Sloth.

Если?.. Это хорошее слово!

(©)

Четыре года не прекращается война в Ишваре. Четыре года Сары и Урю Рокбеллов не было дома. За четыре года Слосс значительно сократила свои вылазки в Резенбург, словно смерть Триши Элрик освободила её от этих обязанностей. – Ты слушаешь меня?! Хорош уже бренчать на своём пианино! Миншенг... После смерти Триши Элрик, и без того тяжёлые отношения с воспитанником стали ещё тягостнее. Юноша словно специально провоцировал гомункула, наставляя моральными принципами, сам от которых был далёк, учитывая, что кровь по самый локоть была не только на её и Ченга руках. Да и дело не только в убийстве жадных чиновников, в деле которых за эти четыре года Ченг, наконец, поставил точку. Дело ещё было в том, что оба воспитанников частенько, если выбирались из леса не за тем, чтобы убить аморальных уродов, то за их вторым любимейшим делом – воровством. И без разницы, что. Хоть украшения, хоть еда, хоть пряжа, хоть телевизор, хоть ёршик для унитаза, который приглянулся Миншенгу куда больше, чем электронный ящик с картинками. Именно эти два дела, которые вроде бы было общим между двумя человеческими детьми, и поставило между ними грань. Отношения начали портиться не только у Миншенга и Слосс, но и с Ченгом. Миншенг обвинял Слосс, Ченг защищал Слосс, Слосс надоели оба. Казалось бы действительно вместе со смертью малознакомой деревенщины умерло и спокойствие, если так можно выразиться, в их "семье". Гомункулу больше негде было скрыться от постоянных ссор, негде было отдохнуть. Сложно поверить, что когда-то она спокойно сносила подобные распри между Гридом и Энви. Но долгая тихая жизнь в лесу разрушила её устойчивость к подобного рода проблемам и, хоть и трудно было признаться, а Лень слишком обмякла. –... Не все могут спрятаться в лесу, как ты! – кричал Миншенг, сквозь музыку фортепиано. – Твоя вседозволенность и довела нас до такого. Мы прячемся в этом сраном лесу, пока императорские шавки рыскают в поисках нас! – А что я могла сделать? – спокойное под звон клавиш, на которые упал клап. – А вот именно, что ты ничего не сделала, – рычит юноша, Слосс же плавно показывает жестом руки молчавшему Ченгу, чтобы он не лез. И от этой команды, случайно замеченной Миншенгом, тому становится ещё более тошно находиться в одной комнате с гомункулом. – Что с нами, что с Элриками. Твоё наплевательское отношение когда-нибудь погубит и тебя. Вот такой неприятный диалог был их последним разговором, перед уходом Миншенга. Ушёл покорять Аместрис, каким-то неведомым способом пробравшись через вооружённую границу Ксинга и скрывшись в песках великой пустыни. – Госпожа Слосс, – Ченг, прямо как верная собака, опустился у её колен, упираясь подбородком прямо между них. Та, в силу привычки к этому смышлённому человеческому детёнышу, мягко опускает свою руку на затылок, покрытый чёрной гривой жёстких волос. Ченг разве что бодаться не начинает в её руку. Так сладка была ласка спасительницы. – Что будете делать? С минуту молчит, но отвечает: – Сказать тебе по правде, Ченг, я не знаю, – с честным вздохом признаётся она, поворачивая голову в сторону открытого балкона, глядя в тускло-зелёную даль из-за нависших в небе туч. – Быть может, Миншенг был прав. Что тогда... Что сейчас. Мне верно стоило отпустить тебя... В резком порыве Ченг заключил гомункула в объятья, легонько прижимая к себе, словно боясь повредить несметное сокровище. – Не говорите так, госпожа... – глухо шептал он в плечо. – Не было бы вас, не было бы и меня. В груди муравьями метались тёплые, щекотные ощущение. Но они не уступали горькости и тяжести тех, что отвечали за вину и стыд. – Дело даже не в этом, Ченг, – Слосс вновь проводит рукой по волосам, словно тем самым стараясь прогнать ту невидимую тяжесть в груди, но голос её всё равно дрогнул. – Если бы я тогда знала то, что знаю сейчас... Невольно перед глазами из сгустка тумана пелены возникли очертания умирающей Патриссии Элрик. Несчастная, раздавленная, жалкая, бросающая на произвол судьбы двух маленьких детей. Маленький умирающий человечек поведал ей то, что она не могла найти все эти годы. И кто знает, узнай она это намного раньше, быть может она помогла Ченгу вернуться в общество, не позволив ему стать тем, кем он является сейчас. – ...Всё могло бы быть совсем иначе... И тут картина умирающей Элрик сменилась агонией окровавленного, умирающего в грязи обманутого, наивного алхимика – Айзека Магуса. Армия мурашек проходит по спине, а глаза едва не вылетают из орбит. Слюна во рту пересыхает и отчаянно требует жидкости, от переполнившего нутро ужаса. Ужаса, который несли в себе эти голубые глаза, когда надрывной голос кричал вслед проклятье. Именно жест проявления ласки к воспитаннику и вызвала такую реакцию. «Ты поймёшь, какого это – потерять то, что тебе дорого! Есть ли у тебя чувства или нет – ты познаешь эту боль!» – Госпожа? Всё хорошо? Очнувшись от терзаний прошлого, Лень опускает взгляд ниже и замечает, что её ладони, которыми она прежде гладила Ченга, теперь кулаками вцепились в его волосы. Она быстро распустила хватку, хотя, судя по лицу юноши, его это ни сколько не колышило. – Прости, Ченг. Я просто... задумалась. Странно, но почему-то сейчас слова покойного алхимика приобретают совсем иной смысл, больше не казавшись бреднями сумасшедшего, несущего несуразицу на смертном одре. Она не смогла уберечь Патриссию Элрик. Простого человека, который считал её своим другом. В последних словах Элрик можно было не сомневаться – она была ей по-своему дорога. Да и сама Слосс поняла всю ценность своего "друга", лишь после её смерти. Ведь именно эта слабая женщина оказалась куда сильнее её. Она помогла ей понять людей. И вроде бы у Слосс есть достойный стимул помогать её детям, независимо от долга Хоэнхайму. А именно потому она освободила Эдварда и Альфонса Элриков от своего присмотра, когда в Резенбург заявилась воинственная женщина-педагог – Изуми Кёртис. «Так будет правильно.» – решила тогда Слосс. Её присмотр за семьёй Элрик ни к чему хорошему не привёл. За год, что Лень присматривала за ними – она, от силы, пару раз попугала пьяниц и пару нахальных военных юнцов, возомнивших, что раз они воюют, то им всё можно. Пусть о человеческих детях позаботится человеческая женщина. Опека гомункула над взрослым человеком привела к его смерти. В основном в том была виновата её безалаберность. Так что о детях и вовсе речи заводить не стоит. Осознание бьёт разрядом молнии. А сможет ли она уберечь человека, что с таким доверием окидывает голову ей на колени? – Госпожа, я не хотел вам говорить, – голос его совсем тихо доносится до парализованного ужасом сознания гомункула, – но Миншенг... недавно прислал послание. – И... какое же? – Лень не особо горит желанием выяснять, как проживает взрослый воспитанник, которому двадцать пять исполнилось в этом году. Она не Отец. Они вправе жить так, как им больше нравится. И ощущение покинутости уже давно не тревожит её. – Братья Элрики вот-вот должны вернуться в Резенбург. И этого было достаточно. Даже научившись многим вещам в общении с людьми, Слосс не изменяла себе и большую часть времени скупилась даже на самые мельчайшие эмоции. – Уже так быстро... – Госпожа, прошёл год. Руки сжимаются в кулаки и Слосс тяжело вздыхает. Последний раз, когда она испытывала вину, это была вина перед Отцом, когда она струсила возвращаться. И тогда ей хотелось умереть. Впрочем, сейчас ничего не поменялась. Разве что кроме ответственного лица, перед которым приходится испытывать вину. Это не могущественный, бессмертный повелитель. Это два маленьких человека. Слосс долго думает перед тем, как предложить Ченгу отправиться в Аместрис, даже не поинтересовавшись, как он получил послание от Миншенга. Да и спрашивать не нужно было – Ченг поведал всё сам. Слосс позволяет себе лёгкую улыбку, когда узнаёт, что ушедший воспитанник воспользовался тем способом, который использовал Ван Хоэнхайм, приславший ей послание в далёком 1903 году. Из дальнейшего их путешествия через великую пустыню Ксеркса и Слосс и Ченг вынесли два урока: взять тёплые вещи для холодных ночей, а так же для песчаных бурь и брать с собой побольше припасов, ведь в спутниках живое существо, которому требуется больше еды и воды. Вывод напрашивается сам собой – Ченг в восторге от пустыни не был. Даже несмотря на унаследованную от Слосс привычку скупости на эмоции, позволил себе возмущаться, как Миншенг вообще выжил в этом аду. Даже в родном Ксинге не настолько жарко. Благо Ксеркс с чистой прохладной водой был близко. А вот в мёртвой стране малоэмоциональному юноше понравилось. Он чуть ли не с детским задором, который усердно пытался скрыть за маской спокойствия, рассматривал фрески, гравюры, колонны, словно те могли рассказать об огромной трагедии, унёсшей жизни всех жителей великой страны. Радость с ним разделила и Слосс, ведь подобный интерес отвлёк воспитанника от мучившего его адского пекла. Пока Ченг обходил дворцовые стены, Лень предпочла изучению уже зазубренных наизусть фресок, простую нирвану и фонтан с кристально-чистой водой, в котором отражалась небесная лазурь. Она смотрела в водяную гладь, словно та, подобно монитору волшебных ящиков, именуемых телевизорами, покажет ей всю плёнку её жизни. От пробирки в лаборатории тайного ордера алхимиков, которым заправлял Айзек Магус, до её скитаний по всему Аместрису за компанию с Гридом и его шайкой. Как он, интересно, поживает? Как продвигается его бизнес? Впрочем, какая разница? А разница есть. Покинув пристанище сородича, а по совместительству брата, Лень дала себе слово, что, подобно ему, научится понимать людей и их стимул жизни. Быть может она давно поняла бы их, приложив бы Жадность больше к этому руку. Хотя, куда уж больше-то? Он просто неправильно это делал, пользуясь безысходностью положения Слосс, фактически принуждая её к этому, пока она не взяла инициативу в свои тонкие ладони. Почему-то вспомнился один из вечеров, когда женщина первый раз, за всё время существования "Гнезда дьявола", вышла из своей комнаты. Просто, чтобы развеяться. Грид сидел в пышной бурой шубе из медведя, которую купил – или, если правильней выражаться, спёр – на рынке в Бригсе. То был единственный случай, когда они, включая саму Слосс, неслись от разъярённых продавцов севера. Это был первый и, пожалуй, единственный раз, когда Грид, не выдержав самого её присутствия на балюстраде лестницы, ведущей наверх, пригласил её к себе на диван, а точнее, под бок, приобняв её этой самой шубой. Особенность этого момента заключается в том, что Жадность впервые решил заговорить о... них. Гомункулах. Об Отце, Прайде, Ласт... О всех. Включая их же самих. И Слосс это нравилось. Она могла выпустить всё накопившееся за то время. Пусть один раз, но ей было с кем поговорить о... Назвать их "семьёй" можно разве что лишь через силу. Патрисии Элрик была очень дорога её семья. Даже тот же Хоэнхайм не смог бросить свою жену и потомство, полностью оставив их – договорился с монстром, по старому долгу, чтобы та присмотрела за ними, на случай большой опасности. А Триша даже по "случайно" заданному на эту тему вопросу, ответила, что её семья это не только любимый муж и дети. Её семьёй были – её друзья, Сара и Урю, их малютка Уинри, с которой у Эда и Ала установилась крепкая дружба, бабуля Пинако, заменившая в детстве родителей. А Слосс в этих людях смысла не видела, но сейчас понимает, что точно так же, как у неё с Ченгом и Миншенгом, между неродными была очень крепкая связь. Почему же они, гомункулы, так не могут?.. В случай предстоящей опасности, хоть во время скитаний с Гридом, хоть командировок у семьи Элрик, хоть сейчас с Ченгом – встреча хотя-бы с одним сородичем приведёт к неизбежной кровавой битве... Слосс думает об этом даже когда они с Ченгом пробираются в поезд, и под звонкий лязг из тамбура просит воспитанника быть тише мышки. Она думает об этом даже когда Ченг позволяет себе искренне счастливо улыбаться проносящимся пустынным городкам за окном купе. И она думает об этом, когда поезд резко останавливают, и Ченгу даже приходится потрясти её за плечо, чтобы оповестить о приходе незванных гостей, встретить которых уже был готов кунаями. Военных не постигла участь быть наштыкованными лезвиями только потому, что Слосс нашла иной выход из сложившейся ситуации. Она перенесла в своём водяном естестве Ченга через окно купе и они вышли на кишащий военными перрон... прямо у дымящегося, окончательно разрушенного Ишвара. Ловко улизнув от военных, гомункул и человек скрылись в обломках разрушенных зданий. Убедившись, что они с Ченгом одни, Слосс поинтересовалась, не указывал ли Миншенг в своём письме что-нибудь о военных действиях. Поглощённый ужасом от вида умирающей, убитой, маленькой страны, Ченг, молвя заплетающимся языком проговорил: – Не понимаю... Миншенг упомянул только однажды, что война в Ишваре официально подходит к концу, но... Я не думал, что тут всё так... Перенёсший в детстве голод, бедность, убийство родителей и жестокость людей, Ченг вновь столкнулся лицом у лицу с уродливой человеческой стороной. Это не могло укрыться от Слосс, ожидавшей подобного от воспитанника. Впрочем, подобная реакция могла быть у любого человека. Ведь обществу донесли только положительные новости, опустив подробности окончания войны. Ишвар провонял смертью, страхом и огнём. Песок неприятно шебуршит под ногами, нос забит от въевшейся в воздух гарью и гнилью. Слосс даже хочется облокотиться о ближайшую стену дома. Но расслабляться нельзя. И на пустом поле битвы может быть опасность. Особенно для Ченга, который впервые видит войну во всех проявлениях в её последствиях. – Осторожно! Прямо из-за стены одного их домов выскочила загорелая фигура с ножом, который чуть не пришёлся гомункулу в спину, если бы Ченг вовремя не схватил Слосс, увернув от смертельного удара. Нападавшим оказалась девушка лет двадцати. Красные, горящие ненавистью глаза, молочно-шоколадного цвета кожа и платиновые волосы выдавали в ней ишваритку. – Чёртовы белые дьяволы... – яростно шипела она дикой кошкой. – Убирайтесь отсюда! Чего вам ещё от нас нужно?!?! Девушка снова кинулась на них, занеся нож над головой. В этот раз ни Ченг, ни Лень уворачиваться не собирались. Как только лезвие вошло в специально подставленную под удар грудную клетку Слосс, ишваритку отшвырнул в стену прямой удар ноги Ченга. – Розарио! Из-за стены полуразрушенного дома, спотыкаясь о груду кирпичей скачет юноша-ишварит. Замирает в полуметре, когда видит белую женщину с ножом в руках, белого юношу в чёрной восточной одежде, и хрипящую, лежащую у стены подругу. – Ты немного перестарался, Ченг, – Слосс заговаривает первой. – Иного выхода не было, – спокойно отозвался тот. Ишварит пулей соскочил со своего места, боковым зрением с опаской наблюдая за женщиной и юношей, что, к его удивлению, были не в военной форме. – Вместо того, чтобы смотреть на нас, лучше бы помог своей подруге. Что будто очнувшийся юноша и сделал. Подхватив хрипящую девушку на руки, побежал по булыжникам прочь – за развалами домов начали слышаться голоса военных. Поспешили скрыться и Ченг со Слосс. И это оказалась задачей непростой. Ишвар просто кишел военными Аместриса. А вот самих ишваритов, за исключением той парочки, больше и не было. Из подслушанных разговоров, они узнали, что железнодорожные пути были перекрыты с целью проверки наличие оружия для мятежа ишваритов. Которых, как выяснилось, по некому приказу 3066 – следовало устранить ишварской "зачисткой". – Ты в порядке? Вопрос звучал глупо, но поднять его было необходимо. Спрятавшись на крыше чудом уцелевшего дома, Ченг отбросил все свои лезвия вместе с принципом держаться перед хозяйкой достойно. Проглатывая тяжёлый ком в горле, юноша опустился на грязный пол, подавляя в себе желание взвыть, цепляясь за волосы. – Госпожа... – слова давались ему с трудом. – То... что здесь происходит... Просто... Просто... Как же так можно?.. Они же людей... как насекомых ядом! Ломаная речь юноши больно режет уши и сердце Слосс. Гомункул осторожно садится перед воспитанником, когда тот утыкается носом в колени, а его широкие плечи начинают жалобно дрожать. Лень обнимает его, как прежде, когда он только начал жить у неё и почти каждую ночь со слезами несся к ней в комнату от преследующих кошмаров. И точно так же, как тогда, у Слосс нет никого желания выяснять с ним философские премудрости. Хотя вполне вероятно, что обсуди она с ним это раньше, он может и не стал убийцей. Как и говорил ушедший Миншенг. Что с той убитой парой ниндзя, что с теми бандитами в лесу, и что со всеми теми чиновниками. В понимании Ченга людьми они не были. Они отнимали у беззащитных то, что им дорого. И все те военные такие же. Обманутые собой же, уверенные в том, что отправились на фронт истреблять "монстров", которые отбирают у мирных жителей самое дорогое, что у них есть. А как, увы, оказалось, истреблять пришлось таких же мирных жителей, чьи не совпадающие взгляды с аместрийцами и привели ко всей этой кровавой бойне. Примитивно разъяснить можно было на простом примере скотобойни. Люди с удовольствием лакомятся бифштексами, предпочитая не думать о телёнке, чьё горло перерезали для их удовольствия. Счастье в не виденье. Что с людьми, что с животными... что с гомункулами. Аместрийцы со слезами закрывали глаза, спуская курок на мирный люд Ишвара, который, как они думали поначалу, оказался вовсе не варварами в пустыне, а простыми людьми, как и они сами. Ченг основывался на том, что та пара чуть не убила единственную отнёсшуюся к нему по-человечески Слосс, те наёмники чуть не убили Миншенга, а чиновники убивали людей из низших сословий... Грид поначалу верно служил Отцу, во имя его великой цели. И на его веку были загубленные человеческие жизни. Тоже "во имя цели". И лишь позже – прикрывался он своей жадностью или нет, сути не меняет – осознал, что Создатель использует их так же, как и людей. Он не смог этого выдержать и сбежал. Благодаря ему же, Лень переняла его взгляды, и, основываясь на них же, с пониманием успокаивает юношу, который первый услышал цокот каблуков, хотя большую роль сыграло огромное скопление энергии "ки"... – Госпожа!! Берегись!!! Но три чёрных лезвия с молниеносной скоростью вонзились в спину Слосс, попадая одним прямо в красный спиралистый круг на шее, тем самым парализовав тело и лишая возможности выбраться. – Госпожа! – Так-так-так... Слосс, несмотря на парализующую боль, вцепилась рукой в локоть Ченга, тем самым не давая ем наброситься на противника, в бархатистом, чарующем голосе которого она узнала... – Вот уж кто бы мог подумать, что в Ишвар приедут туристы? А впрочем, какая разница, кто вы? «Ласт...» – Ченг...– прокряхтеля Слосс, всё ещё держа воспитанника. – Уходи отсюда... Быстрее... – Что?! Нет! Я не брошу вас! – Уходи быстрее! – Лень до синяков впилась пальцами в кожу Ченга, пока Ласт, не спеша, приближалась, сбавляя длину своих когтей, которые пронзали плоть Слосс. – Я справлюсь сама... – Но... – Живо! Но Похоть услышала их краткий диалог, и новая порция клинков чуть не попала в Ченга, стрелой ускочившего от атак лезвий. Ласт подивилась такой скорости, а потому решила испытать судьбу паренька ещё раз. Но ловкий парнишка поразил женщину снова. Он спрыгнул с крыши самым настоящим чёрным котом! Это само за себя говорило, что этот парень не так прост. И Похоть собиралась это проверить у своей заложницы, которая всё ещё была жива! – Твой партнёр очень ловок, – проворковала Ласт, подходя ближе. – Но он просто подлый слизняк. Бросить женщину на... Слосс?! Лень поднимает на Похоть лицо и, сплюнув кровь, чуть приподнимает уголки губ в приветствующей улыбке. Встреча после стольких лет, вдобавок изумление на лице "сестры" достойно этого. – Здравствуй, Ласт. Вот только брюнетка не спешит обнимать пропавшую целый век назад младшую "сестру". Она внимательно изучает её взглядом, не убирая своих клинков, словно пытаясь найти какой-то изъян в сидящей перед ней на коленях женщине. Но нет, это Слосс. – Сколько лет, сколько зим? – алый бутон её губ расцветает в улыбке и чёрные когти-лезвия с противным звуком покидают тело Слосс. – К сожалению... – Лень тяжело дышит, пока искры пляшут по её спине, устраняя раны. – Я сама давно потеряла счёт времени. – Вот как, – Слосс не смотрит на Ласт, но по голосу может догадаться, что та улыбается. – Тогда позволь такой нескромный вопрос... Что ты тут делаешь? Из-под свисающих волос Лень встречается взглядом с Похотью, которая глядит выжидающе, яро дожидаясь от неё ответа. Мысли запрыгали как блохи. Нужно было подобрать самый оптимальный вариант, при котором Слосс должна остаться в выигрыше, не раскрыв себя и своих намерений. Разговор шёл спокойно. Ласт всегда была отличным слушателем. Слосс спокойно повествовала события после тогдашнего их разговора на крыше дома. О том, как Грид заманил её и похитил, о том, как лишил сил и возможности вернуться обратно. И было видно, что Ласт верила ей. – Грид всегда был белой вороной. Странно, что никто из нас раньше не заметил того, что он замышляет побег. Слосс оставалось только догадываться, действительно ли Ласт забыла спросить о том, где сейчас Жадность, либо выжидала момент, чтобы выпытать эту информацию исподтишка. – Да. Я и сама не думала, что всё может так обернуться... – Кстати, а где он сейчас? – к сожалению, оказался второй вариант. – Он сейчас тоже здесь? – Нет, его здесь нет. – А где он? Из Слосс всегда была плохая лгунья. Но она занималась первым периодом жизни их змея-искусителя. А потому, даже такая маленькая ложь должна была пройти. – Сказать по правде, я сама не знаю, где он. Мы не виделись почти семьдесят лет. Похоть изумлённо тянет стрелки бровей на лоб и, видно, хочет сказать что-то ещё, но теперь пришёл черёд Слосс задавать вопросы. – Могу теперь я кое-что спросить? – не дождавшись ответа, Лень заговаривает: – Как поживает Энви? Ласт вытаращивает глаза, а потом прикрывает их в строгой гримасе, после чего хмуро улыбается. – А то ты сама не видишь. И всё. Этого было достаточно. Слосс поняла всё сходу. Об убийстве несчастного ребёнка, смерть которого послужила началом кошмарной войны, было известно и ей. И она знала, что это было отнюдь не случайно, как писали в газетах, оправдывая бьющегося в конвульсиях офицера, со слезами на глазах кричащего, что не причастен к убийству малыша. – Думаю, ты можешь представить, через что пришлось пройти, чтобы сделать его полезным... Ласт стояла в проёме комнаты, в которой когда-то обитала Слосс. Точнее, то, что от неё осталось. С несвойственной себе жалостью женщина смотрит на то, как младший гомункул в бешенстве крушит всё, что попадается на глаза. Все книги, даже старая, потрёпанная временем кровать, на которой любила спать Лень, превратилась в груду обломков. – Сука! Сука!!! Сука!!!! – Успокойся уже, – Похоти осточертело смотреть на весь этот концерт. – Мы выполним план Отца и без них. На слова старшей сестры Энви даже не шелохнулся, продолжая крушить и без того уже разрушенную комнату. – Ты слышал меня? Немедленно прекрати крушить всё подряд. Во-первых, ты так разгромишь логово и ты навлечёшь на себе гнев Отца. Ты этого хочешь? И во-вторых, ты выглядишь жалко. На этот раз Энви остановился и медленно, очень медленно, повернулся к Ласт, смотря на неё убийственным взглядом нечеловеческих глаз... – Повтори. Похоть не восприняла сей намёк, как угрозу, а потому спокойно выполнила просьбу собрата. – Ты жалок. Ты похож на ребёнка, которого оторвали от мамочки и её груди. – Ах ты, старая шалава... – Металлический голос, отдающий эхом, прозвучал казалось на всё логово. – Как ты меня назвал? - Грудной голос обворожительной красавицы прозвучал с металлическими, зловещими, угрожающими нотками. Энви истерично усмехнулся. Сейчас ему надо было на ком-нибудь сорваться, а точнее перевести тему и оторваться от мыслей о побеге старших гомункулов. – Что, старушенция, уже от старости слух отказал? – Вызывающе спросил он стоявшую словно в ступоре сестру. Её лицо было напряжённым, но спокойным, но главным остаётся то, что Энви прекрасно знал, что это лишь маска и Ласт игнорировать и оставлять всё это просто так не собирается, ибо за её маской уже бушуют волны ярости. На лице Энви заиграла злорадная ухмылка. Он был уже готов к бою и собирался трансформироваться в гигантское чудовище, дабы разорвать женщину являющейся воплощением Похоти на части. Но едва на его теле заиграли искры, как ему в шею руки и живот вломились длинные острые клинки, пронзившие его насквозь. Захлебываясь собственной кровью, Энви упал на колени, издав хрипящий еле слышный крик. – В следующий раз будешь думать, что говоришь, – укорачивая длину своих когтей, Ласт медленно, походкой разъярённой пантеры, хищно глядя своему младшему брату в глаза, подошла к нему и продолжила: – За любые слова надо отвечать, Энви. Засучив когти обратно, Ласт собралась уйти прочь и оставить Энви наедине с самим собой. Она считала, что для него одиночество - это лучшее утешение, не по наслышке зная, как младший гомункул ненавидит жалость. Уже выйдя за порог и отходя всё дальше и дальше от комнаты, где остался всё находящийся в депрессии Зависть, она не могла не услышать крика Энви. – Ну и вали, крыса водяная!!! Слышишь?!! Вали!!! Вали вместе с этим безмозглым углеродным броненосцем!!! Катись!!! И если слышишь, то знай: ты мне не нужна!!! Слышишь?!!! НЕ НУЖНА!!! Подняв голову вверх и смотря в потолок, который пропускал единственную полосу света, Энви кричал в пустоту на всё подземелье. Крик Зависти был полон... Отчаяния. Он остался один. Остался без единственной, кто его понимал, кто его не презирал, кто его даже не жалел, а просто... Была рядом. Терпела все его психи и истерики. Не бросала, учила, мучилась, терпела, привязала к себе... И ушла. Отойдя на достаточное расстояние от зала, где остался Энви, Ласт была уже достаточно далеко, как её кошачий слух уловил странные еле слышные звуки. Ей показалось, что они были похожи на... плач. Она подумала, что ей просто показалось, ибо Энви не из тех, кто будет плакать от такой ерунды, да и вообще просто плакать, но звуки не стихли. Они доносились оттуда, где сейчас находился Энви. В мыслях женщины-гомункула буквально на одно мгновенье промелькнула наибезумнейшая идея вернуться в зал к Энви. Как бы это сделала Слосс. Но Ласт мигом прогнала все эти мысли, в том числе и безумную затею. Она прекрасно знала, что Энви ненавидит жалость, как к себе, так и к другим. Из-за это нельзя было знать наверняка, если она сейчас вернётся к нему со своим сочувствием, сможет ли она снова усмирить его и отразить его атаку? «Кто не рискует, тот не пьёт вина.» – Вот так вот, Слосс. Та, в свою очередь, молча всё выслушала. В животе и в груди всё стянуло узлом, а опаляющий взгляд Ласт только подливал масла в огонь. Былые переживания и по сей день способные застать её врасплох наконец отступили. Цел. Этот глупый мальчишка цел. Выкарабкался. Энви не из тех, кто сам попросит помощи. Он из тех, кому её оказывают, хочет ли он того или нет. И это будет преследовать его всегда. Благо, теперь с ним Ласт. – Спасибо... Лицо Похоти вытягивается в восковую маску. Женщина искренне недоумевает, за что её благодарит Слосс. Стоило бы решить, что это хитрый манёвр, чтобы обмануть Похоть, но нет. Лень не была на такое способна. По крайней мере, память Ласт не изменяет, с ней. А Слосс в действительности была благодарна. Она наконец обсудила эту тему. С гомункулом. С сородичем. Она обсудила свои переживание с кем-то... "родным". Обсуди она это с Ченгом или Миншенгом, было бы... Немного не то... Но что ей мешало это сделать? Её воспитанники, даже ушедший Миншенг, стали ей, как родные. В человеческом понятии "родные". И сейчас, стоя возле "сестры", она ощущает какое-то противостояние внутри себя. От Ласт исходит непонятный магнетизм. Он притягивает её, Слосс, стараясь утянуть от другого магнетизма, источником которого является ни кто иной, как Ченг, затаившийся среди обломков разрушенных домов. – Слосс, – магнетизм с речью Ласт усиливается, – ты ведь сказала, что Грид похитил тебя, принудив присоединиться к его шайке, так? Шею будто стянула петля, с трудом давая хрупкую возможность судорожно кивнуть в ответ. – Ты побоялась возвращаться к Отцу, опасаясь его гнева. И я тебя не осуждаю. Гнев Отца был страшен. Повезло тебе не лицезреть того, в каком бешенстве он был, когда понял, что ни тебя, ни Грида, ни украденных запасов нет. Любой бы, у кого есть инстинкт самосохранения, не захотел попасться под Его горячую руку... – К чему ты клонишь? Ласт таинственно улыбнулась в ответ. – Несколько лет назад, Отец создал нового брата, дав ему имя "Гнев". Понимаешь, о чём я? Всего пару минут назад, Слосс, не побоясь признаться, наслаждалась обществом сестры. Впервые высказав ей то, о чём не могла рассказать своим воспитанникам – двум мальчикам, которых по воле судьбы, гомункулу пришлось фактически усыновить. Сейчас же, стоя на грязной крыше одного из ветхих домов разрушенного маленького государства, она вымолвит роковое "нет". И отказ этот был не в понимании заданного ей вопроса. Он был её ответом. Ласт искренне изумляется, исказив маской гнева красивое лицо, шипя, интересуется: – Нет? Слосс, издав глубокий вздох, повторяет: – Нет... Лень была в здравом уме, чтобы сказать такое. Её обязанности и полномочия теперь значительно отличаются от тех, что тяжёлыми кандалами прикрепляли её к Создателю. Отличия её новых обязательств в том, что их нет. Она не отрицала страха перед Отцовским гневом и его беспощадным наказанием. Она не отрицала того, что поначалу искренне боялась гнева Мудреца с запада, что по старому долгу, попросил её уберечь его семью. Она помнит его подпись: "... я не принуждаю тебя. Ты в праве отказаться. Но пойми, мне важна безопасность моих близких. Пойму, если откажешься." Но Слосс стала бояться Хоэнхайма лишь после того, как не смогла сберечь его супругу. Она добровольно отправлялась в Аместрис, в провинциальную деревушку, следить за матерью-одиночкой с двумя детьми... И Слосс помнит, как мысли о возвращении к Отцу терзали её голову. И она помнит, как в многочисленный раз откидывала эту затею. Простит... Не простит – не суть. Как же поступят с её мальчиками? Искренне привязавшись к человеческим детям, Слосс раз и навсегда дала себе понять, что не бросит этих сорванцов... ... И не допустит того, чтобы они пережили то, что сейчас переживает ишварский и аместрийский народ... Мысли эти никуда не девались и после того, как Ченг и Миншенг совершили свою роковую ошибку. Слосс твёрдо решила – они никогда не станут послушными, безвольными живыми орудиями в чьих-либо алчных руках... – Как знаешь... Чёрные клинки рассекли водяное естество. Слосс еле успела увернуться, как новый удар свалил её на пустую, полуразрушенную улицу. – Тебе следовало подумать хорошенько, прежде, чем давать отказ, – проворковала Ласт, вытягивая все клинки на одной руке. Слосс гордо выпрямилась, устранив все нанесённые повреждения. – Что ж... – годы прошли, а Лень даже в таких ситуациях привыкла сохранять спокойствие. – Я глубоко сожалею, что не повела себя, как человек – слепо и наивно повинуясь чужим приказам... Наверное, эти слова и стали причиной последующих атак Похоти. Слосс же, отбиваясь от атак, думала только об одном. Где Ченг? – Переживаешь за своего малыша, а, Слосс? – вопрос был задан спокойным, ровным тоном, скорее с оттенком доброжелательного интереса. Но этот оттенок не мог предвещать следующей атаки чёрного лезвия в грудь, точно в метку уробороса. – Мне никогда прежде не доводилось замечать в тебе столь глупой наивности, – улыбка исчезла с лица Ласт и рубеллит её глаз опасно сверкнул. – Неужели ты действительно думаешь, что люди примут тебя? Все эти твои старания... Это же просто смешно. Мне даже стыдно за тебя. – Какая чепуха... Лень говорит тихо. Её пригвоздили к стене двумя лезвиями, преграждая путь к отступлению. Впрочем, ей это было и не нужно. Слосс слишком хорошо знала повадки Ласт – хотела бы она её убить, сделала бы это сразу, когда первый раз её поймала. – Разумеется, я не настолько глупа, чтобы свято верить, что все люди примут меня... Усмешка слетает с окровавленных губ и Слосс рассмеялась бы, но боится, что Ласт окончательно примет её за сумасшедшую и просто вырвет ей философский камень. Но они все здесь сумасшедшие. Она. Ласт. Ченг. Энви. Аместрийцы. Ишвариты. Все здесь. Они все следовали подчинению. Они все убивали людей. Кто-то больше, кто-то меньше. У кого-то это вошло в привычку и они внушили себе: "это правильно". Кто-то же до конца своих дней будет обречён бороться с кошмарами, во сне и наяву. Чтобы побороть кошмары во сне, некоторые из нынешних "героев" наверняка будет стараться принести какую-нибудь пользу государству, пытаясь загладить вину. И выхода иного нет. Слосс не осуждает Ласт за её гнев, а вот себя, за сказанные слова, вполне. Будучи жертвой обстоятельств, ей неимоверно повезло сбежать из этого кошмара, который она раньше воспринимала как должное. Лень своими похабными словами осудила Похоть за то, что она подчиняется своему создателю, чья массивная рука по одному щелчку уничтожает целые города. А ведь сама когда-то была такой же. Смирившейся с "должным". Даже сейчас, всего совсем недавно, искренне благодарила сестру за то, что та, за место неё, помогла тому же самому Энви свыкнуться с "должным". – Тогда почему? – Ласт хмурится ещё больше, требуя ответа, надавливая когтями сильнее. – Люди... трусливые и эгоистичные создания. Стоит создать малейшую угрозу их жизни, как они тут же сделают всё ради её спасения... Но... – Слосс подняла на Ласт грустные, полные уверенности глаза, – ты не права... Да, они боятся. Да, они в чём-то трусливы и в чём-то нелогичны. Но это далеко не значит, что во всех них преобладают только эти качества... Они способны на храбрость, на благородие, на сочувствие... Они способны прощать... Они способны принимать... Людям тяжело принять что-то новое. Но если постараться... Постараться обеим сторонам... что-то, а может и выйдет... И порой, "взаимовыгода" может перерости в нечто действительно большее... Испытуемая Ласт уже не сдерживалось, кривясь в лице. – И во что же это может перерости, Слосс? Лень, превозмогая усталость от непрекращающиеся регенерации, устало ответила, вспоминая слова покойной Патрисии Элрик: «Ведь мы стали хорошими друзьями... » – В глупое, человеческое понятие, называемое "дружба". Не в силах больше выдерживать этого разговора, Ласт собиралась высучить из второй руки ещё по паре клинков, чтобы заткнуть рот той, которую сама воспитывала. Которую сама подняла на ноги. Которую подобрала под дождём, спася от двух стражей порядка. «По крайней мере, умрёт достойно.» – это, пожалуй, была самым лучшим утешением не только для Ласт, но и для самой Слосс, прямым взглядом уже готовой приянть вызов судьбы. Но не успела Ласт занести руку, а прямо в неё, прямо в спиралистый круг, вонзился кунай. С гневом Похоть оглянулась назад, а за ней стоял высокий юноша в чёрной восточной одежде и длинными смоляными волосами. – Ченг... – прокряхтела Слосс. Ласт уже выдернула из пригвождённой сестры клинки и метнула их в хладнокровного юношу, но тот блохой в сальто перепрыгнул над гомункулом и уже пять чёрных ножей вонзились в спину Похоти. Но что могли сделать эти металлические заточки против гордости гомункула, который скорее пожертвует своим бессмертием, чем окажется на коленях? «Чёртов мальчишка!» – рыча про себя, Ласт яростно вырывала из спины чёрные кинжалы, удерживаясь рукой за стену одного из разрушенных домов, пока Ченг не нанёс новый удар, но... – Госпожа! Юноша дикой собакой метнулся к искрящейся Слосс, с такой бережностью приподнимая её под руки, что у Ласт от такого дыхание спёрло. – Т-ты... – только и смогла она прокряхтеть, вынимая из спины ножи, придерживаясь за стену одного из разрушенных домой. – Это твой... – Это Ченг... – спокойно представила юношу Слосс, поднимаясь с земли и выпрямляясь. – Мой... воспитанник. – Воспитанник? – Ласт готова была сжечь взглядом этого нахального мальчишку, но только и смогла, что выдавить из себя ведьмовскую улыбку. – Ясно всё с тобой... Никто и предвидеть не мог, включая саму Слосс, включая самого Ченга, что тот посмеет высовывать и язвить языком в присутствии своей драгоценнейшей хозяйки. – Вам, я смотрю, не ясно. Я простой слуга и от гомункуловских понятий очень далёк. Но лишь одно проявление доброты способно сделать очень многое. Так и закончилось неудачное рандеву двух сестёр. И кто знает, не сбеги Ченг со Слосс, Ласт бы ещё нашла, что им ответить. Но Похоть сама решила просто проводить взглядом две удаляющиеся фигуры. «Человек и гомункул. Две стороны одной медали. – мысли плавным потоком плыли под волнам чёрных волос. – Одно прекрасно может существовать без другого, пока не знает о его существовании.» Вишнёвые губы расцвели в снисходительной усмешке, что не мешало ей быть в тоже время дьявольско-коварной. – Что ж, Слосс, в этот раз я тебя отпущу... Но учти, в следующий раз – пощады не жди. А в это же время, с осторожностью кошки обходя военные территории, Слосс и Ченг были на подходе к Резнбургу, куда с минуту на минуту должен был прибыть поезд с братьями Элриками, чьи переполненные как губки умы изнемогали от нетерпения пустить свои познания в жизнь. Если бы не трагедия, произошедшая буквально через год, когда густые тучи в преддверии колоссальной бури в жизни двух мальчишек и их тайного "ангела-хранителя" нависли над Резенбургом. То был 1910 год. Слосс, не переставая, винила себя в том, что не уберегла мальчишек. Конечно, отчасти вину с ней разделяли та женщина из Гридового Даблисса и сама Пинако Рокбелл, чью безответственность Лень ещё могла списать на потерю в ишварской войне сына и невестки. Но та женщина из Даблисса, чьё имя она помнила смутно, всё же должна была предостеречь ребят об алхимической трансмутации, как и подобает "учителю". Но Слосс своей вины не отрицала. И дело было даже не только в проблеме в пути через великую пустыню, разделяющую Аместрис и Ксинг. Страх нарваться на сородичей, которым теперь, благодаря Ласт и ей же самой, возможно вполне известно о её визитах к двум сиротам. Именно к "сиротам". Предчувствуя недоброе, при встрече с Похотью, Слосс опустила подробности за чьими человеческими детьми она вынуждена присматривать. И всё равно, двух детей Ван Хоэнхайма и Патрисии Элрик это не уберегло от тяжкой участи. После всего случившегося, Слосс уже не могла кого-либо винить. Это её вина. Она вместе с Ченгом ждут Миншенга в руинах мёртвого царства Ксеркса, с которым не виделись почти целый год. Лень не преследовала ушедшего воспитанника. Хотя, кто знает, если бы она вспомнила его когда-то давно сказанный им ей совет – "Если хочешь понять людей – разок прогнуться под них – первый шаг на пути к взаимопониманию" – и первая сделала бы шаг к восстановлению с воспитанником отношений, быть может они смогли бы договориться. Как-нибудь, а Миншенг, по натуре своей, добрый человек. У него бы не хватило духу бросить, пусть и незнакомых, детей. В конце-концов, изредка, а Ченгу он присылал послание через сокола. Мог бы и так же делать с Элриками, присылая хотя-бы раз в месяц письмо из Резенбурга о двух братьях-алхимиках, познавших всю теорию науки о расщеплении и воссоздании, не хуже, чем матёрый военный. Но к сожалению, и, увы, не к счастью, они теперь действительно знали больше, чем какой-либо другой в мире алхимик. Не считая своего отца конечно же. Не каждый, за всю историю алхимии, возвращался из врат Истины живым. Тем более в том возрасте, в котором судьба нанесла им роковой удар. – Ох, Слосс, Слосс, Слосс... – тяжело качает головой прискакавший на чёрном коне сквозь пески пустыни Миншенг, без того укора, который был после смерти Патрисии. – Ничему тебя жизнь не учит. Гомункул впервые испытывал стыд перед своим воспитанником. Лени хотелось отвернуться, спрятать опущенный взгляд в ладони и взвыть от беспомощности. Но она нашла в себе силы остановить Ченга, уже было хотевшего рассказать всё за неё, и рассказать всё сама. И справилась она на отлично – голос её не разу не дрогнул, когда она рассказала Миншенгу о случившемся. Хотя любой-другой после увиденного стал бы заикой... Гроза тогда разбушевалась не на шутку. И, вопреки здравому смыслу людей, Слосс была очень рада плохому настроению природы. Под дождём ей было куда легче протечь под досками старого, но всё такого же уютного дома Элриков, не потерявшего своего тепла даже после смерти человеческого друга Лени – Триши. Вот только непонятная паранойя накатила липкими волнами. Точно так же, что и в последний день жизни Патрисии Элрик, дом встретил гомункула холодной пустотой и мрачностью... Света в доме не было, все свечи, стоявшие на столе, давно растаяли от нескончаемого пламени, за которым двое братьев взахлёб читали книги по алхимии, с давным-давно исчезнувшим дополнением: "дьявольская наука". Может странный порыв нахлынувших воспоминаний и побудил Слосс открыть одну из забытых на столе книг в месте, где была оставлена закладка. Её шок был отражён ужасным, сотрясшим весь дом, раскатом грома вместе с молнией, и... детским криком, полным ужаса и страданий. Бросив книгу, Слосс бросилась на улицу, откуда слышался звук открывшихся чёрных дверей, служивших запасным выходом из подвала. А брошенная книга так и осталась открытой на тех страницах, где была закладка. То был раздел, в самом начале которого был чёрный рисунок змеи, кусающей себя за хвост, под которой жирным шрифтом было написано: "Гомункулы". – Так... – с трудом закончив свой рассказ, Слосс приступила к тому, зачем Миншенг приехал сюда, – Эдварду поставили автоброню? – Ага, – Миншенг старался казаться как можно безразличнее, но иглы немого ужаса резали всё внутри в клочья. – И, как ты рассказывал ранее, некий военный, Рой Мустанг, предложил ему поступить на службу, – в разговор вмешался Ченг, не давая делить между собой ужас только этим двумя. – Да. И... Сегодня он отправился в Централ... Проходить стажировку. – Ясно... Доложишь, как всё пройдёт. Развернувшись на каменном полу храма Ксеркса, Слосс своим видом дала понять, что разговор окончен, но Миншенг как всегда не спешил с её действиями. – Опять сбегаешь? – Не в этот раз... – решимость, звучавшая в её голосе, однозначно говорила о её серьёзных намерениях. – Поверь мне на слово. Моё присутствие в Централе только погубит их. И она не врала. Ласт... Слосс уже который раз проклинает себя за то, что разболтала ей в непонятном резком порыве о своих планах. – Тогда, у меня к тебе последний вопрос. Как иначе? Равноценный обмен. Шпион соглашается следить за целью, предварительно получив то, что ему нужно. – У тебя же сохранились некоторые запасы философского камня. А они теперь ищут его, чтобы вернуть свои тела. Либо это какое-то хитрый ход, либо ты, проще говоря, тупишь. – Миншенг! – хотел был возмутиться Ченг. – Почему, спрашиваешь? – Но Слосс отреагировала спокойно. – Представь себе, Миншенг, маленькому мальчику довелось видеть то, как отрываются его конечности, как тело брата расщепляется на молекулы... Как родная мать предстаёт в облике сгнившего мертвеца. Вообще чудо, что эти дети сохранили рассудок. И что думаешь? Захотят ли они возвращать себе тела после того, как узнают из чего состоит философский камень? И тут Миншенг понял, что тупым оказался он. – И я слишком хорошо знаю этих детей. Они не примут спокойно преподнесённый им на блюдечке несметный артефакт. Даже если им подкинуть ложную формулу, они несомненно проверят её. А как выяснят, что она фальшивая, примутся за исследования философского камня... Раз уж на то пошло, то я подожду года три-четыре, когда они окончательно отойдут от всего, что произошло с ними... Когда Миншенг уезжал, Слосс всё же ему кое-что не договорила. И не собралась говорить. Это было её пожеланием Эдварду и Альфонсу Элрику. И пожелание это было напрямую связано с проклятьем Айзека Магуса. «Ты поймёшь, какого это – потерять то, что тебе дорого! Есть ли у тебя чувства или нет – ты познаешь эту боль!» Каменное сердце не в первой сжимается от боли. Слосс смотрит в даль, провожая уезжающую фигуру Миншенга. «Вы избрали этот путь сами... Невольно... Вам предстоит познать, что такое потеря близкого человека... И понять то, что прежде считалось недостижимым.» И Слосс прекрасно помнила, что подобное ей сказал когда-то умирающий алхимик. Если братьям Элрикам когда-нибудь и предстоит познать утрату близкого человека – Слосс, как напрямую связанной с ними, предстоит познать это тоже. Но никто не властен над временем. Ни кто не может предсказать, что ждёт его в будущем. Можно лишь строить предположения. Но даже в предположениях всегда будет присутствовать "если"... В кабинете центрального штаба, за дубовым гладким столом сидел мужчина солидных лет с повязкой на глазу и в синей военной форме, увенчанной крупными наградами. Рядом же, к полыхающему потаенному гневу – его пороку – сидел подросток. Умеренная мускулатура, длинные волосы и дикий стиль одежды затруднял определить его половую принадлежность. Но не столько раздражали похабные шуточки самого юноши, сколько само его присутствие. – Не замечал никогда в тебе пристрастия к малявкам. А жёнушка знает? Бредли, уже по привычке, промолчал. – Ты серьёзно допускаешь к экзамену государственного алхимика сопляка, лишь потому, что тот лишился пары конечностей? – Рой Мустанг в своём рапорте утверждает, что, по словам очевидцев, Эдвард Элрик – очень талантливый алхимик. – Брехня. – С чего ты так решил? В разговор бархатисто проплыл грудной, чарующий голос вошедшей в кабинет брюнетки. Энви тут же смолк. Приход Ласт, прямиком от Отца, мог предвещать вести от создателя. – Кто знает... – изящная ладонь прошлась по досье, на котором был изображён златовласый мальчик, который таинственным образом подходил под все описания "сироты", о котором рассказывала Слосс, о чьём визите в Ишвар, спустя столько времени с того момента, никто, включая Отца, не узнал. – Нельзя всё знать с точностью и наперёд. – К чему ты клонишь? – Энви самодовольно скрестил руки на груди. Красивое лицо Ласт расплылось в поистине заинтересованном выражении. – А если вдруг этот мальчик станет кандидатом в ценные жертвы?

Конец

.