а затем рассыпались искрами и обратились в ничто гаснущей пылью. Тёмное, пустое ничто, сравнимое с пустотой беззвёздного космоса, холодное и безликое, заполнило изнанку заповедной кладези знаний. Тем временем циасскую сторону чудесной библиотеки сотрясали землетрясения, и камни кладезя знаний, хранящие в себе миллионы тайн и множество информации о двух мирах и том, что лежит за их пределами, рушились, теряя свою магическую структуру. Маги, изучавшие их, бесплодно пытались удержать целостность структуры артефактов. По камням Эуцерейна шли трещины, от них откалывались куски, будто они были обычными глыбами скальной породы, и поднимавшиеся ураганы подхватывали осколки и уносили их прочь.       От разрушенного, стёртого Эуцерейна волна разрушительных, небывалых игр Ветра покатилась дальше. Части пространства Феоса просто исчезали, будто их никогда не было, мир сжимался, стягивался к точке пустоты, его зыбкие границы таяли. Ветер бесновался в нём, но всё было иначе, так непохоже на прежние весёлые прогулки, которые перестраивали ландшафты и разрушали города людей, превращая их в причудливые и удивительные пейзажи. На этот раз в силе Ветра было пугающее отрицание. Только что до горизонта простиралась выжженная сухая равнина, на которой недавно разбили лагерь беженцы от последних разрушений, и травы колыхались от сухого дыхания создателя, и задумчиво сновала по ней полуматериальная феосская живность, а люди раздумывали, возводить ли им город в этом пока что тихом и спокойном месте или повременить в ожидании новых причуд Ветра. Только что воздух полнился магией, легко сплетающейся в заклятья волей магов и духов, искрился ею и дышал, и километры зыбкого рисунка были частью картины мира, граничащей с одной стороны с Махровым Морем, а с другой с недавно разрушенным городом, превращённым в руины. И вот, море подошло вплотную к руинам, а равнина с короткой травой пропала, вместе с духами, людьми и зверями, растаяла в пространстве мира и в памяти большинства из тех, кто знал о ней. Феос таял, становился всё меньше, и остатки его подходили всё ближе к пустоте, в которую превратилось его сердце.       Циас держался, сотрясаемый землетрясениями, мучимый ураганами, вздрагивающий под напором стихий и приходящих перемен. Жители Циаса гибли от катаклизмов, поспешно искали укрытия, где могли пережить бедствия, спешно налаживали дипломатические контакты с другими мирами, чтобы найти больше путей отступления. Интерес жителей двух миров к иным цивилизациям никогда не был особенно сильным. Существовали порталы, ведущие за пределы, на другие планеты, в иные слои пространства, были и редкие исследователи, решавшиеся на путешествия, но в целом Феос и Циас составляли замкнутую систему, не приветствующую иномирных гостей, и их обитатели не стремились забираться далеко от дома. Когда подступающий апокалипсис заставил поверить в свою неизбежность, уход в другие миры замаячил единственной перспективой выживания, и потоки жителей устремились прочь, давая неожиданную нагрузку стабильным природным порталам, сотканным магией Ветра и магией древних. Пошли в ход артефакты, дающие возможность перемещения между мирами, правительства стран принялись устраивать массовый исход жителей, представляющих ценность для продолжения их цивилизации. Разыскивались новые дома для учёных, сильных магов, исследователей, привилегированных слоёв населения. Процесс переселения шёл несколько хаотично, спешно, счёт шёл на недели и даже дни. Перегруженные порталы схлопывались, отрезая возможность отступления для тех, кто не успел, тех, кто упустил свою очередь.       На последнем, прощальном собрании «Воинов Апокалипсиса» атмосфера была нервной и печальной. Часть участников проекта, имевших возможности, уже покинула систему миров, ещё несколько членов их дружной когда-то компании, объединённой общими целями, погибла в нелепом стечении обстоятельств или попытках защитить то, что было им дорого. Как Ольсередар, посвятивший себя защите от катаклизмов городов Майсены, лежавших в области наибольших разрушений. Исцеляя раненых и прикладывая максимум возможных усилий к тому, чтобы сдержать напор стихий, целитель исчерпал свои силы и не смог пережить наступившее на город, в котором он остался для восстановления сил, цунами.       Молчаливым отказом ответил Эм на мысленный, не оформленный толком вопрос Ливейры о том, не разрядить ли атмосферу поддерживающей магией, которая могла бы искусственно поднять бы настроение собравшихся. Он был уверен, что иногда не стоит сковывать грусть.       – Мы потерпели поражение, – веско сказал Уэтер, обводя взглядом собравшихся. – Мы стремились залатать дыры в ткани мироздания, не зная, что выступаем против замыслов создателя. Сегодня – последняя наша встреча, после которой каждый пойдёт своей дорогой. Я надеюсь, что дороги каждого из вас будут долгими и по пути вы увидите немало интересного. Мы прошли вместе немалую часть пути, и я хочу поблагодарить вас всех, за то, что были со мной и разделяли мои цели. Как представитель административной власти Мейсарала, я имею право на десяток пропусков в портал для беженцев.       Распределение по мирам, к сожалению, не подлежит обсуждению и выбору. Я предлагаю эти пропуска тем из вас, у кого нет других путей покинуть Циас. Когда собрание закончится, задержитесь, пожалуйста, и я оформлю необходимые печати.       Уэтер сделал паузу, будто неуверенный в том, хочет ли он продолжать. Бывшие «Воины Апокалипсиса» застыли в напряжённом внимании.       – Я был бы нечестен с вами, если бы не упомянул, что сам не собираюсь пользоваться правительственными порталами.       Эмоции удивления и возмущения распространились по залу.       – Конечно же, я не настолько самонадеян, чтобы желать противопоставить себя Ветру и сохранить Циас, и не настолько сентиментален, чтобы погибнуть вместе с родными мирами. Я планирую открыть портал самостоятельно с помощью группы друзей и уйти через него. В этом проекте я также приглашаю поучаствовать желающих. Но хочу подчеркнуть, что эта авантюра не для тех, кому есть, что терять, потому что гарантий её успеха нет. Технология открытия порталов очень сложна и мало изучена. Поэтому, если у вас есть другие пути, предлагаю воспользоваться ими.       Гиз улыбнулся словам предводителя. Он не был уверен, что сможет пригодиться Уэтеру, но, безусловно, относил себя к тем, кого привлекало само понятие "авантюры", и к тем, кому нечего терять.       – Последнее, о чём я собираюсь сказать, это наши прощальные подарки друг другу. Уэтер эффектно взмахнул руками, и каждого из присутствующих оплели струи созидательной магии, воплощая у них на груди заряженные броши в форме крошечных серебристых смерчей.       – Вместе с некоторыми из наших соратников мы подготовили эти сувениры, которые сможем забрать с собой туда, где будем строить наши новые жизни. Предлагаю всем желающим оставить заряды общих воспоминаний и пожеланий в этих весьма восприимчивых вещицах. Встретимся в новых мирах!       Немногочисленная компания зафонтанировала вдохновением толпы и благодарностью в ответ на речь того, кто направлял и вёл их за собой все эти годы.       А затем начались прощания.       Парейн устало сидел в одной из комнат базы воинов. Он оставил свои печати воспоминаний в амулетах каждого из тех, кто был сегодня на встрече, но печати пронизывала печаль. Но-Фиа-Ня скользнула к нему близко, тепло, переплетая их ауры.       – Ты ведь не сможешь уйти? – спросил он её, будто надеясь на отличный от единственно возможного ответ.       Тьеты слишком пронизаны магией двух миров, чтобы быть в состоянии их покинуть. Их существование за пределами двух миров, скорее всего, попросту невозможно. Но-Фиа-Ня склонила голову, глядя на него своими большими, слишком синими глазами. Парейн погладил её по золотым волосам, нежно, как ребёнка, которым она не была. И в его прикосновении она прочла, что он тоже не сможет уйти.       – Помнишь, я обещала показать тебе Феору? – сказала она. – Я думаю, ещё не поздно совершить путешествие.       Парейн кивнул. Как только он восстановит силы, они отправятся в путь.       Броши-сувениры наполнялись добрыми пожеланиями. Верл и Туэгри, не сговариваясь, оставили друг другу на память воспоминания о миссии в пустыне с Цвером и Ольсередаром. Возможно, у них ещё будет возможность поделиться друг с другом воспоминаниями, поскольку они собирались воспользоваться пропусками в государственный портал, предложенными Уэтером.       Под конец затянувшихся прощаний эсвинцы наконец дали себе волю и подстроили энергетику общей атмосферы коллектива. Стало тепло и радостно, как бывает в компании, которую не хочется покидать. Ливейра и Эм, переплетая пальцы, смотрели на туманное весеннее небо Майсены, стоя на карнизе высокого окна зала.       – Куда же пойдём мы? – спросила девушка мыслеречью.       – Мы останемся, – весело ответил Эм. – Когда возродится мир, мы родимся заново. Ливейра удивлённо подняла брови, прислушиваясь к потоку образов, транслируемых в её сознание. Эм поговорил с Сирасмом, который всё ещё умел становиться частью Изначального и был одним из немногих, кто, вероятно, переживёт гибель и возрождение двух миров.       – Это должно быть интересно, – улыбнулась Ливейра       Палата Провидцев, защищённая от природных катаклизмов сетями магии, надёжными настолько, насколько это было возможно в ставшем непрочным Циасе, была наполнена снами и видениями. Все, кто провидел многие годы, десятилетия и даже столетия, все, кто недавно присоединился к гильдии, и те, кто ещё только проходил обучение, были погружены в провидческие грёзы и наблюдали картины будущего, чтобы сделать их настолько ясными, насколько позволяли их возможности и способности. Они не выходили из транса, поддерживая свои силы специальными техниками, позволяющими прерываться только на недолгий отдых в чёрных сновидениях без снов. Они искали вероятности, в которых их миры могли бы выжить.       – Почему даже мудрейшие из нас не знали ничего о грядущей катастрофе? – спросил Файрен своего учителя в их совместном видении.       – Как мы могли бы рассмотреть непринятое решение Создателя? – ответил учитель вопросом на вопрос.       На Файрена свалилось слишком много разрушений, слишком много рвущегося, раскалывающегося, умирающего. Долгие, изнуряющие часы транса были наполнены болью и хаосом. Раз за разом смотрел он на наступающий апокалипсис, будто изучая все его штрихи и ноты, будто отпечатывая его в сознании. Медитативные техники абстрагирования от происходящего уже не имели эффекта, и ощущение разрушений преследовало его не только в видениях. Он жил в расколотых, тающих и крошащихся мирах, и сам разлетался на многочисленные осколки, болезненно и немного привычно. Насколько было известно молодому провидцу, несмотря на всё множество вероятностей открывающегося общине провидцев будущего, тех линий, в которых можно было бы избежать разрушения миров, до сих пор не было обнаружено. Некоторые из членов Палаты покидали её, присоединяясь к эвакуационным проектам и отправляясь в другие миры. Кто-то уходил, чтобы оставшееся отведённое мирам время провести с близкими или посвятить любимым занятиям, вместо того, чтобы искать несуществующий выход. Файрен не хотел никуда уходить и пытался внести свой вклад в работу организации, к которой принадлежал.       По коридору видений он скользил, прислушиваясь к тому, в каком из направлений теплится надежда. Неожиданно его притянул к себе терпкий пряный аромат очень яркого, ослепительного несвершившегося. Файрен скользнул по пути в неожиданное видение. Мир был прозрачным, мозаичным, как Сад Химер, и кристально ясным, каким никогда не бывал наяву. Яркие лучи голубоватого свечения заливали его, незнакомый. Вокруг Файрена возвышался хрустальный город, изяществом граничащий с совершенством, но неидеальный ровно настолько, чтобы казаться живым, пусть и нерукотворным. Провидец шёл по гладкой, ровной мостовой, стелящейся до ближайшего устремлённого ввысь, игравшего бликами на стенах и шпилях здания. Поднявшись по ступеням, Файрен прошёл сквозь дверь, слишком восхищённый, чтобы задуматься о том, чтобы её открыть. Идущая по кругу внутренняя лестница привела его на балкон без перил, дарящий предвкушение опасного полёта. Переплетающиеся сияния и отражения голубого свечения, льющегося с небес и играющего на многочисленных прозрачных зданиях, захватывали дух своей строгой и блистательной красотой. Озоновая свежесть, рассыпанная в воздухе, тонкими струйками текла вокруг, и к ней примешивался аромат пряных трав, привлёкший Файрена в коридоре видений. Провидец не отследил момента, когда он стал не единственным любующимся хрустальным городом на прозрачном балконе. Возможно, он с самого начала был слишком увлечён, чтобы заметить чужое присутствие.       – Похоже, ты очень хотел убежать, – констатировал колеблющийся силуэт собеседника, явно обращавшийся к Файрену.       Тот сфокусировался. Разговоры в видениях могли происходить лишь между встретившимися в них провидцами. Наблюдатели не существовали в своих видениях, не могли воздействовать на события, изменять происходящее, сбывшееся или несбывшееся, их нельзя было услышать или увидеть, и лишь немногие заинтересованные в этом маги умели определять присутствие провидцев как лёгкий шлейф наблюдения со стороны, тем не менее, лишённые возможности дотянуться до них или как-то вступить в коммуникацию. Фокусировка сделала силуэт собеседника более чётким. Он походил на эсвинца тонко вырезанным разрезом глаз, гибким и тонким телосложением и обильной шевелюрой.       – Ты тоже провидец? – спросил его Файрен.       – Наверное, можно и так сказать, – спокойно согласился незнакомец.       Он внимательно посмотрел на Файрена, и тот ощутил лёгкое изучающее прикосновение его магии. Такого рода воздействия он считал невозможными в видениях, поскольку в них провидцы не существовали, кроме как в виде лишённых всего, кроме собственной воли познания, созданий. Однако собеседник касался Файрена так, как изучает будущий соперник на дуэли после снятия барьеров или как прикасается маг, с которым предстоит тесная совместная работа.       – Этот сон мне очень нравится, – сказал эсвинец. – Хочешь остаться здесь? Может быть, ты стал бы первым обитателем этого хрустального города.       Файрен вдруг почувствовал, что незнакомец и правда в силах сделать этого город видением, из которого будет не вернуться. И понял, что мысль его о том, что этот невоплощённый ещё город может быть той самой неотысканной вероятностью спасения – абсурдна. Видение, в котором он оказался, существовало лишь как замысел, которому если и предназначено реализоваться, то произойдёт это спустя века после грядущего апокалипсиса.       – Почему я смог заглянуть сюда? – спросил Файрен. Возможности провидцев были не так велики, чтобы заглядывать в неосуществлённые замыслы будущего, отделённые множеством столетий, и тем более не так хорошо развиты были способности Файрена.       – Потому что этот город существует здесь и сейчас, – понятно ответил собеседник.       Файрен осознал, что говорит с существом, живущим вне времени, и смотрит один из его излюбленных снов. Может быть, по временной линии Файрена пройдут столетия, прежде чем хозяин сна воплотит этот хрустальный город в реальности, заставив его родиться в пространстве, сейчас принадлежащем Циасу и Феосу, а может быть, этого воплощения никогда не произойдёт, но его сознание и воля позволяют городу уже сейчас существовать настолько, что на него можно взглянуть в видениях или снах. Файрен задумался. Здесь было спокойно. Стройные сверкающие шпили воплощали антипод того хаоса разрушения, в усталости от которого он бросился на яркий пряный запах. И приглашение остаться было искренним и настоящим – не шуткой, не ловушкой, не коварным планом, – а внезапным и добрым жестом, которым даришь случайно оказавшуюся у тебя розу незнакомой прохожей девушке. Не за улыбку, без платы.       – Почему-то мне нравится видеть этот сон именно здесь, – сказал создатель хрустального города.       И Файрен почувствовал, как голубые переливы отражают, вспыхивая и струясь лучами сквозь безупречно чистый воздух, видение Феоса и Циаса, какими они были, и есть, и будут когда-то в восприятии того, гостем чьего сна он оказался. Провидец сделал шаг в полёт, переступив невысокий бордюр хрустального балкона, и шаг его был согласием. За спиной вскинулся упорядоченно-стремительный ветер, совсем не похожий на переменчивый и привычный Изначальный. Хрустальный город огромен и сияющ. Файрен сможет открывать его для себя бесконечно долго.       Шахматный бережно укрыл своей клубящейся тьмой тело спящего провидца и унёс его туда, где его не тронут игры Ветра. С ним останутся его видения, и он сможет смотреть не только на гибель мира, но и на то, как на руинах будут воплощены новые задумки. Возможно, когда-нибудь он проснётся, если его желание будет сильнее, чем желание побега, которое он старательно от себя скрывал.       Шахматный ушёл, в честно вычисленном и ранее обозначенным скоро. Ветер заметался в прощании, смешанным сожалением и надеждой на будущие встречи закружил, заражая.       «Отчего же, отчего не хочешь смотреть, как всё получится, как всё построится?»       Улыбалась задумчиво, рассеянно, истаивающая из миров Ветра тьма. В первых шагах будет слишком много несовершенства, чтобы ими любоваться.       Лаинь смотрела в экран рассеянно. Она больше не нуждалась в экране, чтобы наблюдать за тем, что происходит в любой точке двух миров, но по привычке обращала свой взор на его застывшее тёмное полотно, когда хотела увидеть какие-то события. Тераэс-Ветер приходил редко, но течение времени изменилось для неё, и она не знала больше, что значит "редко", а знала только, что он приходил, и молчал, и сидел рядом, изучая её, знакомясь, иногда улыбаясь. А потом отправлялся стирать и разрушать миры – и приходил возбуждённым, вдохновлённым, ненасытным и как будто ожидающим. Она смотрела на разрушения и гибель миров и чувствовала в Тераэсе трепет, привкус этих разрушений, этих смертей, и училась ненавидеть его. Никогда прежде, за плен, за стены – не училась. Не было прежде в ней тьмы Шахматного. Лаинь впитывала восхищение, и восторг, и желание принести жертвы, и величину масштабов его замыслов, ощутимую сквозь излучаемые им мыслеобразы, и училась любить. Никогда прежде, за заботу, за поклонение, за готовность прийти на помощь – не училась. Не было в ней прежде чужого вдохновения, сделавшего её подарком. Не умела.       Парящие города Феоры были причудливо прекрасны с высоты птичьего полёта. Её ветра, бушующие прихотливо в преддверии конца мира, ещё не успели стереть парящие города. Воздушная лодка, нёсшая Парейна и Но-Фиа-ня, легко повинуясь волне тьеты, перестраивалась между потоками, паря в них, как птица. Далеко внизу струились реки, омывая своим полноводным течением свежие весенние луга, поили немногочисленные живописные леса, бурлили, притапливая берега, когда разгулявшиеся ветра трепали их, заставляя бежать волнами и бесноваться брызгами.       Парейну было необычайно спокойно и мирно. Волнение, которое прежде вызывали у него тьеты, больше не бередило его неугасающими ранами воспоминаний. Но-Фиа-ня утишила его тоску своим терпением, своей непохожестью на потерянную им в юности свою соплеменницу. В старике будто не было теперь ничего от того юноши, которым он был когда-то, и его интерес к прогулке по стране, которая так долго отталкивала и пугала его, был совсем другим, нежели когда-то похороненная жажда познания и впитывания новых мест, событий и нового волшебства. Парейн наслаждался видом парящих городов, таких непривычных и удивительных. Они были похожи на огромные округлые каменные глыбы, повисшие между небом и землёй, многоярусные, многоэтажные, с налепленными выступающими силуэтами влагосборников, с многочисленными свисающими хвостами выводящих труб. Тьеты жили в воздухе и там же строили свои дома.        – Вот Лируниая, город, который полюбился мне больше всех других и который я выбрала своим прежде, чем покинула Феору, – рассказала Но-Фиа-ня. – Спустимся?       Архитектура Лируниаи совсем не подходила для того, чтобы перемещаться пешком, и       Парейн наложил заклинание парения, чтобы перемещаться в пространстве на небольшой высоте над землёй, как делали жители города. Тьеты не заботились ни о дорогах, ни о мостовых, ни об отсутствии препятствий на земле, им не было до этого дела. В их городах не было таверн, которыми изобиловали все человеческие поселения, потому что культура поглощения пищи также была им чужда. Создания, вытканные магией мира, не нуждались в пище, хотя она могла служить источником энергии для их тел, так же, как и сами по себе токи энергий мира. Они могли насытиться солнечным светом столь же легко, как и тарелкой тушёных овощей, и чаще всего предпочитали первое. Их города представляли собой большие каменные пространства, поросшие редкой травой в тех небольших пространствах, где не было любовно выращенных прямо из горной породы строений и заботливо взращенных, будто улыбающихся солнцу садов. На верхнем ярусе города садов было особенно много, поскольку ниже было больше тени, и цветам было куда менее уютно, чем самим тьетам, поглощённым умозрительными приключениями куда в большей степени, чем явлениями окружающей природы или погоды. Однако, несмотря на пренебрежение к физическому миру, сады и дома тьетов совсем не производили впечатление покинутых или неухоженных. Волшебные существа заботились о том, что их окружало, потому что и цветы, и камни, с которыми они жили бок о бок, становились частью их самих и объектом их внимательной заботы.       Когда Парейн смотрел на тьетов, поливающих сад или перемещавшихся между строениями, он удивлялся тому, что читал на их лицах.       – Фиа... Они совсем не обеспокоены. Почему их не волнует, что миру приходит конец?       Тьета замерла на мгновение, то ли обращаясь к общему сознанию, то ли задумавшись, как лучше объяснить представителю иной расы то, что кажется ей самой предельно понятным.       – Разрушение – это обновление, – сказала она наконец. – Очень немногие переживают за деревья, когда с них опадают листья, понимаешь?       Старец покачал головой. Несмотря на его немалый, с точки зрения человека, жизненный опыт, он не понимал, как можно сравнивать апокалипсис с осенними переменами в природе. Для него было важно его собственное существование, существование его близких, его друзей, его дома, и, несмотря на все философские размышления о смысле бытия, окончание жизни не могло не быть в его глазах поводом для беспокойства у того, кто жизнь любит.       – Они думают, что выживут в апокалипсисе? – спросил он, с сожалением глядя, как ураганный порыв ветра разметал о скалы воздушную лодку, что принесла их в Лируниаю.       Но-Фиа-ня покачала головой.        – Скорее всего, выживут очень немногие. Но в них останется память рода. И они снова будут растить из скал города и заставлять цветы улыбаться.       Парейн смолк.       К моменту их приезда в Феору Феос больше не существовал. Но Ветер не принимался за Циас, по какой-то причине медля, и лишь смерчи и землетрясения отголосками его деструктивной воли продолжали разрушать и шатать населённый мир. Старик задумался, как цветы могут улыбаться в пустоте небытия. Тьетов такие измышления, похоже, совсем не волновали.       – Я отведу тебя в библиотеку, – сказала Фиа.       Библиотеки тьетов состояли в основном из книг других народов и были наполнены их знаниями. Но их функция не ограничивалась тем, чтобы быть хранилищем томов, содержащих ту или иную информацию. Библиотеки были одним из мест, где тьеты собирались и говорили между собой. Подобные собрания были предназначены для того, чтобы поделиться информацией, не запечатлённой в их общей памяти. Иногда они говорили вслух, чаще – создавали телепатическую связь между всеми участниками встречи и обсуждали, что каждый из них узнал о мирах, его жителях, реальных или вымышленных событиях, а также оставляли сводку информации, которую считали важной, в общей памяти. Но-Фиа-Ня отправила сообщение о приглашении на встречу с ней и Парейном жителям Лируниаи, и вскоре воздушные фигурки тьетов потекли к залу собраний в библиотеке города. Не слишком многие заинтересовались тем, чтобы познакомиться с человеком и встретиться с давно покинувшей страну сестрой по расе, но всё же зал не был пустым. Он наполнился тонкими неторопливыми голосами тьетов, – из вежливости перед присутствовавшим среди них представителем чужой расы, они говорили вслух. Но-Фиа-Ня и Парейн рассказали им историю своих сражений с трещинами в ткани мироздания, а также поделились тем, что их путешествие в Феору было общим – одним на двоих – прощанием с крушащимся миром. Тьеты слушали их с интересом, расспрашивали, по-детски непосредственно и по-взрослому тактично, и беседа их была долгой и познавательной. В сумерках, когда участники собрания расходились по домам, на горизонте показались смерчи.       Они шли втроём, дикие, неумолимые, виляющими конусами приближались к неповоротливому массиву Лируниаи. Но-Фиа-Ня нетерпеливо увлекла Парейна за собой на верхний ярус города. Обратив взгляды на пушистые торнадо, группа тьетов стояла, с интересом наблюдая, ожидая. Глаза Но-Фиа-ня сияли.       – Отчего ты так рада смерчам? – спросил у неё Парейн.       – Рейн, эти смерчи пришли стереть Лируниаю, – прошептала она восторженно. – Прислушайся, они же свёрнуты Изначальным!       Старик направил свою магию на изучение природы торнадо и понял, что смерчи и в самом деле отличны от своих природных собратьев, активно гуляющих по Циасу в последнее время. Помимо напитанности магической силой, которая повторяла контуры течения мировых энергий, они, похоже, обладали некоторой волей. Не волей живых существ, но волей направленной стихии.       Даже если бы жители Лируниаи решили изменить положение своего парящего города и увести его от вихрей, их усилия не увенчались бы успехом, смерчи последовали бы за ними, куда бы они ни направились. И тьеты светились, пульсировали восторгом от того, что к ним идут их собственные смерчи, в которые создатель вдохнул свою волю. Но-Фиа-ня окутала Парейна своей аурой, вступая с ним в глубокий телепатический контакт. Он разделил её эмоции и загорелся её восторгом, а она улыбнулась прикоснувшемуся к ней его страху смерти. Сплетённые между собой, они смотрели на приближающиеся к ним смерчи и ждали их с озорным восторгом и стыдящимся ужасом на двоих.       Смерчи налетели весёлыми резкими порывами, бешеной пляской оглушительной карусели разломали, растёрли Лируниаю в песок и взвили пыль её, а затем направились дальше – в путешествие по парящим городам Феоры.       – Знаешь, как любопытно, – сказал Тераэс молодым голосом Ветра, – когда я недавно летал... – он запнулся. – Я нашёл одного изобретателя, Лишённого. Лаинь подняла глаза от книги о магии, которую перечитывала после перерождения. Как и многие другие учебники, книга стала ей понятнее с качественным расширением спектра её способностей.       – Никогда не была знакома с Лишёнными, – сказала она дружелюбно. – Я даже думала иногда, что то, что они существуют, – просто легенда.       – Во всякой легенде есть доля правды. Но они не легенда, и их довольно много в нашем мире.       – Но становится всё меньше, как и всех остальных, – грустно ответила девушка. Тераэс опустил глаза, казалось, немного виновато. Но через мгновение снова продолжил.       – Ты должна посмотреть на него! Я уверен, у него всё будет хорошо, и он не станет жертвой...       – Твоих игр, – продолжила Лаинь.       – Моих игр, – ответил Ветер со смущённой улыбкой.       – Терв, мои разработки закончены, – торжественно заявил Крод, довольно улыбаясь. – Их пришлось ускорить в связи с тем, что мир решил разрушиться, но мы уже были достаточно близки к тому, чтобы справиться с остававшимися неполадками, так что мобилизация сил и ресурсов пошла только на пользу. Я был там, наверху, и это непередаваемые ощущения. Ассасина не трогало вдохновение Крода, но его ставшее привычным равнодушие не мешало ему слушать друга с вниманием и выказывать допустимую вежливостью степень интереса. Они приехали на полигон, пока ещё не тронутый разрушениями по неведомой случайности. Работа завода шла полным ходом, и ядовитый дым продолжал окутывать всё вокруг.       – Скоро производство будет остановлено, – продолжал Крод. – Мы немногое сможем забрать с собой, наш корабль рассчитан, прежде всего, на то, чтобы вместить как можно больше пассажиров, но с нами останутся записи о разработках, поэтому мы сможем восстановить всё там, где найдём пристанище. Терв, мы отправляемся в неизвестность, как и те, кто уходит в порталы, только у нас нет гарантий, что нам удастся встретить обитаемый или пригодный для обитания мир. Скажи, ты не хотел бы полететь с нами? Для тебя всегда найдётся место на моём корабле, ты же знаешь.       Терв покачал головой. Для него не имела притягательности жажда исследований, пульсирующая энергией в сознании Лишённого. Может быть, когда-то, когда ещё звучали рядом песни, вдохновлявшие его, он лучше смог бы услышать товарища, живее откликнуться на его энтузиазм, но не теперь, когда внутри осталась только выжженная, остывшая пустыня.       – Я не хотел бы тебе отказывать в компании, но думаю, что я не тот, кто нужен тебе в экспедиции сквозь космическое пространство.       – Почему, мастер? Тебе нечего бояться и нечего терять, и ты легко научился бы работе, которую нужно будет выполнять на корабле, и стал бы полезным членом экипажа.       – Крод, я уже дал согласие на участие в не менее авантюрном проекте Уэтера. Если мы говорим о пользе, то там я наверняка смогу быть более полезным.       Никаких сожалений, никакого неуютного покалывания выбора внутри от прочитанного на лице Крода разочарования. Воспоминания о связывающих их годах дружбы поблекли, как иссякшие краски мира.       Именно исследовательский дух Лишённого свёл их когда-то. Кроду, с детства вынужденному привыкать к своему отличию от всех, кто его окружал, непросто было приспособиться и научиться понимать, что ему нужно искать свой путь, и он сумел обернуть свои отличия на пользу себе и тем немногочисленным обитателям Циаса, кто, так же как он, родился невосприимчивым к магии. Его изучение физических принципов устройства мира началось ещё в юности, когда он с трудом добивался места студента инженерного института и, соответственно, доступа к его библиотекам. Научно-изобретательский интерес привёл его однажды в небольшой городок Мейсарала, где он попытался открыть первую версию своей научной лаборатории, впоследствии приобрётший необыкновенный размах. К сожалению, его инициатива не была оценена группой окрестных жителей, которые сочли его сумасшедшим. Как часто случается, от опасливого неприятия они перешли к агрессивным действиям, и однажды лаборатория была разгромлена компанией особо яростных недоброжелателей. Крод покинул её и намеревался покинуть и город тоже, но не обошлось без преследования. Именно тогда, заинтересованный необычной магической активностью поблизости, появился Терв, которого привели в Ругайн вовсе не слухи о странном Лишённом, которые несомненно привлекли бы его внимание, но знаменитая опера, которую хотела посетить Ивейа. Коротая время в прогулках по окрестностям городка, он неожиданно почувствовал колебания энергий, которые могли знаменовать что-то весьма любопытное. Скрытый аурой незаметности, Терв приблизился к источнику магических вибраций и обнаружил перед собой гораздо менее привлекательную картину, чем ожидал. Перед ним предстала всего-навсего обыкновенная драка, причём нечестная – трое на одного. Наблюдая за ними, Терв быстро обнаружил необычность поведения нападавших: они избегали прямого магического воздействия на свою жертву, а когда, забываясь или не зная, как отреагирует противник, пытались применить к нему магическую атаку или зарядить магией своё нехитрое оружие, не могли нанести никаких повреждений. Идея поисков Часов Судьбы тогда уже владела Тервом, и он посвящал немало времени поискам Лишённых, поэтому он быстро понял, в чём тут дело. Когда пылавшие агрессией жажды убийства, хорошо знакомой Терву, люди подошли к опасной грани, он выступил из тени. Стремительно бросившись вперёд, он оттолкнул загнанного тяжело дышащего Лишённого от его противников, одновременно собирая внутри энергию заклинания. Сковывающая темница частоколом полувоплощённых металлических стержней отгородила недоброжелателей от их жертвы и её спасителя. Терв протянул Кроду руку, чтобы помочь подняться. И впервые почувствовал на себе его благодарный и преданный взгляд. Впрочем, вмешиваясь в драку, Терв не ожидал, что общение с Кродом станет для него по-настоящему интересным. Благодаря нему он узнавал часть мира, которая прежде не была ему знакома, но это было объяснимо и предсказуемо. Неожиданностью явились их долгие беседы, иногда переходящие в споры, о философии, о судьбах мира, о людях, о том, о чём у него прежде не было привычки говорить часами. Крод удивлял его, в том числе и тем, что его слова не были пустыми, как разглагольствования юношей, ощущавших в себе силы изменить мир благодаря бушующим гормонам. Крод был человеком действия, и любые его идеи непременно обретали воплощение в той или иной форме. И Терву посчастливилось наблюдать за реализацией множества из них. Ивейа приняла Крода дружески с первого момента их встречи.        – У него такие добрые глаза, – сказала она Терву, когда они остались наедине. – Я бы очень хотела быть его другом.       Её желание исполнилось. Терв безревностно наблюдал за тем, как возникают между его музой и Кродом нити нежной дружбы. Он дарил ей механические музыкальные шкатулки, а она оттачивала чистоту звучания их нот, он учил её тому, что знал, а она, склонив голову, слушала его и иногда спрашивала о чём-то так метко, что молниями загорались новые идеи в его голове.       "Он тоже потерял её, – вдруг подумал Терв. – Она была не только моей". И сквозь безразличие проступили призвуки щемящей тоски.       – Крод, – сказал Терв. – Может быть, если мы оба выполним свои задумки успешно, мы ещё встретимся.       – Конечно, – опустив голову, пробормотал Крод. – Может быть.       В день отлёта Терв провожал друга в путь. Огромная площадка, подготовленная для старта, была заполнена небольшими группами людей, которые прощались с теми, кто улетал. Большой неуклюжий космический корабль находился в её центре. Внутри мигали бесчисленными лампочками панели непонятного Терву предназначения, тянулись хитросплетения проводов. Крод оторвался от поглощавшей его предполётной работы. Всё было проверено и перепроверено достаточное количество раз. Уэтер и Ло-оте-ни уже попрощались с Кродом и Иртом, тоже отбывавшим в экспедицию. Терв пожал руку Лишённого, благополучно восстановившегося после полученных ранений, и пожелал ему счастливого пути. Теперь они с Кродом остались одни в одном из пунктов управления кораблём.       – Мы в твоей стихии, – сказал Терв, и губы его сумели сложиться в грустную улыбку. Крод кивнул.       – Мне страшно, мастер, – признался он. – Несмотря на все предвкушения и надежды, я боюсь.       – Всё будет хорошо, – ответил Терв, и в словах его звучала уверенность.       Лишённый посмотрел на друга с удивлением. Не в привычках Терва было произносить общепринятые клише утешающих фраз.       – Я попросил провидца взглянуть на вероятности вашего успеха, – пояснил ассасин.       – Прогнозы очень благополучны. Шансы провала высмотреть было непросто. Я думаю, вас ждёт много интересного.       – Спасибо, – ответил Крод немного невпопад. – Терв, я подумал о твоих словах. Что мы встретимся. И я сделаю всё, что в моих силах, чтобы это произошло, обещаю.       Они обнялись на прощанье, и грусть расставания стала пронзительной.       В облаке рёва, дыма и пламени корабль оторвался от земли, унося прочь из гибнущего мира тех, кто нашёл свой путь, чтобы из него убежать. Терв, стоя в стороне от всех, кто наблюдал за запуском и тоже кого-то провожал, смотрел, как летательный аппарат уменьшается, превращаясь в яркую точку, слушал, как его рокот переходит в тонкий свист, а затем уступает место тишине. В дни конца мира случается много прощаний.       Когда всё закончилось, Уэтер подошёл к нему, положил руку на плечо. Тёмный призыватель незаметно стал ведущим с тех пор, как Терв потерял своё вдохновение. В числе других немногочисленных соратников он искал способы занять внимание Терва, привлечь его к той или иной деятельности.       – Нам пора заняться подготовкой портала, – сообщил Уэтер.       Терв отправился за ним. Его магия всё ещё повиновалась ему, и её пульсирующая сила была нужна, чтобы спасти тех, кто искал свой путь выживания.       – Ты больше не пытаешься найти способы побега, – сказал Тераэс. – Ты отчаялась выбраться из моего плена?       Лаинь пожала плечами, будто пытаясь сбросить его руку, лежавшую на них. Повернула голову, глаза в глаза, дыхание в дыхание.       – Милорд лучше меня знает, что побег невозможен. У меня нет возможности попрощаться, в отличие от всех, кто расстаётся на грани конца мира.       Ветер внутри взметнулся вихрями. Так приятно было быть рядом без необходимости сдерживать, сковывать, скрывать свою ауру до предела, доступного хрупкому человеческому восприятию.       – Ты могла бы попрощаться в снах, – предложил Тераэс. – Я покажу тебе эту технику.       Он коснулся пальцами её лба, посылая сконцентрированный поток информации о том, как она могла переплести нити магии, чтобы прийти в сны тех, с кем хотела говорить. Она приняла, с пониманием и благодарностью.       – Спасибо, милорд, – сказала она.       Плечи её расслабились под его прикосновениями.       Эсвейн трепетал, терзаемый, и угасал день за днём, превращаясь из благоухающих, пышущих жизнью джунглей, в опустошённое, истерзанное пространство. Ломались с треском многолетние деревья. Превращались в пыль скалы. Исчезали с лица земли тщательно выстроенные жилища людей.       Ливейра и Эм, рука об руку, волосы в волосы, сидели на устоявшей ещё скале, высоко, недвижные в потоках ветра. Они ждали Сирасма, и тот, как свойственно детям ветра, торопился и не успевал на встречу.       – Помнишь, – спрашивала Ливейра, – как мы бродили по лианам в темноте, когда искали источник мудрости в сердце леса?       – Помню, – кивал Эм. – Тогда мы были слишком молоды, чтобы понимать, что мудрость не может быть спрятанным в чаще артефактом.       – Зато могли находить друг друга.       – Чему не мешает ни опыт, ни мудрость, – улыбнулся он.       Перед их мысленным взором рисовалась картина душной летней ночи, когда Ливейра подхватывала его, сорвавшегося, заботливым заклинанием левитации, а он успокаивал её, восстанавливая её силы.       – Помнишь, – спрашивал Эм, – как мы хотели обнаружить неведомый смысл рун, испещряющих тайный камень Эуцерейна, и его хранитель прогнал нас, но не смог лишить памяти?       – Помню, – отвечала Ливейра, проводя пальцами нежно по его руке, и погружалась снова в воспоминания. Полные успехов и неудач, поражений, принятых за победы, или побед, отдающих горечью поражения. И бесконечное тепло приключений или просто дней, проведённых вместе, важных для них обоих и больше ни для кого, наполняло эсвинцев. Эти разговоры о воспоминаниях были важны сейчас, как никогда, они создавали, закрепляли, удерживали сеть, которая должна была связать их крепче, чем они были связаны.       – Что останется от меня? – спрашивала Ливейра, поглощённая ожиданием.       – Ты, – усмехался Эм. – Когда-нибудь мы вернёмся.       Сирасм появился, неосторожный, трепещущий, растрепал волосы приветствием, зашелестел по скале воздушной дымкой. Эсвинцы поднялись и, не размыкая рук, принялись читать заклинание развоплощения. Дух поддерживал их своей силой, которую укрепил и напитал недавней встречей с Изначальным. Эсвинцы могли покинуть Циас, уйти в другие миры, их сила, переплетённая с энергиями миров, возможно, сильно ослабла бы, но их личностная целостность вполне могла не пострадать. Ливейра и Эм решили иначе, им не хотелось переставать быть частью миров, в которых они встретились и в которых были самими собой и были вместе две сотни лет. Уже давно они лелеяли в себе мечту пойти по пути развоплощения, обратиться энергией мира, раствориться в нём. Эта мечта была для них путём окончания их срока, они собирались воплотить её, когда их естественные жизни будут подходить к концу. Эсвинцы – долгоживущая раса, но и они не вечны, и однажды приходит время перестать существовать, но они, как и многие другие, не знают точно, какой путь ждёт их за гранью смерти. До разгулявшихся разрушений игривого Ветра, стирающего свои творения, они могли думать о том, что их срок придёт ещё нескоро и их жизни не прожиты ещё и наполовину, однако Изначальный неожиданно привёл их к тому, чтобы ускорить события. Сирасм был хорошим помощником как представитель стихий Ветра. Он, возможно, лучше всех прочих духов умел чувствовать настроение ткани мироздания, поэтому его поддержка была незаменима. Но его задача была не только в том, чтобы помочь провести ритуал. После его окончания он окутает собой, впитает и сохранит тех, кто были когда-то Эмом и Ливейрой, и, когда придёт его время раствориться в Изначальном, во время катаклизма или после него, он заберёт их с собой неизменными.       – Почему ты думаешь, что мы сможем вернуться? – спросила Ливейра мысленно, продолжая направлять магические энергии в соответствии с ритуалом.       – Сирасм рассказал мне, что он узнал от Ветра, что после того, как всё будет разрушено, на месте Феоса и Циаса родится новый мир. Я думаю, мы сможем отыскать себе в нём место.       Нити сплетались и расплетались, энергии текли, сворачивались спиралями, вырисовывая причудливые узоры. Тела эсвинцев истончались шаг за шагом, и вскоре они были уже едва различимыми призраками, но между тем продолжали плести заклинания. Воспринимаемая ими ткань мира, напротив, становилась всё более плотной, и встраиваться в неё приходилось с усилием. С изменениями восприятия им приходилось всё больше сосредотачиваться на том, чтобы помнить, кто они, чтобы сохранять себя теми, кем они были прежде. Связи между частичками их душ становились непрочными, и только воля удерживала их вместе, не давая поддаться искушению рассыпаться, рассеяться, влившись каждой клеточкой в энергии рушащегося мира. Сирасм поддерживал их, как мог, но на первый план всё же выступали их собственные устремления. Память о прожитой жизни медленно и неудержимо таяла вместе с телами, и воспоминаний становилось всё меньше, лишь некоторые высвечивались яркими вспышками среди сонма ощущений и событий, которые они не в силах были сохранить. Телесные формы растаяли полностью, перестав существовать, и в этот переломный момент всё могло бы пойти прахом, потому что Ливейра, на крыльях Сирасма, упустила на мгновение сосредоточенность, и, подобно серой пыли, стала сочиться её сущность, разносимая над скалой ветрами. Эм метнулся к ней каждой незримой крохотной частичкой своей структуры, остановил, ухватил, вплёлся. Удивлённо затрепетал Сирасм, понимая, что двое стали одним от этого неожиданного, непредсказуемого устремления одной из сущностей к другой. Но укутал новое существо собой, как было обещано в завершение ритуала. В глубине неосознаваемого эсвинцы уснули, убаюканные колыбельной духа.       Ливейра открыла глаза в бесконечной темноте. Было тепло, и где-то неподалёку слышался стук капель. Её рука незамедлительно нащупала руку Эма рядом. Она почувствовала его тепло.       – У нас ничего не получилось? – спросила она разочарованно.       – Получилось, – ответил Эм.       Голос его звучал глухо и болезненно.       Ливейра села, обнажённая, среди окружавшей пустой темноты.       – Я не помню, – сказала она обречённо после минутного раздумья.       Эм кивнул понимающе. Он тоже ощущал собственную неполноту. Как будто не только зрение сковала темнота, но и другие ощущения, в том числе те, что прежде были только внутри, стали совершенно иными.       – Эм. Я не чувствую своих волос, – сказала Ливейра, но в голосе её не было страха.       Она рассеянно проводила пальцами по жёстким нитям живых эсвинских прядей, и тактильные ощущения пальцев говорили ей, что волосы остались на месте, но она не ощущала их, как не ощутить парализованные органы и точно так же не могла ими пошевелить. Эм погладил её осторожными долгими движениями, успокаивая.       – Мы снимся друг другу, Ли. Нас больше нет. И мы всё ещё есть. Давай сделаем этот сон хорошим.       Темнота вокруг расцветилась зеленоватыми бликами, пол обратился водной гладью.       Теперь перед ними была вечность, чтобы вспоминать.       Портал был почти готов, и всё новые желающие воспользоваться его гостеприимством прибывали в точку сбора, которую Уэтер указал для тех, кого приглашал присоединиться к нему. Нуэдер, которого привёл с собой Гиз, встречал приезжающих, чтобы они не отвлекали магов, работающих над порталом, от их деятельности. Последние штрихи переплетаемых заклинаний были не менее важны, чем вся предыдущая работа, а сосредоточенность уже начинала снижаться.       Проект Уэтера был рискованным ничуть не менее, чем он позиционировал. В Феосе существовало некоторое количество порталов, ведущих в иные миры. В последнее время, когда начались всевозможные проекты эвакуации населения, маги Мейсарала нашли пути, чтобы открывать подобные порталы прямо из Циаса, однако базировались они на остаточных энергиях уже существовавших порталов, закрывшихся в связи с исчезновением Феоса. Однако известных случаев произвольного создания такого портала, ведущего за пределы Циаса, за пределы планеты, не было. Однако, в связи с немногочисленностью доступных путей для побега, все имеющиеся в наличии порталы надёжно охранялись властями. В панике, охватившей умирающий мир, было особенно важно оградить точки ухода от разъярённой, не контролирующей себя толпы, от случайных прохожих и от незваных гостей. Иначе возникал риск не успеть спасти тех, кто был определён в большей степени достойным спасения, – учёных, мудрецов, особо могущественных и талантливых магов, дипломатов, детей и подающую надежды молодёжь. Уэтер сделал, что мог, чтобы оказать своё влияние на составление списков подлежащих первоочерёдному спасению, однако слишком много людей оставались неохваченными эвакуационной программой. Он решил заняться тем, чтобы, соединив технологию открытия порталов между точками пространства в Циасе и все знания, собранные о том, как функционируют порталы, ведущие за пределы мира, создать при поддержке всех единомышленников, которые согласились участвовать в проекте, собственный портал в другой мир. Надёжно считанные схемы, гениальные и абсурдные догадки, лихорадочные попытки уложиться в сроки, выматывающая нервы и выпивающая силы работа увенчалась успехом – примерно сутки назад был совершён первый тестовый запуск портала и перемещение через него нескольких объектов. Оставалось лишь добавить несколько штрихов, делающих его безопасным для перехода через него людей, а также повысить его пропускную способность и укрепить и стабилизировать его, чтобы он профункционировал как можно дольше. Старые друзья, отчаянные коллеги, бывшие "воины Апокалипсиса", а также знакомые знакомых всех сортов работали вместе с Уэтером, цепляясь за эту неожиданную возможность спастись и спасти своих близких.       Тем временем стихийные бедствия, сотрясавшие Циас, приобретали угрожающие масштабы. По всем доступным прогнозам миру не суждено было увидеть лето. По городам катились волны паники, сопровождающиеся присущим подобным событиям хаосом. Массовые самоубийства, бесчисленные разрушения, провоцируемые самими людьми, перемежались с множественными попытками спасения и крикливыми проповедями о смирении на площадях. Многие из городов были разрушены, и землетрясения и наводнения продолжались, и дальше стирая людские поселения с лица земли. Каждый день или час промедления мог свести на нет все старания Уэтера и подвергнуть опасности его и тех, кого он повёл за собой.       Провидица Руя, покинувшая недавно Палаты, чтобы присоединиться к авантюрному плану побега, подошла к Гизу, отдыхавшему после напряжённой работы, и ласково напоила его энергией.       – Как думаешь, всё пройдёт удачно?       Гиз пожал плечами.       – Наверняка.       – Интересно, какой он, тот мир, в который мы пойдём?       – Гостеприимный, – ответил Гиз. – Так говорят.       Портал вёл в мир, где сходилось множество путей самых разных путешественников, один из миров-перекрёстков, открытых для посещений всем желающим, как портовый город, где собираются торговцы со всего света. С его жителями не требовалось особых дипломатических договорённостей о пребывании там, потому что множество странников прибывало в него каждый день, и ничуть не меньше покидало в поисках лучшей доли, возвращаясь домой или отправляясь навстречу приключениям. Уэтер выбрал именно его своей целью, потому что перемещение в столь открытый мир должно было пройти наиболее гладко и потому что распахнутые из него порталы и космические пути могли привести тех, кто там окажется, туда, куда они выберут, отдохнув в спокойной обстановке и выплакав сожаления. Предварительная экспедиция была невозможна в связи со всеобщей суетой вокруг существующих порталов, но кое-кто из тех, кто ждал своей очереди отправиться прочь, бывал там ранее, когда путешествия в другие миры были редкостью, но тем не менее, могли совершаться без особых сложностей. Такими путешественниками были три человека, по внешнему виду явно шоистрийского происхождения, вольные бродяги и путешественники, в характере которых были риски и неизведанные пути. Их засыпали вопросами многие из отправляющихся, поэтому Руя и решила не быть в их числе. Ни к чему спрашивать их о том, о чём уже спросила до неё сотня любопытных. Зато Гизу её общество, похоже, не было в тягость.       – Сейчас среди нашей группы беженцев ходят слухи, что мы идём в удивительное волшебное место, которое указывает каждому его собственный путь, – улыбнулся он. – Но не стоит верить этим легендам. Я думаю, чтобы искать свой путь, не нужно никаких особых указаний. Это происходит внутри.       – Куда ты думаешь направиться потом?       – По обстоятельствам. Но думаю, мне подойдёт перекрёсток сам по себе. Там может найтись хорошая работа для наёмника, – улыбка Гиза стала немного усталой. Прошлой ночью ему снилась Лаинь, и её улыбка говорила ему, что там, где она сейчас, у неё всё хорошо.       К Гизу и Руе подошли Терв, Уэтер и Орина, учёный-специалист по порталам, принимавший активное участие в эксперименте скорее из научного интереса, чем из эгоистических или альтруистических побуждений.       – Всё готово, – сообщила она. – Твой выход.       Гиз вызвался быть добровольцем для тестового запуска портала для перемещения человека. Если что-то пойдёт не так, он будет первым, кто об этом узнает и примет на себя опасности, которым не будут подвергнуты остальные.       Рамка портала светилась пульсирующим фиолетовым сиянием. Гиз шагнул в него привычно, без промедления, отдаваясь расщепляющим и собирающим его заново потокам магии. Переход через портал в иной мир ничем не отличался от обычного пространственного перемещения. Гиз давно знал об этом. Несколько лет назад, ещё до войны, ему случилось однажды совершить межмирный переход. Это случилось, когда они с родителями после очередного переезда обнаружили в Феосе, неподалёку от их нового временного жилья, неведомо куда ведущий портал. Со всем присущим детям интересом к новому и неизведанному Гиз с приятелем ринулся в него навстречу приключениям. Но строгий старший брат не дал ему времени исследовать новый мир, придя за ним прежде, чем Гиз успел, как следует, рассмотреть или ощутить, где он оказался. А затем портал иссяк и закрылся прежде, чем Гиз смог выбрать подходящий момент, чтобы отправиться туда снова.       Теперь его путешествие завершилось более удачно – его никто не преследовал.       Мир-перекрёсток, в котором он оказался, был наполнен магией, схожей с магией, царившей в Циасе. Течения его энергий легко прослеживались и поддавались контролю. Гиза окружал лес, наполненный жизнью, зверями, тенями и другими гостями и обитателями. Как ему и было поручено, он связался по мыслесвязи с Руганом, контактом Уэтера, который отправился сюда же через один из официальных порталов. Тот подтвердил безопасность перехода и подходящее расположение местных жителей к путникам. Обменявшись с мейсаральским беженцем ещё некоторым количеством информации, Гиз совершил обратный переход. Его возвращение встретили ликующей надеждой во взглядах. Проект оказался успешным. Эвакуация могла начинаться.       Собранные Уэтером беженцы один за другим исчезали в портале. Через равные пропускные промежутки один из них возвращался, чтобы подтвердить благополучное прибытие очередной группы. Создатели портала неусыпно следили за его корректной работой, поддерживая и подпитывая создавшие его заклинания. Руя вернулась с отчётом, а затем снова исчезла в сиреневом сиянии, уводя за собой новую группу путешественников.       Гиз покидал Циас в последних рядах. Вновь ступив на землю мира-перекрёстка, он сделал глубокий вдох, впитывая чистый лесной воздух. Начиналась новая жизнь. Терв и Уэтер также были одними из тех, кто уходил позже других.       – Всё получилось, – сказал Уэтер. – Не в последнюю очередь благодаря тебе. Спасибо. До встречи по ту сторону.       Терв кивнул. Он устал от прощаний, следовавших одно за другим в последнее время. После того, как Крод вырвался в космос, чтобы унестись от обречённой планеты, его вскоре ожидало прощание с ещё одним из спутников по поискам Часов Судьбы. Необычный тьет, поражавший своим искренним интересом к развитию несущественного для представителей его расы физического тела, отправлялся на родину, в Феору, которую давно покинул, чтобы искать там убежище от катаклизмов или же встретиться с апокалипсисом лицом к лицу. Хотя бы с Уэтером, который по-прежнему беспощадно пытался расшевелить его равнодушие, не требовалось затевать долгих прощаний. Через несколько мгновений они встретятся на территории мира-перекрёстка. Пожав руку друга, Терв шагнул за ним следом в портал.       И в момент его шага взбесновался Ветер, немилосердно разбуженный, взметнулся, поднимая невероятную разрушительную волну, сметающую всё на своём пути, подобную тем, которыми старательно, будто ластиком, стирал шаг за шагом Феос, обращённый в чёрную пустоту небытия. Началась его прогулка по Циасу, которой предстояло разметать покосившийся, истерзанный мир, развеяв тех, кто не успел скрыться.       Портал, любовно и тщательно выстроенный, пошатнулся, сбился с ритма, изменил частоту своей равномерной пульсации. Энергии вокруг Терва стали чуждыми, незнакомыми, терзающими. Непонимающе он попытался нащупать путь из бесконечно клубившихся нитей, но не смог направить волю управлять ими, лишённый привычной структуры. Фиолетовые нити повлекли его сквозь ряды переливающихся вспышек, покалывая, покусывая, электризуя. Выброшенный из портала, он сразу почувствовал, как трудно дышать. Вокруг было темно. Блеснув на прощанье яркой вспышкой, исчез портал. Терв поднялся на ноги и пошёл сквозь пустоту к далёким мягким огням.       Уэтер в мире-перекрёстке озадаченно смотрел на место, в котором только что был его портал, а теперь лишь потрескивали гаснущие вспышки оборванной магии. Путь назад отрезан. Он попытался связаться с Тервом, последним, шедшим после него, по мыслесвязи, но не ощутил в мире его образа. Тяжело вздохнув, Уэтер обернулся к последней группе беженцев, ожидавших его среди деревьев. Они нуждались в его поддержке.       – Я снилась им не столь ярко, чтобы они смогли запомнить, – вздохнула Лаинь, несомая вихрями Ветра сквозь рушащиеся, обращавшиеся в пыль и руины остатки некогда родного мира.       – Их сны были яркими, – отрицал Ветер, – очень яркими. Не твоя вина, если они не умеют помнить их.       Расправив руки, Лаинь обратила их трепещущими воздушными крыльями. Её нежность и её ненависть питали её Ветер, злили и успокаивали его, и делали конец мира невероятно красивым. Она не ждала, когда засияет нервной и рыжей звездой в небе над планетой, не выдумывала, что нарисует на подаренном холсте и каким построит новый мир. Когда придёт время, она станет искать нужные краски, строить и воскрешать. А сейчас, обнимая свой Ветер крыльями сквозь боль разрушения, она наслаждалась его захватывающим необъятным великолепием.