Потерянные на Разии

      Все это напоминало сон. Непрекращающийся кошмар, из которого МакКой отчаянно рвался, чтобы разбудить всех тех, кого терзал тот же абсурдный и лихорадочный бред. Потом приходило осознание, что это месиво из изломанных тел и искалеченных душ — его новая реальность, и он напрасно убеждает себя, что события первых дней постепенно стираются из его памяти. Лгать другим казалось благом, обманывать себя было почти приятно, но правда шла за ним по пятам: каждая деталь этого жуткого зрелища отпечаталась в его мозгу раскаленным клеймом.       Спока он узнал сразу: по бледности, ставшей восковой, и острым ушам — и зеленой крови, медленно растекающейся по зеркально чистой поверхности транспортатора. При взгляде на его распростертое тело и безвольно запрокинутую голову МакКой ощутил, как все надежды и страхи, мучившие его, разом исчезли, оставив в душе сосущую пустоту. А затем он перевел взор на человека в изодранной форме, прижимавшего к себе вулканца, и с трудом подавил в себе желание зажмуриться и никогда больше не открывать глаза, лишь бы не видеть то, что видел сейчас. Исполосованное лицо, в котором едва угадывались черты капитана Кирка, было залито кровью до самого подбородка: своей, уже запекшейся, и чужой, свежей и почти черной. Джим сидел на коленях, расслабленный и спокойный, едва ли осознавая, где находится, и не отозвался, когда МакКой бережно погладил его по спутанным волосам, прося отпустить Спока. Но хуже всего был смрад гнили и разложения, что висел вокруг раненых плотной пеленой, и пугающе-сладкая нотка, неощутимо вплетающаяся в него. Этот запах всегда скрывался за множеством граней и оттенков, но доктор безошибочно его узнал. Так пахла смерть.       Потом была изнурительная операция, тщетные попытки исправить хотя бы что-то из того, что сотворили разиане, и кризис, когда доктор М’Бенга почувствовал, что жизнь Спока утекает сквозь его пальцы. МакКою пришлось оставить Кирка на попечение медсестры Чэпел, и это решение он принял без всяких моральных терзаний: они не могли сделать для капитана больше, чем уже сделали. Оставалось только зашить, перевязать и постараться звучать уверенно: «Джим, это не конец, мы продолжим искать выход».       Но он был обязан спасти Спока. МакКой стоял над телом, по локти запачканный нелепой зеленой кровью, и старался не думать о том, что его лучший друг может умереть прямо здесь, в его руках, так и не услышав новых, феерически сочных оскорблений в свой адрес. На лицо вулканца Боунс не смотрел, без конца напоминая себе, что хирургу следует сохранять беспристрастность, убеждая себя, что это всего лишь работа. Он должен был спасти Спока любой ценой. Это всего лишь рана. Он заштопает каждый сосуд, справится с заражением, пинками погонит Скотти на Вулкан, если им не хватит крови для переливания, — все это такие мелочи. Лишь бы Спок подарил ему еще немного времени!       Очевидно, первый помощник тоже считал, что умирать, когда тебе уже оказывают помощь, нетактично по отношению к врачу и нелогично с точки зрения здравого смысла. МакКой оставался в лазарете до тех пор, пока состояние Спока не стабилизировалось, и лишь после этого настырной Чэпел, заручившейся поддержкой М’Бенги, удалось выставить его вон.       МакКой провел под душем больше часа, пытаясь отмыться от крови друзей и отвратительного, всюду преследовавшего его запаха смерти. Он будто бы въелся в каждую пору его тела, и, когда доктор вошел в свою каюту, измученный и опустошенный, запах проник вместе с ним. МакКой рухнул на кровать, но сон не шел. Он смутно помнил все произошедшее… Да черт возьми, разве возможно это забыть?! Он закрывал глаза и видел изуродованные тела своих друзей, кровь, растекшуюся по полу транспортатора, и выражение тихой обреченности, застывшее на лице Кирка. Снова и снова переживал охватившие его эмоции, заставлявшие его сотрясаться в беззвучных рыданиях.       И тогда он впервые обратился к бутылке. Напился до беспамятства, ничуть не беспокоясь о дисциплинарных последствиях, только чтобы отключиться и немного поспать. Это помогло. Он стал пить после каждого дежурства, а по утрам вздергивал себя на ноги адской смесью препаратов и, натягивая бодрую улыбку, спешил на службу. Долг велел ему прилагать все усилия для того, чтобы облегчить страдания других, но как выполнить эту задачу, когда не можешь справиться с собственной болью? Поэтому МакКой испытал неловкое облегчение, когда Кирк потребовал перевести его в каюту. Теперь, когда лицо Кирка не было скрыто за маской из запекшейся крови, грязи и изнеможения, МакКой ясно видел каждую его черточку, подмечал каждое мимолетное движение: как он сжимал челюсти, когда с ним заговаривали, как хмурился во время перевязки — и как злился, почувствовав на себе чей-то жалостливый взгляд. Все существо капитана переполняли клокочущий гнев и затаенное отчаяние, не находящие выхода, он не хотел говорить о случившемся, а Боунс просто не мог.       И сегодня доктор как никогда пожалел, что открыл рот, потому что не был готов с пугающей определенностью услышать в голосе друга смирение — чувство, чужеродное его энергичной, непокорной натуре. А самым ужасным было то, что Кирк был прав.       «Он прав», — гулким эхом отдавалось в голове МакКоя, когда он стремительно шагал по коридору, даже не смотря перед собой. Члены экипажа, встречающиеся на его пути, спешили убраться с дороги, понимающе утыкаясь взглядом в пол или — еще хуже — сочувственно перешептываясь. Но Боунсу не было до них дела.       Ворвавшись в свою каюту, МакКой запер дверь и, привалившись к ней спиной, закрыл лицо дрожащими руками. Он глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, но пальцы все еще пахли кровью и сладкой гнилью. Сколько бы Боунс ни драил руки, сколько бы ни провел под душем, сдирая с себя смрад смерти, он все равно следовал за ним по пятам, вновь и вновь возвращая его в те страшные минуты в транспортаторной.       Он и сам не заметил, как налил себе бренди, расплескав его по столу, и судорожными глотками осушил стакан. От крепости ли напитка, врезавшейся в нос, или от нахлынувшего бессилия, из глаз доктора брызнули горячие слезы. Выдохнув, он утер их рукавом, стыдясь минутной слабости, и приложился к бутылке, совсем забыв про стакан, который сжимал в руке. Джим был прав, и, будучи врачом, МакКой понимал это лучше всех на корабле: от капитана зависели жизни членов экипажа и пассажиров, а потому занять должность мог только абсолютно здоровый человек.       Да, с тех пор, как была основана Объединенная федерация планет, земные доктора получили знания и возможности, о которых прежде не смели мечтать и в самых смелых фантазиях: создавались новейшие лаборатории, зашедшие в тупик исследования рывком выходили на новый уровень, болезни, ранее считавшиеся неизлечимыми, оттеснялись в разряд простуды. Но не все инопланетные технологии можно было приспособить для землян, и, несмотря на то что трансплантология шагнула далеко вперед, пересадка глаз все еще оставалась сложной и рискованной операцией с низкой вероятностью успеха. Это объяснялось и трудностями в поисках донора, и высокой степенью антигенности органа, и невероятной сложностью его сосудистого аппарата. Это была возможность, которую следовало принять во внимание, но едва ли на нее стоило надеяться.       Тогда МакКой вспомнил о докторе Миранде Джонс, правой руке медузианского посла, которую «Энтерпрайз» имел честь принимать у себя на борту пару месяцев назад. Эта изумительная женщина компенсировала свою слепоту сетью высокочувствительных датчиков, закрепленных на ее платье. Боунс даже хотел связаться с ней, но вдруг вспомнил свои собственные слова, которыми выдал столь тщательно оберегаемую ей тайну: «Я понимаю, что вы можете делать почти все то же, что и зрячие, но не вести же корабль! Простите, Миранда, надо быть реалистичнее. Вы слепы, и кое-что вам не под силу» (1). Тогда эти слова не казались ему жестокими, они исходили из уст врача, который трезво смотрел на вещи. Отчего же теперь он не верил в справедливость своих суждений и не мог смириться с действительностью?       Отбросив эту идею, МакКой с головой погрузился в изучение последних достижений робототехники, бионики и биоинженерии и наткнулся на статью о перспективных разработках группы андорианских ученых. Предполагалось, что устройство, которое они называли ВИЗОРом, будет сканировать электромагнитный спектр и передавать нервные импульсы непосредственно в мозг (2), и это помогло бы Кирку удержать капитанское кресло, он стал бы видеть даже больше обычного человека, но… Но это была лишь амбициозная концепция, теоретические выкладки, способные изменить к лучшему мир будущего, но бесполезные в настоящем. Сколько лет потребуется, чтобы превратить идею в опытный образец? Сколько месяцев уйдет на то, чтобы протестировать его на группе добровольцев? Выявить недостатки, довести до ума? А чтобы адаптировать прибор для землян? Даже если на все это уйдет один год, этого времени будет не вернуть. Джим потеряет «Энтерпрайз».       А что еще хуже, «Энтерпрайз» лишится не только капитана, но и первого помощника, способного на время занять его место. Трансплантация донорской руки или установка бионического протеза в случае Спока были пустяковым делом, не говоря уже о том, что на интеллектуальные способности офицера по науке ранение никак не повлияло. И все же на восстановление и адаптацию могли уйти многие месяцы. Командование Звездного флота не станет ждать так долго и назначит на корабль новых капитана и первого помощника, а уж те, заполучив такую красавицу, как «Энтерпрайз», вцепятся в нее мертвой хваткой.       Не будет больше ни Кирка в кресле на мостике, ни Спока за его правым плечом, ни МакКоя, потому что доктор, по правде говоря, не представлял себе службы на «Энтерпрайзе» без этих двоих. Без них «Энтерпрайз» был всего лишь звездолетом. И Боунс упорно продолжал рыть землю в поисках решения, обессиленно засыпая по ночам в обнимку с бутылкой и парализующим чувством безысходности. Так было до сегодняшнего дня, когда МакКой неожиданно осознал, что борется в одиночку. Кирк, привыкший требовать невозможного и совершать невообразимое, просил лишь помочь ему смириться.       МакКой запрокинул бутылку. Он почти не почувствовал, как острая влага обожгла его горло, и не сразу понял, что на дне оставался всего один глоток. Очередная бутылка, и что же? Он упился в хлам, а легче не стало! Чертов Джим был прав: он, великий судовой врач, смог бы найти решение — всегда находил! — но ему нужно было время, которым Кирк и Спок не располагали.       Охваченный неконтролируемой злостью, МакКой вскочил на ноги, ничуть не тревожась, что едва способен стоять прямо, и швырнул в стену первое, что подвернулось под руку. Жалобно звякнув, пустая бутылка разлетелась вдребезги, усыпав каюту блестящими сколками. Следом за ней отправился череп ле матьи (3), который Спок притащил с Вулкана, заметив, что доктор падок на подобные безделушки. Кости зверюги оказались значительно крепче стекла, и Боунс, раздосадованный этим обстоятельством, запустил в стену горшок с зачахшим кустиком мяты. Он выращивал ее специально для коктейлей и яростно защищал от нападок Скотти, который с пеной у рта доказывал, что настроил пищевой репликатор так, чтобы все двадцать семь видов синтезированной мяты ничем не уступали по вкусовым качествам настоящей. В спорах Кирк всегда принимал сторону главного инженера, но втихаря пробирался к МакКою за порцией джулепа (4) с только что сорванными ароматными листочками. А теперь на кой-черт ему сдалась эта мята?! Зачем все эти сельскохозяйственные изыски, если пьешь не для удовольствия, а чтобы забыться? Да он даже не помнил, когда в последний раз предпочел мятный джулеп чистому бурбону или бренди!       МакКой схватил со стола стакан, намереваясь запустить им в зеркало, но так и застыл с занесенной рукой, пораженный неожиданной догадкой. Она была такой расплывчатой и неясной, что затуманенный алкоголем мозг никак не мог сделать из нее выводы. Но она, эта догадка, случайно забредшая мысль, была очень важной и заключалась в том, что он вообще-то прекрасно помнил, когда в последний раз наслаждался мятным джулепом. День выдался погожим и теплым, он сидел под деревом и потягивал напиток через прозрачную трубочку — и просто обязан был немедленно рассказать об этом мистеру Скотту!       МакКой в спешке зашарил руками по столу, разыскивая гипоспрей с «вытрезвиловкой» собственного изобретения, но лишь вывел беспорядок на качественно новый уровень и, махнув на него рукой, вылетел из каюты.

***

      Мистер Скотт разрывался между мостиком и инженерным и, хотя профессионализм собранной им команды позволял обходиться без него, предпочел бы мерное гудение варп-ядра обществу людей. Именно они были единственным элементом на корабле, который он не мог починить. Сложнейший механизм человеческого тела был подвластен доктору МакКою, и прежде Скотт не сомневался, что тот сумеет устранить любую его неисправность. Нужно было лишь отыскать и поднять на борт потерянных на Разии членов экипажа, а дальше доктор сотворит свою медицинскую магию, и все вернется на круги своя: Кирк займет кресло на мостике, Спок — место за его правым плечом, а он с радостью умчится в инженерный отсек. Так было всегда. Отчего в этот раз должно было получиться иначе?       Реальность дала трещину. Кирк вернулся, а Скотт молча сидел в капитанском кресле, которое вдруг стало казаться ему очень большим и неудобным. Свет на корабле был приглушен — эдакая имитация ночи, помогавшая членами экипажа ориентироваться во времени и соблюдать режим, — но сейчас полумрак отражал гнетущую атмосферу, царящую на мостике. Поэтому, когда двери турболифта с шипением разъехались, грубо нарушив давящую тишину и выпустив взбаламученного МакКоя, Скотти вздрогнул от неожиданности.       — Мятный джулеп! — проревел доктор, прежде чем главный инженер повернул голову. МакКоя, похоже, не беспокоило впечатление, которое он произвел своим эффектным вторжением, и, хотя никто не произнес ни звука, в устремленных на доктора взглядах читался немой вопрос, за которым прятались укор и усталость.       — Мятный джулеп, Скотти! — радостно повторил МакКой, оступившись с порожка и едва успев уцепиться за спинку капитанского кресла. — Это решение всех наших проблем!       Мистер Скотт не спешил отвечать, внимательно всматриваясь во врача, и нахмурился, когда тот шумно выдохнул ему в лицо.       — Вы что, пьяны? — недоверчиво осведомился главный инженер, запоздало сообразив, что такой вопрос не стоило задавать при подчиненных, тем более что в следующую секунду МакКой гордо возвестил:       — Вдрабадан!       Боунс самодовольно мотнул головой, но тут же пошатнулся, потеряв равновесие, и притянул себя обратно к креслу.       — Я же говорю: мятный джулеп — это ключ! — торжественно шепнул он, сжав плечо главного инженера. — Мне же удалили миндалины, вы понимаете?!       Насупив брови, Скотти покосился на ладонь, стискивающую его форму, и прикрыл глаза. Он готов был вспылить и наговорить доктору кучу грубостей, как вдруг его внимание привлек странный звук, донесшийся с поста Ухуры. Но, обернувшись, Скотт увидел только спину девушки, ее низко опущенную голову и ссутуленные плечи. Он не мог поверить, но, кажется, Ухура шмыгнула носом. У их Ухуры, маленькой стальной леди, гордой и стойкой, сдавали нервы. А раз уж она…       Пораженный неприятной мыслью, Скотт окинул мостик быстрым взглядом. Сулу тут же стыдливо отвернулся, сделав вид, что очень занят проверкой систем. Чехов, обычно чрезмерно эмоциональный, сидел с каменным выражением лица и таращился в одну точку. Экипаж, и без того подавленный, готов был впасть в коматозное состояние, а доктор между тем продолжал, как заведенный, талдычить про гланды и алкоголь.       — Сулу! — рявкнул Скотти, одним окликом возвращая офицеров к рабочему настрою.       Он кивком указал рулевому на капитанское кресло и, схватив МакКоя за локоть, поволок его к турболифту. Доктор не сопротивлялся, и, стоило дверям закрыться, расстояние между его спиной и стеной стало стремительно сокращаться.       — Больно, — удивленно возмутился МакКой, хотя видно было, что мыслями он далеко.       — Послушайте, доктор, — Скотт шумно выдохнул, осторожно отпуская врача. — Я понимаю, что вам через многое пришлось пройти в последнее время, и обычно мне нет дела до того, как расслабляются офицеры в свободное от работы время, но вам не кажется, что вы слишком уж расслабились?!       Он отступил на шаг и, прищурившись, окинул МакКоя недоуменным взглядом.       — Как вы вообще умудрились так накидаться мятным джулепом?       — Что? — тупо переспросил МакКой, вылупившись в ответ.       Он помотал головой, словно это могло помочь смыслу упрека быстрее пробиться сквозь алкогольный туман, а когда это случилось — возмущению его не было предела.       — Я пил чистый бренди! А вы что же, думаете, что меня с джулепа так развезло? — оскорбленно набычился МакКой. — Да ни один мужик в клетчатой юбке еще не перепил южанина в честном бою!       — Так, доктор, — перебил его Скотти, примирительно подняв руки, — я отведу вас в каюту, и мы сделаем вид, что ничего этого…       — Да послушайте же вы меня!       Скотти и опомниться не успел, как МакКой схватил его за плечи и встряхнул с удивительной для его состояния силой. И — то ли на волне адреналина, то ли воспользовавшись секундной оторопью — затараторил:       — Я придумал, как вернуть Джима! Что вы знаете о лучах Бертольда? Нет, конечно, вы все знаете о Бертольде и его этих самых! — с изрядной иронией фыркнул Боунс: по перекошенному лицу Скотти было понятно, что он осведомлен лучше, чем хотел бы. — Понимаете, там все было превосходно! Просто идеально! Мои гланды… Мне нужен кофе, — вдруг перескочил на другую тему доктор и, отпрянув, прижал ладони к вискам. — Мысли путаются. Пожалуйста, Скотти, — он предупреждающе выставил палец, боясь, что инженер вновь перебьет, — пожалуйста, дайте мне пять минут и чашку кофе.       — Десять минут, — вдруг мрачно согласился мистер Скотт, — но пить вы будете не кофе. Это рецепт моей бабушки, — заявил он получасом позже, поставив перед Боунсом рюмку.       Доктор сидел в комнате отдыха, сконфуженно вжав в плечи гудящую голову. В это время суток тут было безлюдно и тихо, и Боунсу мерещилось, что звук, с которым гениальная идея билась о своды его черепной коробки, эхом разносится по помещению и, отражаясь от гладких стен, давит на его теменную кость. Лобная, затылочная и прочие — а у него их было на удивление много — страдали не так интенсивно. Собравшись с духом, МакКой взглянул на вязкую маслянисто-желтую субстанцию с черными и красными вкраплениями (5) и покорно вздохнул.       — Из Ленинграда? — невпопад спросил он, хватая рюмку дрожащей рукой и морщась от предвкушения.       — Кто?       — Ну, бабушка.       — Не пойму, чего в вас больше: алкоголя или тлетворного влияния Чехова, — буркнул Скотти, помогая МакКою донести рюмку до рта.       Отступать было некуда: лопатки упирались в спинку стула, а Скотти продолжал настойчиво подталкивать рюмку пальцем. Зажмурившись, МакКой запрокинул голову и влил в себя содержимое. Как известно, самые несносные пациенты получаются из врачей, и этот случай не был исключением.       — Господи, надеюсь, Джим оценит, на какие жертвы я иду ради него, — выдавил из себя Боунс, прикрывая рот в попытке удержать бабушкино зелье внутри организма.       Скотти в ответ на это лишь фыркнул.       — Капитан будет в восторге, когда узнает, что ради него вы упились в хлам!       — На ваше счастье! — вскинулся доктор, и взгляд его, все еще мутный и расфокусированный, лихорадочно засверкал. — Иначе мне бы и в голову не пришло разбить горшочек с мятой! Слушайте, — поспешно добавил он, пока нравный шотландец не принялся закипать.       Помассировав виски, МакКой соединил кончики пальцев и, согнав в кучу разбегающиеся мысли, начал:       — Пару лет назад, когда вы вытребовали у Джима отпуск и умчались капать слюной на последние разработки вулканских инженеров… а потом еще притащили жуткие схемы этой пыточной машины, разбирающей людей на атомы…       Внезапно раздавшийся ритмичный звук перебил полет фантазии МакКоя, не позволив ему закончить фразу: требовательно постукивая пальцем по столешнице, мистер Скотт призывал не отвлекаться от темы. Хотя, кто знает, быть может, инженеру просто осточертели наскоки доктора на транспортатор.       — В общем, — сдался Боунс, — пока вас не было, мы высадились на одну планету, где тремя годами ранее окопались колонисты. Отправляя их в путь, Федерация еще не знала, что планета подвергается интенсивному воздействию лучей Бертольда и выжить на ней невозможно. Но колонисты, которые должны были загнуться за пару недель, выглядели неприлично бодро, чем поставили под удар мою медицинскую карьеру и логику мистера Спока. Когда я обследовал лидера колонии… этого… Санс… Сарди… как его…       — Сандоваля, — неожиданно подсказал мистер Скотт, заинтересованно облокотившись на стол.       Его осведомленность, впрочем, проскочила мимо рассеянного внимания доктора, и тот продолжал, благодарно подхватив имя:       — Сандоваль оказался здоровее, чем был, когда отправлялся в путь, и то же самое касалось всех остальных колонистов. В его медицинской карте стояла пометка о том, что ему удалили аппендикс, однако вот он, розовенький и симпатичный, был на месте! — МакКой восторженно потрясал руками, и Скотти, наблюдая за ним, впервые за много дней увидел чей-то энтузиазм и ощутил его, как свой собственный.       — Держу пари, у вас отросли такие же симпатичные гланды, — как бы невзначай заметил он, вспомнив невменяемые вопли МакКоя на мостике.       Но Боунс, судя по искреннему изумлению, отразившемуся на его лице, уже благополучно забыл о своем недавнем выступлении.       — Вы хитрый дьявол, доктор! — с улыбкой протянул инженер, откидываясь на спинку кресла. — Вы толкаете меня на преступление. Речь идет об Омикроне Цети III, я читал рапорт: паразитные споры, о которых вы говорите, не только исцеляют, но и влияют на психику, погружая жертв в состояние счастья и инертности, лишая желаний, амбиций и индивидуальности. Вспомните, доктор, в тот раз весь экипаж дезертировал с корабля (6).       — Нам не нужно заражать весь экипаж. Организуем изолированную лабораторию с ограниченным доступом персонала, с растениями будет работать в костюмах химзащиты…       — Но вы забываете, что Омикрон Цети III закрыт для высадки!       — Не закрыт, а на карантине, — мгновенно возразил МакКой, пожав плечами. — Одной из задач, поставленных перед адмиралом Евгеньевым, было исследовать влияние спор на гуманоидные формы жизни, но проект заглох: Евгеньев выделил на него двух человек, сочтя его бесперспективным, а потому не приоритетным. А я так не считаю, знаете, почему?       — Потому что у вас выросли гланды?       — Да!       В запале МакКой шарахнул ладонью по столу, убежденный в своей правоте, однако Скотти не был намерен отступать так легко, безрассудно хватаясь за идею, рожденную в пьяном угаре.       — А если не выйдет? Ведь гланды это не глаза, а аппендикс не рука.       — Ваши познания в анатомии потрясают воображение, мистер Скотт! — Боунс развел руками в восторженном жесте, но инженер разглядел в нем отчетливо проступивший сарказм, столь свойственный трезвому МакКою. — Послушайте, Скотти, — врач наклонился к столу, — речь ведь идет не только о капитане и Споке. У меня в лазарете лежит парализованный мальчик, который в глубине души надеется на чудо. Я бы предпочел устроить ему его, пока он не начал надеяться на смерть.       Отведя взгляд, Скотт скрестил руки на груди и задумчиво пожевал губу. Петр Евгеньев славился тем, что игнорировал хорошие идеи, тогда как МакКой способен был генерировать их даже в состоянии жесточайшей интоксикации. Отмахиваться от предложения доктора значило уподобляться адмиралу, но в одном Скотти был уверен точно: провернуть задуманную авантюру будет непросто.       Когда Евгеньев поймет, что «Энтерпрайз» свернул с намеченного курса и направляется не на Звездную базу, а к планете Омикрон Цети III, он, несомненно, вышлет корабль наперехват. Сымитировать неисправность систем навигации было проще простого, но надо быть полным идиотом, чтобы поверить в такую курьезную случайность. Евгеньев, ко всеобщему сожалению, был самодуром, но никак не идиотом. С другой стороны, ошеломительно мерзкий нрав адмирала сделал его не самым популярным человеком в Звездном флоте, и Скотти живо припомнил пару высоких чинов, которые не упустят возможность подгадить уважаемому коллеге. Эта мысль всколыхнула где-то на задворках его совести мстительное удовольствие, но он загнал ее в дальний угол, сосредоточившись на другой, более насущной проблеме, ведь оставалась опасность, что затею не одобрит капитан Кирк.       Хотя после ранения старших офицеров ответственность за «Энтерпрайз» и экипаж легла на плечи мистера Скотта, официального приказа о смещении капитана с должности пока не поступало, и юридически Кирк все еще командовал кораблем. Не в его характере было осторожничать, но даже зеленый кадет углядел бы в их плане россыпь маленьких черных дыр. Одно только нарушение приказа о невысадке на планету могло сильно подпортить послужные списки офицеров мостика, не говоря уже о рисках, которые таила в себе перспектива заражения людей «целебными» инопланетными спорами.       Впрочем, единственным последствием, с которым столкнулись инфицированные члены экипажа, стало отменное здоровье. То же касалось и ста пятидесяти колонистов, проживших под влиянием спор три года. В поздних отчетах Скотти читал, что некоторых из них пришлось лечить от затяжной депрессии, вызванной осознанием бездарно и безвозвратно потраченного времени, и все же пара-тройка психических расстройств на пятьсот пятьдесят абсолютно здоровых людей — это выборка, способная впечатлить даже самого закоренелого скептика. Из всего экипажа «Энтерпрайза» лишь мистер Спок болезненно перенес вторжение в свой дисциплинированный разум, и это было нормой для его вида: даже у землян подмена естественных эмоций чужеродными вызывала неловкость и неприязнь, чего уж говорить о вулканцах с их маниакальным стремлением держать чувства под контролем.       — Давайте решать, мистер Скотт, — нетерпеливый голос МакКоя вывел его из раздумий. Доктор, судя по всему, расценил безмолвие инженера по-своему. — Вы лейтенант-коммандер, я лейтенант-коммандер, вместе мы — целиковый коммандер, а это почти уже капитан.       Спорить с такой логикой было трудно, но Скотти плохо представлял себе, как подобная формулировка будет смотреться в официальном рапорте. Глядя на его озадаченное лицо, МакКой лукаво ухмыльнулся.       — Вы не представляете, сколько нарушений можно оправдать медицинской необходимостью, — доверительно шепнул он, и на мгновение в комнате отдыха воцарилась напряженная тишина.       Затем Скотти решительно поднялся из-за стола.       — Мистер Спок вам этого не простит, — строго предупредил он, ткнув пальцев во вскочившего следом МакКоя.       Красноречиво фыркнув, Боунс отмахнулся, выразив этим жестом всю глубину своих моральных страданий.       — Вулканцы не способны испытывать злость и обиду, следовательно, я ничем не рискую.       — Логично.       — Не оскорбляйте меня, — огрызнулся доктор, а мистер Скотт, ухмыльнувшись, вдавил в панель кнопку вызова.       — Чехов! — рявкнул инженер во всю силу своих легких. — Максимальный варп, курс на Омикрон Цети III!       Несколько секунд спустя он ощутил, как завибрировала палуба, и готов был поклясться, что уловил растущий гул раскочегарившегося на полную мощь двигателя. Прекрасная леди по имени Энтерпрайз цепко ухватилась за призрачный шанс спасти своего капитана.