Еще один шанс

К Джону Доу не допускали посетителей в течение первых двух месяцев. Что понятно. В этом был смысл. Ему необходимо время и пространство для восстановления, честно говоря, так же, как и Брюсу. Время, когда пыль осядет, когда ощущение нормальной жизни или чего-то самого приближенного к этому вернется в Готэм. В этом был смысл. Идеальный, совершенный смысл. Но это все равно не нравилось Брюсу. Прошло чуть больше недели, а он уже содрогался от желания (он даже не собирался притворяться, что испытывает что-то другое) увидеть Джона, убедиться, что с ним все в порядке, что он получает то, что ему нужно. Он по собственному опыту знал, что Аркхэм сейчас не в лучшем состоянии, и многое может пойти не так. Особенно, когда они решили запереть Джона в максимально защитном крыле. Это было еще одно решение руководства Аркхэма, которое Брюс понимал, но вопреки не соглашался с ним, хоть Джон, несомненно, совершал ужасные вещи, Брюс не верил, что Джон просто по своей природе ужасный человек. Джону попросту нужен кто-то, кто помог бы ему совершать правильные поступки, выбирать верное направление в плане нравственности. Брюс не мог видеть, что с ним происходит в окружении самых опасных обитателей Аркхэма. Не в первый раз он замечал за собой желание злоупотребить своим именем и толщиной кошелька, чтобы потребовать у главы лечебницы впустить его. Но, как всегда, желание длилось всего секунду, прежде чем он осознавал, насколько это плохая затея. Использование авторитета, подобно избалованному ребенку, никому не принесет пользы, а давление на персонал не будет внушать уверенности тем людям, которые должны помогать Джону. Брюс просто должен был признать, что это — то, что он не может контролировать. Пока еще. — Я оставляю вас, Брюс. Пришла пора искать место получше. Это был не простой выбор: «Бэтмен или Альфред», — но принять один из них оказалось не так сложно, как Брюс ожидал. В конце концов, существовала масса других способов помочь Готэму, и только один Альфред Пеннифорт — один из тех людей, которых Брюс больше не мог потерять. Однако, он чувствовал, что вес ответственности теперь висит на его плечах куда ощутимее, чем когда это делали плащ и доспехи. Он чувствовал, как покалывало его кожу всякий раз, когда он видел сигнал, озаряющий небо. Видел, как прежняя жизнь зовет его, тянется к нему, умоляя ответить. И он почти сделал это позавчера. Почти сбежал в пещеру, спрятался в безопасности и комфорте, которые ему всегда предлагал кевлар; не обязательно куда-то идти или что-то делать, просто нужно... Нужно... Вот почему Брюс остановился: он понял, что имел в виду Альфред, предупреждая его о навязчивой идее. Когда что-то становится принуждением, независимо от первоначального намерения, оно должно закончиться. В какой-то день закончится. По крайней мере, он надеялся на это. Брюс не отказывался от Готэма, он хотел продолжать сражаться; просто пройдет немного больше времени, прежде чем появятся видимые результаты. И Аркхэм — первое, с чего он планировал начать. Он был хорошо осведомлен о возможном конфликте интересов, но это не смогло сдержать его, потому что Аркхэму нужна помощь — и он получит ее независимо от того, кого там лечат. Но Аркхэм сопротивлялся. Совет директоров использовал их связь с Джоном, как средство, удерживающее его. Но Брюс не собирался отступать так быстро, как бы грязно они ни сражались. Он по-прежнему набирал тот же номер телефона, который отклонили несколько минут назад, когда Альфред вошел к нему в комнату, и разочарование, должно быть, было написано на лице Брюса слишком отчетливо. — Что на этот раз? — спросил Альфред, расчищая место на столе для подноса с завтраком. Брюс вздохнул и протер глаза. — Со-заговорщик. Человек, посланный навредить Wayne Enterprises изнутри. Глаза Альфреда широко раскрылись от негодования. — Господи, серьезно? Это довольно низко, даже для них. — Все в порядке. Они бросили его при первом же упоминании об адвокате. Альфред кивнул, но ничего не сказал, вручая Брюсу чашку кофе. Когда он наконец заговорил, в его голосе послышалась неуверенность. — Вы думаете... — Он сделал паузу, и Брюс уже знал, что последует дальше. У них уже состоялся подобный разговор, когда Брюс поведал о своих планах. — Я понимаю причины, по которым вы хотите исправить Аркхэм, но, возможно, вам стоит подождать. Это не единственное место, которому вы можете помочь. Когда они увидят то хорошее, что вы делаете в другом месте, возможно, они станут гораздо более услужливыми. Это неплохая идея. Брюс не мог обвинять Аркхэм в том, что они не желают связываться с ним, даже до скандалов и трагедий его никогда не рассматривали, как человека умеющего руководить, но... Джон. В то время пока Брюс отстаивает свою честь, Джону приходится терпеть халатность сотрудников Аркхэма и... это несправедливо. Брюс не мог так поступить с ним. И ведь не только Джон — все пациенты Аркхэма получат выгоду от изменений, которые он хочет ввести. Он не мог просто сдаться. Ему нужно продолжать прорываться вперед. И даже если это означает воспользоваться финансовыми трудностями Аркхэма в свою пользу — пусть будет так. Ясность отразилась на лице Брюса так же ярко, как и разочарование несколько мгновений назад; ему не пришлось говорить ни слова, чтобы Альфред его понял. — Хорошо, сэр. И это последнее, что он произнес. - Джон — первое, на чем все еще концентрировалось сознание Брюса двумя днями позже, после похорон Регины. Сидя в ожидании, в памяти всплывали другие похороны, где Джон сидел рядом с ним — неловко и нервно — выглядел совершенно потерянным, но старающимся изо всех сил скрыть это. Тогда Брюс не знал, что с ним делать, но теперь он мог только мечтать о возвращении в те времена, когда их отношения были намного проще. Возможно, однажды так и будет. Брюс мог только надеяться. И открытка Джона. Эта чертова открытка плюшевого медведя с забинтованной головой и термометром во рту... Брюс постарался прикрыть рот, пряча улыбку, и это заставило его сжаться от раскаянья. Он не должен был чувствовать ничего близко похожего на любовь к человеку, который был причастен к смерти Регины; он должен был ненавидеть его, и он не собирался напоминать себе, что не делает этого. Брюс контролировал себя достаточно долго, чтобы выразить соболезнования семье. На протяжении всего процесса он заметил на себе несколько сомнительных взглядов, и это могло говорить о вине, но он был уверен: их глаза спрашивали, почему Брюс не на месте Регины. Как только Брюс вернулся домой, он сразу нашел ту открытку. Он находился в таком состоянии, которое не смог бы описать, и провел целые десять минут в своем кабинете, разглядывая ее. Джон правда... он так сильно старался, и осознание этого причиняло Брюсу боль. Брюс мог — должен был сделать — намного больше. Но теперь он мог: эта открытка вдохновила его. Это способ связаться с Джоном без посещений. Это, наверное, ужасная идея, совершенно несмешная шутка, но он не знал, что еще сделать. Он даже не собирался писать письмо, он и не знал, о чем написать, да даже если бы и написал — все это было бы неправильно. Он хотел попробовать прислать ему открытку, по крайней мере, благодаря этому Джон узнает, что Брюс его не забыл. - Первая встреча с советом директоров Аркхэма прошла не так плохо, хотя определенно могла пройти и лучше. Тем не менее, они не отказались от него, и Брюс уже считал это маленькой победой. Он осторожно упомянул о некоторых своих планах по реформированию Аркхэма, давая понять, что его чековая книжка весьма доступна для использования, а это определенно подсказывало некоторым членам совета голосовать в его пользу. В остальном ему оставалось только стараться очаровывать их и надеяться, что остальные поддержат его. Когда заседание кончилось, он выследил доктора Леланд. Она сразу же огородилась от него, поднимая руки, пытаясь отвлечь. — Я уже говорила вам… — Все в порядке, — уверил ее Брюс. — Я здесь не для того, чтобы пытаться переубедить вас. Он вытащил открытку из внутреннего кармана пиджака и передал ее. — Я просто хотел, чтобы вы передали это Джону. Леланд осторожно взяла открытку, и, как только она осмотрела ее, нахмурилась. Эта открытка не точная копия той, которую когда-то дал Брюсу Джон, но по крайней мере она продолжала тему плюшевого медведя. И... с точки зрения любителя, выглядела она, вероятно, довольно безвкусно. — «Поправляйся скорее»? — Леланд косо посмотрела на него, приподнимая бровь. — Это шутка. Мм... личное. Он поймет, — с надеждой произнес он. Леланд долго смотрела на Брюса, пока не вздохнула и кивнула: — Я передам. — Спасибо, — поблагодарил Брюс заранее, хотя Джон пока не видел эту открытку. Он повернулся, готовый уйти, но Леланд, похоже, было что сказать. — Я слышала, что вы присоединяетесь к нам. Брюс, как можно естественнее, пожал плечами. — Пытаюсь. Леланд выдержала паузу, и Брюс понимал, что последует дальше. — Мистер Уэйн... Поверьте, я не против помощи, я только приветствую ее, но Джон... Теперь настала Брюса поднимать руки. — Я здесь не для того, чтобы вмешиваться. Просто я увидел, в каком состоянии находился Джон, после того, как он вышел отсюда, и сколько он пережил... Аркхэму нужна помощь, и я хочу, чтобы все его пациенты получали максимальную помощь. Чтобы их не бросали на произвол судьбы, когда они выйдут за его пределы. Леланд напряглась на словах Брюса, и он был готов заверить ее, что вовсе не обвиняет ее ни в чем, но, видимо, ее гнев был направлен на что-то другое. Когда она заговорила, ее голос стал мягче. Печальнее. — Наш бюджет настолько плотно распределен, что мы не можем помочь всем. И Джон... Ее голос стал почти задумчивым, словно она вспомнила о старом друге. И, может быть, так и было. Джона содержали здесь много лет, Аркхэм — единственное место, которое он мог называть домом, и здесь были люди, которые могли бы быть Джону Доу, ну, самыми близкими, почти семьей. — Он был готов уйти. Я не знаю... Я правда думала, что с ним все будет хорошо. — Голос Леланд смягчился еще больше. — Похоже, я ошибалась. — Вот почему я хочу помочь. — Брюс представить себе не мог такой выбор: решать, кто из пациентов получит помощь, а кто останется предоставленный самому себе. Все это просто неправильно. Леланд слабо улыбнулась. — Что ж, не думаю, что мы в том состоянии, чтобы отказываться от нее. — Улыбка медленно исчезла с лица. — Но все, что вы сделаете, может серьезно повлиять на действующие правила, подумайте еще раз. Брюс не собирался спорить с этим. Тем более с Леланд. И, видя ее отношение — отказывать кому-то вроде Брюса Уэйна в том, что он хочет, это дает ему надежду. Возможно, с Джоном все будет в порядке. - Брюс пытался не считать дни. Действительно пытался. Но с каждым днем, не получая ответа от Джона, Брюс все больше и больше беспокоился. Возможно, открытка и впрямь была плохой идеей. Он должен был пойти с письмом — одного было бы достаточно. Он мог позвонить Леланд, проверить, действительно ли та передала открытку, но, помня об их разговоре, он был уверен, что это действие только заставит ее еще меньше позволять переписку в будущем. Так он и проводил дни в ожидании, помогал оправиться компании от тех трагических событий, проводя больше встреч в Аркхэме. И вот, через две недели после отправки открытки, в тот редкий момент, когда Брюс не думал о Джоне, Альфред подошел к нему с конвертом в руке. — Из Аркхэма, — произнес он. Брюс осторожно, желая казаться менее нетерпеливым, чем был на самом деле, взял конверт. Внутри лежал сложенный лист бумаги; развернув его, он увидел рисунок плюшевого медведя. Внезапное чувство настолько сильно тронуло Брюса, что он был вынужден ухватиться за стул и сесть. Джон ответил. После всего того ожидания и волнения, Джон наконец ответил и... он оценил шутку. Он подыграл ему. Брюс не был уверен, смеяться ему или плакать. Возможно и то, и другое. Он поднял глаза, увидев, что Альфред уже ушел, оставив его наедине с самим собой, и принялся изучать рисунок. На медведе была надета рубашка с логотипом Аркхэма на груди, со лба свисала прядь волос. Брюс предположил, что это нужно было для того, чтобы более ясно представить себе Джона, и, когда он увидел лейкопластыри, перекрещенные на сердце Джона, он нахмурился. Брюс не был уверен, что это значило. Сердце Джона тоже разбито? Но вместо того, чтобы тратить время на выяснения, он взялся за бумагу с ручкой и принялся писать ответ. Ты в порядке? Брюс скомкал бумагу и взял новый лист. Не слова. Если Джону нравится использовать рисунки, то пока они будут придерживаться этого. Художественные таланты Брюса оставляли желать лучшего, и ему потребовалось три попытки, прежде чем получился рисунок того, что можно было назвать плюшевым медведем; он нарисовал костюм, галстук, а вместо глаз — буквы R и U, при этом слово OKAY образовало собой рот. Упаковав его в конверт, Брюс отослал письмо, надеясь, что ему не придется ждать ответа еще две недели. - Четыре дня спустя. И на этот раз у Джона-медведя было печальное лицо. Повторяя дизайн Брюса, вместо глаз его были нарисованы буквы N и O. Лейкопластыри по-прежнему перекрещивали его сердце, а сам он стоял у окна, сжимая прутья решетки. Брюсу нужно было решить, что ответить. Должен ли он извиниться? Сказать, что он скоро придет? В конце концов он взял рисунок Джона и пририсовал к нему лапу Брюса-медведя, лежащую на плече Джона в качестве поддержки. Это все, что он смог придумать. Боже, ему тяжело даже с простыми рисунками. Упаковав письмо в новый конверт, Брюс отправил его, задаваясь вопросом, посчитает ли Джон этот рисунок достойным ответа. - Джон ответил, и в течение следующих нескольких недель они продолжали обмениваться рисунками, Брюс отправлял каждое письмо в тот же ящик, что и первую открытку. С каждым следующим ответом, беспокойство медленно сменяло собой волнением, ведь они не могли увидеться друг к другом, но, по крайней мере, они общались. Некоторые из рисунков даже заставляли Брюса смеяться, как например тот, на котором Джон-медведь жаловался на качество пищи Архэма. И это выглядело забавно: тридцать человек в виде плюшевых медведей представляли собой заключенных лечебницы. Но на удивление Брюсу было хорошо, впервые за два месяца ожидания. До тех пор, пока он не отправил рисунок Брюса-медведя, сидящего за столом напротив Джона-медведя, который представлял собой первый визит Брюса. Ответ Джона занял куда больше времени, чем обычно, а то, что наконец пришло к Брюсу, являлось его собственным рисунком с вычеркнутым Джоном-медведем. Под рисунком расположились всего два слова, от которых сердце Брюса отяжелело, словно превратившись в свинец: Не готов. Брюс просто смотрел на рисунок долгое время. Всего два слова, пробравшиеся глубоко под кожу. Джон не готов. Брюс не мог отрицать, что разочарован. Возможность провести первый визит поселилась в его сознании с того самого дня, когда Джона заперли, и он вправду думал, что Джон тоже хочет видеть его, но, по-видимому, нет. Он попытался выяснить, что он сделал не так, и как ему исправить это. Его атаковал соблазн отказаться от рисунков и написать письмо. Но он не мог этого сделать, когда рисунки работают так хорошо. Скорее всего, это только напугает Джона, а это может вылиться в катастрофические проблемы. Снова взглянув на картинку, Брюс попытался придумать что же нарисовать. По итогу он нарисовал Брюса-медведя, стоящего за Джоном-медведем, обнимавшего его, показывая, что Брюс понимает его и дает ему столько времени, сколько нужно. Когда пришел ответ, в котором Джон-медведь тоже обнимал его, Брюс вздохнул так, словно кто-то передавил ему гортань и мешал нормально дышать, а теперь отпустил его, и он мог свободно вздохнуть. И в последующие недели он старался не настаивать, просто рассказывал Джону, что с ним происходит на работе, рисуя ужасных плюшевых медведей в костюмах. Всякий раз, когда он приходил в Аркхэм на деловые встречи, он старался не смотреть в сторону защищенного крыла, но терпел неудачу с этим чаще, чем хотелось бы. В редких случаях он видел Леланд, спрашивал у нее о Джоне, но получал в ответ лишь мутные заверения, что он делает успехи. И Брюс знал, что конфиденциальность личного дела пациента не позволяет ей раскрыть больше информации, но все же, может, она могла сказать еще что-нибудь? — Просто дайте ему время, — сказала она. И спустя почти пять месяцев у Брюса возник соблазн спросить, сколько еще времени потребуется Джону. Спустя пять месяцев соблазн снова вернуться на крыши Готэма вспыхнул как никогда до этого. Оборудование все еще там — в пещере, просто ждет, когда им воспользуются, подпортившееся немного, но не сильно. Никто не узнал бы, и даже если Альфред узнал, Брюс все равно не был бы Бэтменом, он бы просто воспользовался оборудованием, чтобы увидеть Джона. Это же не так плохо, верно? Что-то внутри ответило за него, болезненно скручиваясь, напоминая, что если ему приходится придумывать оправдания, значит, да, это плохо. И ничего, кроме собраний, советов и документов, не обогащало его дни, только рисунки от Джона помогали ему ждать, но настроение Брюса стремительно падало вниз и так сильно, что даже Альфред разговаривал с ним только тогда, когда он этого хотел сам. - Я готов. Это было написано под картиной, почти такой же, как на той, которую посылал Брюс раньше, с теми же плюшевыми медведями, которые сидели друг напротив друга за столом. Но на этот раз Джон-медведь не был зачеркнут, и у него была улыбка, хотя лейкопластыри все еще формировали крест на его сердце. Брюс с нетерпением ждал того дня, когда сможет сорвать их. И внезапно позитивный настрой сменился тревожностью, которую Брюс не ощущал довольно долго, например, страх и волнение во время кулачного боя. Он задался вопросом, взять ли ему подарок Джону, но вспомнил, что Джона держат в максимально защищенном крыле лечебницы, хотя они и позволяли Джону пользоваться карандашами, поэтому, может быть... Нет. Лучше все делать последовательно. Встретиться с Джоном, убедиться, что с ним все также хорошо, как говорила Леланд, и уйти. У них еще будет время для общения. Встречу запланировали на следующий вторник, до которого оставалось целых четыре дня — четыре дня ожиданий, и Брюс не мог вспомнить, когда бы время двигалось столь же медленно. Но скоро настал тот день, и Брюс стоял за воротами лечебницы Аркхэм, едва сдерживая нервозность, с которой он ходил на грани сердечного приступа. Все будет хорошо, думал он снова и снова, но сколько бы раз он это не повторял, по-настоящему поверить в это не получалось. Когда он шел по длинным коридорам лечебницы, Брюс задавался вопросом, чувствует ли Джон то же самое. Или, быть может, он взволнован, мечется в своей камере, скрестив руки, с широченной улыбкой на губах. Одной мысли об улыбке и о том, как искрятся эти зеленые глаза, было достаточно, чтобы Брюс захотел развернуться и сбежать. Он пока не мог видеть улыбку Джона, он не заслужил ее. Озабоченный мыслями о Джоне, Брюс не заметил, как добрался до места назначения, пока доктор Леланд не встретила его. Он пожал ей руку, произнес какие-то слова, которые ему не запомнились: он был слишком занят, слишком сосредоточен, чтобы связно говорить, но она, похоже, не была на него в обиде, мило улыбнулась в ответ и открыла дверь. Брюс вошел в маленькую комнату, которую разделяла стеклянная стена. Маленький стол и стул были установлены на таком же стекле, из которого состояла стена, у двери напротив стоял еще один охранник. Никаких признаков Джона не наблюдалось. Брюс сел на неудобный металлический стул и скрестил пальцы, пытаясь унять дрожь. Все в порядке, сказал он еще раз, но получилось также неэффективно, как и раньше. После долгого ожидания, похожего на час, но на самом деле не более пяти минут, охранник с другой стороны стекла открыл дверь, и Брюс изо всех сил старался не дышать. Он услышал грохот цепей и шаги, и его сердце забилось так громко, что удивительно даже, что никто в лечебнице его не услышал. Все будет хорошо. Все будет хорошо. Все будет хорошо. Бледная пара рук — первое, что появилось в дверном проеме, а Брюс остался совершенно неподвижен. Он ждал этого момента шесть месяцев, три недели и четыре дня, но теперь, когда Джон стоял всего в нескольких футах от него, он чувствовал себя совершенно не готовым, и желание сбежать усилилось в десять раз. А когда Джон повернулся к нему и поднял глаза, Брюс мгновенно замер на месте, и любые мысли о бегстве стали излишними. Брюс не смог бы двигаться прямо сейчас, даже если бы судьба всей Вселенной зависела от него. Джон двигался вперед, не разрывая зрительного контакта, и когда он сел на свое место, между ними возникла тишина, та самая, которую люди называют оглушительной. Джон первым нарушил ее, слегка наклонившись вперед, и произнес мягким и странным голосом: — Привет, приятель.