***
Мне не позволили вернуться. Драконы Зубьих скал покинули королевство людей, позабыв меня по приказу своего правителя. Отец не мог допустить, чтобы мир, полученный таким тяжёлым трудом и жизнью его сына, был нарушен. Я помог создать этот мир, теперь должен был сохранить его. Когда король Верон скончается и престол получит его сын, я ещё буду жив. Когда кронпринц Родрик, окончив свой век, передаст корону Аарону, я ещё буду жив. И буду жив, когда правнуки Аарона займут своё место на его троне. Даже спустя пять поколений королевской семьи я ещё буду достаточно молод, чтобы служить им. Хотел ли я этого? Нет. Я уважал Верона и по-своему привязался к нему, но не питал симпатии к его сыну. И именно в этом заключалась моя беда: как и я, мой отец не доверял наследному принцу. Я не знал, увижу ли снова родной дом и свою семью, но смиренно принял возложенный долг. Дни потекли своим чередом. Больше не нужно было созывать полководцев, считать потери душ и золотые убытки, но на королевский совет легли вопросы последствий. Нам предстояло изменить и решить очень многое. Я занимался делами, когда в мои палаты, проигнорировав стражу, заглянула кучерявая головка младшего принца. Осторожно, словно лесной зверёк, он подкрался ко мне и замер тенью над бумагами, не сводя с моего лица любопытных глаз. Юный Аарон прежде бывал в стенах королевского замка только в качестве гостя на пиршествах у своего дедушки. После свадьбы сэр Родрик забрал супругу к Закатным горам — землям, принадлежащим королевской семье, — где издревле доживали свой век младшие сыновья, не имеющие права на престол и не желающие заседать в совете. Возможно, решение отдалить Аарона от дворцовых стен исходило от матери: она хотела уберечь его от войны и страха. Теперь же в этом не было необходимости. Именно по этой причине я не знал о младшем принце ничего, кроме происхождения, так же как и он обо мне. Я не представлял, что его могло заинтересовать в моей персоне, поэтому не спешил прерывать работу и поднимать на него взгляд. — Вам что-то нужно, ваше высочество? — Это правда, что ты владеешь магией? — удивил он меня неожиданным вопросом. Конечно же я владел ею, как и любой дракон. Но и среди людей встречались колдуны и знахари, пытающиеся постичь тайные знания, поэтому я не видел смысла скрывать свой дар. Вот только то, что я показывал при дворе, скорее являлось безобидными фокусами, чем истинной магией. — Немного. Хотите посмотреть на чудеса? — Хочу, чтобы ты научил меня им. Я опешил. Не знал, что на это ответить. Справившись с удивлением, я поднял голову и внимательно вгляделся в его лицо, пытаясь увидеть, насколько он серьёзен. Я мог понять желание ребёнка, но тратить силы и время имело смысл лишь на решение взрослого. Пока я подбирал аргументы для отказа, принц терпеливо ждал, не сводя с меня сияющих решимостью глаз. — Магия — сложное искусство. Ею не овладеть за один вечер или день. Вы уверены в своём желании? Зачем рыцарю… — Я не желал быть рыцарем, — он перебил меня звонким, словно пощёчина юной леди, признанием. Но как только последнее слово слетело с губ, он отвёл взгляд, будто устыдился себя. — Я горд, что стал частью славного ордена. Горд, что ступаю дорогой предков, продолжаю традиции семьи. И я счастлив видеть торжество и гордость в глазах дедушки. Но это не то, чего я хотел. — Выбор и желания — роскошь, недоступная королевской крови. На вас возложен великий долг. Когда-нибудь вы сядете на трон, и знания, полученные в ордене, окажутся бесценными. Юный Аарон выглядел обречённым — словно потерял свои яркие краски. Я мог понять его, но не позволить себе сочувствие. Чем раньше он научится поступаться собой, тем лучше и для него, и для Арадея. Но принц не отступил так легко. — Я знаю. Но я не отказываюсь от долга. Лишь хочу найти в нём что-то для себя. Магия будет не менее полезна мне, как воину и правителю. Поэтому ты должен обучить меня тому, что знаешь. Я чувствовал, что уступаю. И дело было вовсе не в решимости, упрямстве или аргументах. Я малодушно желал пообщаться с этим мальчиком подольше, узнать его ближе и посмотреть, как он изменится. Хотел увидеть, во что превратят его время и королевская кровь. — Это приказ? — Это просьба. И я сдался. Аарон приходил ко мне почти каждый вечер. С самого утра им занимался орден — воспитывал тело и дух, а ночью, среди огарков свечей, я тренировал его разум. Мы не создавали тайну из своих встреч — другого времени просто не было. Как будущему наследнику престола, Аарону предстояло узнать очень многое, начиная с различий в диалектах общих языков и заканчивая военным делом. Орден готовил из него не просто рыцаря для турниров, но достойного преемника короля. День принца был расписан по минутам до позднего часа, но неизменно, освободившись от всех дел, он шёл ко мне. Порой, желая успеть всюду, он отказывался от сна и пищи, но никогда не жаловался. Не потому, что боялся моего гнева, понимал своё шаткое положение в роли ученика или понимал и принимал свой выбор, а из любви к тому, чем занимался. Ему действительно нравилась магия и он осваивал её, не принимая поражений. Или, как я желал верить, ему нравилось время, проведённое со мной. Аарон привыкал к моей персоне постепенно, я приручал его, как милого зверька, но всё оказалось просто: он сам тянулся ко мне, ведомый любопытством. Я поощрял его интерес, охотно отвечая на все вопросы, и вскоре они сменились мыслями, событиями и мечтами — откровениями самого принца. Его радовали истории, рассказанные мной, и нравилось, что я слушал его. Прошло немного времени, и у него вошло в привычку прибегать в мои палаты среди бела дня: делиться достижениями или просить совета. Порой мне казалось, что он намеренно выкрадывал минуты и находил причину только бы отвлечь меня от дел и показать, чему он научился. Давая согласие, я был уверен, что иду на поводу баловства и пара недель упорного труда без надежды на успех остудят упрямство и пыл. Как сильно ошибся я понял, когда счёт нашим встречам пошёл на месяцы, а затем и годы. Принц рос и менялся на моих глазах. Я наблюдал, как крепнет его тело и темнеет золото волос, как грубеет голос и взрослеют мысли. Его лицо ещё не покрылось первым пушком, а я уже видел (считал), сколько женских сердец он разобьёт. Я гордился его успехами, улыбался его рассказам, переживал душой за неудачи, с каждым прожитым днём привязываясь к нему всё сильнее. Я полюбил его всем сердцем. Но слишком поздно понял, какой любовью именно.***
Король умер. Да здравствует король? Верон скончался, когда Аарону шёл четырнадцатый год. Как бы я ни оберегал его, не всё в моих силах: охотничьи угодья не место для придворного советника драконьего рода. Короля внесли в замок на руках, в окровавленных повязках возложив на монаршье ложе. Едва войдя в палаты, я ощутил вкус смерти на кончике своего языка. Я не хотел прощаться с ним, но никакая магия не могла залечить столь серьёзные раны. Позже бледный и скупой на слова от горя Аарон поделился со мной: Родрик лично зарубил мечом жеребца, что сбросил короля с себя и раздробил копытами кости, как и конюха, седлавшего его. Может быть, меня бы и тронула эта история, как и весь остальной двор, да только я знал, как сильно кронпринц желал занять трон. Ведь он ждал этого очень долго. Родрика короновали. И мир закончился. — Ящеры могут принимать человеческий облик, — провозгласил он со своего высокого трона, впервые собрав совет. — Так что мешает им просочиться в наши стены под чужой личиной и разорить, развалить королевство изнутри? — Что вы хотите этим сказать, ваше высочество? Его тяжёлый взор обратился на меня. — Найди мне того, кто сможет распознать дракона под людским обличьем. Мудреца, мага, собак, да хоть свиней, мне всё равно. Но мы должны избавить замок от этой заразы. Моими силами со двора были изгнаны (а позже и казнены) два десятка человек — случайных гвардейцев, служанок, стражников. Но Родрик на этом не остановился. — Необходимо очистить земли. Если где-то в моём королевстве проживает кто-то из этих зверей — наказание — изгнание. — Но они не нарушают закона. — Теперь нарушают! С сего часа и дня. Сотни драконов, проживавших в Арадее ещё с первых мирных времён, были разлучены со своими семьями и отправлены к горным хребтам, за пределы границы. Их участь оказалась самой милосердной. — Отныне любой дракон, ступивший на земли Арадея, приравнивается к преступнику, нарушившему договор. И я буду награждать золотом каждого, кто принесёт мне его голову. — Это же объявление новой войны! Множество людей выйдет охотиться на них на их же землях, только бы получить золото! Драконий король не станет этого терпеть. Нынешний протест был озвучен уже не мной: прочие члены совета пришли в не меньший «восторг» от решений Родрика. — Никогда не думал, что в советчиках моего отца одни трусы. Именно из-за таких, как вы, мы и проиграли войну, — ответил король с ледяным спокойствием. Больше никто не возражал. Мы занимали свои места не по счастливой случайности — нам хватало ума понять, когда борьба не стоит своей цены. Я сумел уменьшить потери, предупредив отца, а ещё пустив слух о том, сколько на самом деле золота выдаёт алчный король. Но каждый день я ждал новых безумных решений. Родрик был жесток не только с моим народом, его собственным подданным приходилось терпеть не меньше. Он упивался властью и творил, что вздумается. — Если вы не можете защитить свои же владения — вы недостойны владеть ими, — отвечал он пришедшим за защитой от разбойников и воров. В итоге оставлял просящих один на один со своей бедой. Когда лорд Хорлбран пришёл с вестями о браконьерах, истребляющих белоснежных оленей в его угодьях, король пообещал разобраться с ними. Но затем: — Следующая моя охота пройдёт в твоих лесах, и дичью будут твои же олени. Я хочу лично оценить, настолько ли они хороши, что имеют ценность, равную затратам казны. «Чем же вы тогда лучше браконьера?» — читалось в глазах рыцарей и лордов, присягнувших короне. Как мало было среди нас тех, кто присягнул самому Родрику. Конечно же были и те, кто поддерживал нового правителя. Как правило они находились среди тех, кто не одобрял заботу Верона о своём народе и кому не было важно, чью кровь проливать. Свои или чужие — они не ставили различий. Но куда больших возмущала и пугала жестокость Родрика. — Подданные не любят моего отца, ведь так? В голосе Аарона звучала болезненная для меня надежда. Он приходил ко мне ежевечерне и до позднего часа сидел в моих палатах, окружив себя книгами. Здесь его никто не мог побеспокоить, и он занимался, время от времени нарушая тишину, чтобы обсудить прошедшие события. И крайне редко говорил об отце. Я не знал, что ему ответить. Вспоминал, как, прогуливаясь по замку, встречал в коридорах Рубиновой башни (принадлежащей его величеству) заплаканных, жмущихся к стенам девушек, укрытых лишь тонкой сорочкой. Они попадали в постель Родрика под страхом смерти и покидали его покои, истерзанные душой и телом. Мог ли я рассказать об этом Аарону? Нет, никогда. — Почему этот вопрос беспокоит тебя? — Отец жесток со своими людьми. Будь я на их месте, тоже бы ненавидел его. — Но с тобой он добр? — Меня для него нет. «Тем лучше для тебя», — подумал я украдкой, а принц тем временем продолжил, задумчиво и глухо, будто для самого себя: — Наставники в ордене говорят, что после тьмы всегда наступает рассвет. И что вскоре солнце взойдёт над Арадеем. Я снова не придал значения тревожным словам. В тот момент я думал лишь о том, что хочу отвлечь своего солнечного рыцаря от его мрачных дум. — Как закончишь с картами, подумай хорошенько и выбери музыкальный инструмент. Я покажу, как зачаровать его, чтобы он всегда играл музыку. Аарон засиял, и пасмурно серый цвет его глаз сменился ясной голубизной. Когда он радовался, мальчик, пришедший просить о наставничестве, казался многим старше юноши-воина, сидевшего передо мной.***
— Кристиан! Проснись, Кристиан, я должен рассказать тебе! Принц влетел в мои палаты ранним утром, принеся с собой радостный восторг и алые краски рассвета: первым делом он кинулся к окну и с шумом раздвинул шторы. Стражники не могли отказать его высочеству, поэтому пропускали его всегда. Но впервые он потревожил меня так рано. С недовольным сопением, не желая ощущать на своей коже прохладу утра, я завернулся в одеяло с головой. Сон уже оставил меня, но я хотел посмотреть, как поведёт себя принц, и к своему довольству ощутил, как прогнулась перина под его весом. — Кристиан! Ты не поверишь, что случилось! — М? — промычал я, давая понять, что слушаю его. — Я смог зачаровать арфу! Сам! И я провёл ночь с прекрасной девушкой. Я всё ещё ощущаю на себе её женственную влагу. Моё сердце сковало холодом, и на мгновение мне показалось, что оно перестало биться. В порыве глупой надежды, я убедил себя, что ослышался или же что Аарон имел в виду совсем не то, что я услышал. Откинув одеяло, я обернулся к нему. Мечтательный взгляд принца был устремлён глубоко в себя, он продолжил говорить, не видя меня. — Я наложил на арфу чары, и она запела для нас. По комнате лилась прекрасная мелодия, мы слушали её в объятиях друг друга, и вдруг она поцеловала меня! Не помню, как оказался в постели, меня вели её руки, а губы дарили такое блаженство… Всё как в тумане, помню её прекрасные волосы и как они щекотали меня во время поцелуев. Помню её груди, такие твёрдые и упругие, она сама положила мои ладони на них. Помню её голос… Как сладко она стонала, когда я был в ней. Я никогда не испытывал ничего подобного! С каждым его словом в моей груди словно обрывались нити, удерживающие бьющийся орган. Я бы не назвал это болью. Скорее обидой, что я вынужден всё это выслушивать. Поймав себя на этой мысли, я утопил чувства глубоко в себе и лишь тогда сумел улыбнуться. — Ты стал мужчиной. Мои поздравления. Принц будто только сейчас очнулся и вспомнил, что не один. Его взгляд стал более ясным, и он обернулся ко мне с недоумением, застывшем на лице. — Ты не рад, да? «А должен?» — хотелось спросить мне. На самом деле я действительно желал, чтобы мои поздравления, мои улыбка и радость были искренними. Но я не чувствовал ничего, кроме ноющей обиды. — Я просто не понимаю, почему ты пришёл с этой новостью ко мне. Почему ни к кому-нибудь другому? Удивление принца было неподдельным. — Потому что ты мой единственный друг. И всё это случилось только благодаря тебе. Ведь это ты научил меня магии. Ты научил меня этой прекрасной мелодии. Без тебя я бы не смог завоевать её, не произвёл бы на неё впечатление, — он смущённо опустил взгляд, робко улыбнулся и добавил чуть тише: — Музыка действует на девушек подобно чарам, не находишь? «Дело не в музыке. Дело в тебе». Я ломал голову, как донести, какими мощными чарами обладает он сам. Даже сейчас я смотрел на него и не мог отвести взгляд. Витки тёмного золота волос обнимали шею, обрамляли лицо, и их хотелось намотать на палец, чтобы сравнить с начищенными до блеска кольцами. Я был уверен: последние проиграют в красоте. Чуть выдающиеся скулы, ярко очерченные брови, губы. Кусочки неба, укрытые ресницами. Загорелая кожа светлела в тени складок одежды, и меня жгло желание узнать, насколько она бела под рубашкой. Тренировки сделали его тело сильным и крепким, руки воина могли свести с ума любую девушку, только лишь обняв её. Но и без всего этого одного его имени — имени наследника короны — было бы достаточно. — Надеюсь, ты не влюбился в неё? — Нет! Но даже будь это и так, что с того? Я сделал глубокий вдох, догадываясь, что сейчас произойдёт. — С того, что нужен ей не ты, а твой статус, власть и деньги. И не ошибся. Принц изменился в лице, его глаза распахнулись в неверии и зажглись протестом. Он вскочил на ноги и, сжав кулаки, почти что закричал на меня: — Как ты можешь такое говорить?! Зачем ты говоришь такие отвратительные вещи? — Потому что я желаю тебе добра, Аарон. Я и сам встал с постели, намереваясь подойти и успокоить его. Но едва я протянул руки, как он отпрянул от меня. — Не желаю в это верить. Развернувшись на каблуках, он покинул мои палаты, не дав мне времени объясниться. Я остался один и не спешил звать слуг. Стоя посреди комнаты, я прокручивал в голове наш разговор. И лишь теперь вспомнил слова, которым не придал значения прежде: «Потому что ты мой единственный друг». Закованный в рамки дворцовых правил и жёсткого расписания, Аарон не имел друзей. У него не было времени на игры с другими детьми в детстве и нет времени на общение со сверстниками сейчас. Те часы, что были свободны, он проводил со мной. Тянулся ли он ко мне от безысходности или что-то во мне действительно привлекало его? Даже если это так, я не желал обольщаться. Но доверие, оказанное им, бальзамом исцеляло раны. И я ощутил стыд. Оклеветал ли я незнакомую мне деву только потому, что действительно беспокоился о нём? Или же потому, что не желал отдавать его ей? Если так, то я предал его. Аарон пришёл ко мне в тот же вечер. Заготовленная мною речь о том, насколько я был неправ, разбилась о его извинения. Я не успел сказать и слова и не посчитал нужным настаивать. Тепло улыбнувшись, я лишь ответил, что всё понимаю и вовсе не думал злиться на него. Всё пошло своим чередом. Позже выяснилось, что я оказался прав и юная дева и вправду имела виды на трон. Не имею представления, как Аарон узнал об этом, но он сохранил верность себе и своему благородству. Оставив на сердце зарубки опыта, он постарался поскорее забыть, заверив меня, что не желает причинять ей вред. И я исполнил его желание: девушка покинула замок абсолютно невредимой. Ровно в том и с тем, с чем была в постели принца. Однако этот случай стал исключением. Впредь я намеревался (и был уверен в своём решении) никогда более не вмешиваться в его отношения.***
Аарон влетел в мой кабинет посреди бела дня. Уже только это заставило насторожиться. Но тревогу вызвало его бледное, лишённое крови лицо. — Отец хочет взять меня на охоту. Он упал на стул передо мной и сжал пальцами столешницу. Его реакция пугала больше обыденных слов. — Будь всё как всегда, ты бы не сообщил мне об этом. В чём дело? — Кто-то поймал и привёл в замок дракона. Он немногим больше кобылы и почему-то не превращается. Отец хочет выпустить его в лес и загнать, как животное. Он пожелал, чтобы я участвовал в этом. — Что?! Я так резко вскочил на ноги, что задел чернильницу. Краска вмиг залила бумаги, навечно впиталась в них, испортив документы. Но в тот миг я был в такой ярости, что готов был самолично разорвать их вместе с глоткой короля. — Родрик сошёл с ума! Слуги донесли, что монарх пребывал в ту минуту в Полуденном зале — комнате, где собирался малый совет для принятия решений, закрытых от чужих глаз. Сразу же назрел вопрос: почему меня не позвали на встречу? Как выяснилось позже, никто не собирал совет: советники сбежались к королю сами, едва получили тревожную весть. Когда я вошёл, собрались уже почти все. Разъярёнными осами люди, отвечавшие за благополучие Арадея, кружили вокруг короля, пытаясь донести до него здравый смысл. — Вы намереваетесь развязать войну?! Войну, на которую у короны нет ни мечей, ни золота! — Неужели? — хладнокровно отвечал Родрик на возмущения мастера над монетой. — А стали бы вы объявлять войну ради спасения своей собаки? Эта тварь дика и неразумна. — Потому что это детёныш, — мне пришлось вмешаться. Я бы не хотел, чтобы двор знал о моих познаниях, но иного выхода не было. Сумев привлечь к себе внимание, я занял место за столом, по правую руку от короля. — Лорд Вирол прав: убийство ребёнка равносильно объявлению войны. — Арадей ещё не оправился после предыдущей, — мастер над монетой почувствовал поддержку и подхватил за мной. — Земли, люди, казна — всё истощено! — Нам нечем будет ответить, если драконы снова нападут, — выступил сэр Доран, возглавляющий мечи, что охраняли королевский покой и жителей города, который окружал замок его величества. Он, как и всегда, остался хладнокровен: голос его звучал ровно и бесцветно. — А они нападут, как только весть о мучениях чьего-то сына или дочери дойдёт до них. Родители потребуют расплаты. И, даже не получив поддержку короны, могут попытаться отплатить сами. Одна выбившаяся нить распускает весь ковёр — события потянут за собой одно другое. — И как, скажите мне на милость, они узнают об этом? — подобный рёву, несущий угрозу голос короля заставил всех замолчать. — Не ты ли, Кристиан, лично позаботился о том, чтобы драконьей заразы не осталось в моём замке? Слова возражения пришлось проглотить. Любое из них могло обернуться против меня. — Кажется, вы забыли свою роль, — продолжил Родрик. — Вы мои советники, и дело ваше — давать советы. А решения буду принимать я. Ротт! Голос короля ревел, и рыцарь, что до сих пор изображал своё отсутствие, вздрогнул, испуганно оборачиваясь к монарху. — Что скажете вы? Именно ваш орден прославился убийством этих животных. Когда-то у вас был талант. Я хочу знать ваше мнение. — Я считаю идею хорошей, — сэр Ротт начал неуверенно. Взгляды собравшихся — напуганные, не верящие — обратились к нему. Он же не смотрел ни на кого, вертя в руках серебряную монету. — Мы не можем знать наверняка, разумен ли дракон. А если да, это будет хорошим уроком: никто из них больше не сунется в Арадей. Он хлопнул рукой, припечатав монету в стол. Резко, неуклюже поднялся — кресло за ним отодвинулось со скрипучим грохотом, покачнулось. Обернувшись к королю, рыцарь низко поклонился и произнёс, не поднимая головы: — Если позволите, я бы хотел присоединиться к охоте. Я много лет обучал рыцарей убивать драконов. Договор о мире обесценил мои старания. Наши клинки ржавеют, а навыки забываются. Без практики новое поколение воинов не сможет дать должный отпор, если потребуется. — Ты абсолютно прав, Ротт! — Родрик воодушевился и на его губах под пышными усами заиграла ухмылка. — Твои мальчики получат возможность испытать себя на деле. Но убить его, нанести последний удар должен мой сын. — Но Аарон не желает участвовать в этом зверстве. Я не смог сдержаться. Когда дело касалось моего мальчика, я терял привычное хладнокровие. Родрик сощурил тёмные, как у Верона, глаза и фыркнул себе под нос, тихо, но так, чтобы слышал каждый в зале: — Не иначе как из-за твоего влияния. Меня его желания волнуют мало. Аарону пора становиться мужем. Он не видел войны, но должен быть готов к ней. И должен быть способен опустить меч, глядя в глаза тому, кого убивает. В его словах искрилась крупица истины. «Собрание» окончилось взмахом руки короля. Я был уже у двери и ждал, пропуская вперёд сэра Ротта, когда Родрик вдруг обратился ко мне: — Задержись, Кристиан. Повинуясь, я вернулся на своё место. Когда последний придворный покинул Полуденный зал, монарх заговорил со мной непривычным для меня спокойным тоном: — Ты имеешь определённое влияние на моего сына, не так ли? — Не понимаю, о чём вы. Родрик усмехнулся, скривив уголок рта. — Сегодня ты отужинаешь со мной. Я хочу обсудить кое-какие личные вопросы с правой рукой моего отца. Разве я мог отказаться? Вечером я сидел за большим, усыпанным различными яствами столом, по правую сторону от короля. Кроме нас в обеденном зале не было никого, исключая слуг, что исправно подливали в чаши вина. Супруга Родрика так и не перебралась в королевский замок, оставшись проживать в землях Закатных гор, предпочтя уединение своему мужу. — Меня беспокоит, — перешёл к сути дела король, когда слуги убрали тарелки после первой перемены блюд, — привязанность Аарона к тебе. Беспокоит и в то же время вселяет надежду. — Что вы хотите этим сказать? — Ты единственный, кто может повлиять на него в решениях, необходимых мне. Я хмыкнул себе под нос, выражая сомнение. — И на какое решение вы хотите повлиять? — Я намерен развязать войну. Мой прибор звякнул о тарелку, и гнетущая тишина разрезала зал. Холодные, решительные слова всё звучали и звучали у меня в ушах. Я подозревал, но до последнего надеялся, что поведение Родрика не более чем глупость. Но сейчас, глядя в тёмные, испытывающие глаза, понимал: он не был глуп. — Но зачем? Мой голос остался ровным. — Территории, прилегающие к морю. Горная медь. Рабская сила, превосходящая человека. Уничтожение угрозы, что они несут мне, моим внукам и всему нашему роду. А ещё развитие. Я хочу построить новый мир на пепле их костей. Хочу отмстить за воинов, павших в драконьем пламени. — Положив на поле боя новых? Родрик усмехнулся, скривив губы на правую сторону. — Ты не разделяешь мои взгляды, не так ли? — Война отняла у меня всё: семью, дом, размеренную жизнь. Моё прошлое и настоящее. — Но ты получил будущее! То, что имеешь сейчас. Неужели ты не благодарен? Неужели не желаешь отомстить? Я смотрел на короля, не веря своим ушам. Мы столь долго взывали о милосердии к его народу, и он ни разу не услышал нас. Теперь я понимал почему. — Откуда такая уверенность, что вам одержать верх в войне? Ваши отец и дед не добились этого за десятки лет. — Теперь у Арадея есть союзники. Не только я желаю спать спокойно, зная, что ни один дом больше не будет сожжён. Родрик поднял кубок, предлагая выпить. Словно его слова были тостом, который следовало подкрепить вином. Я не противился, повторил жест — тянул время, чтобы придумать выход. Король осушил чашу и с шумом поставил её на стол. Алые капли остались на его бороде кровавыми мазками. Служка подбежал к нам с кувшином, спеша усладить монарха. И мне в нос ударил пряный запах яда. Дыхание перехватило. Кровь вскипела и превратилась в горячий поток, взбодривший, разогревший тело. Я знал, мои зрачки расширились и я стал похож на дикого кота, готовящегося к прыжку. Ноздри раздувались, жадно вдыхая воздух, и я смаковал вкус, обещающий смерть, на языке. Я поднял свой кубок. Служка замешкался, но налил вина и мне. Значит, яд предназначался только королю. Вот оно решение! Всё было так просто и решалось сейчас, в это мгновение. Я мог остановить войну бездействуя. Мой народ будет в безопасности. Я смогу вернуться домой. Тысячи жизней будут спасены. Я смотрел, как Родрик подносит чашу к губам и не мог поверить в свою удачу. В памяти всплыло лицо Аарона. Светящиеся счастьем, доверчиво улыбающееся мне. Моя рука дрогнула. Мог ли я причинить ему такую боль? Готов ли я был променять его сердце на чужие жизни? Хотелось ответить «нет». Вот только… — Я бы хотел решить ещё один вопрос, прежде чем выпить за наш устный договор. Король замер, бросив на меня косой взгляд. Ухмыльнулся и опустил кубок на стол. — Вы хотите не моей поддержки в Совете, не так ли? Она вам не нужна. Вы хотите, чтобы я переубедил Аарона. — Верно. Я хочу, чтобы ты внушил ему, что война оправдана. Он не сможет вести моё войско, жалея их. Я слишком поздно понял, что его сердце — сердце матери — чересчур нежное. Я не могу наполнить его ненавистью. Значит, ты должен наполнить его огнём праведности. Пусть поверит в светлое будущее, которое стоит отвоёвывать мечом. — Я понял вас. Я потёр подбородок, изображая задумчивость. Только изображая — решение уже было принято мной. Я улыбнулся и в тосте поднял бокал. — За славу Аарона! Король ответил мне поднятым кубком. — За сына, который прославит своего отца! Его глаза маслились самодовольством, пока он пил до дна.***
Аарон молчал на похоронах. Молчал и в течение последующих дней. Лишь единожды он удостоил меня словами, такими же холодными и мёртвыми, как и его глаза: — Ты предал меня. Ты не уберёг их. Он не смотрел на меня, избегая взгляда. И поэтому не мог увидеть боль, что разрывала меня на части. — Аарон… что я мог? — Ты столько лет защищал деда. Знаешь обо всём, что происходит во дворце. Почему не смог защитить отца? Разве не это твой долг — беречь королевскую семью? Его голос звучал тихо и глухо, будто бы нас разделяли стены. Я не хотел отвечать, но понимал, что должен. — Я присягнул короне, а не твоей семье. Аарон поднял голову, впервые со смерти отца посмотрел на меня. В его глазах читался ужас осознания. В глубине души он знал ответы, но был не готов принять их. Несколько чёрных дней он игнорировал меня. Я заглушал одиночество верой, что всё во имя его блага. В итоге принц сам пришёл в мой кабинет, заставив моё сердце волнительно биться. Я даже не понимал, почему так рад был увидеть его именно в ту минуту. — Я не могу простить тебя. Не так скоро, — Аарон даже не понимал, какую сильную надежду подарили мне эти слова и что для меня значили. — Но ты нужен мне. Нужен короне. Я не справлюсь без тебя. Это было его первое, но далеко не последнее мудрое решение правителя. Потом он сделал второй шаг. Со смертью Родрика мы прекратили свои встречи по вечерам, но я то и дело находил повод, чтобы заглянуть к нему, в его палаты, где он прятался от королевского долга. Я приносил бумаги, передавал просьбы и доносил вести (чем ранее никогда не занимался лично), а Аарон неизменно сидел в кресле перед шахматной доской Верона, не видя её. В один из таких вечеров он вдруг обратился ко мне, вертя в руках чёрную фигуру: — Кристиан, ты умеешь играть в шахматы? — Разумеется, мой король. Принц поморщился. Словно я оскорбил его или причинил боль этим обращением. — Можешь научить меня? Дед… король Верон когда-то обещал, но всегда был слишком занят. Я не помню дня, когда был так же счастлив, как тогда. Постепенно принц приходил в себя. И окончательно вернулся к жизни, когда в замок прибыла его мать. При ней он не позволял себе тоску. Лишь однажды, спустя месяцы, он вдруг открылся мне — как и всегда внезапно, без предисловий, глядя в пустоту: — Я всегда верил: вот-вот, ещё немного, я стану мужчиной, рыцарем, затем воином, и отец признает меня. Заметит, увидит. Когда он умер, я почувствовал себя так… словно у меня отняли последний шанс, — он помолчал немного, будто решал, что именно достойно слов. Когда заговорил снова, в его глазах искрила насмешка, а в голосе звучала горечь: — Позже я всё-таки понял: что бы я ни сделал, он бы никогда не полюбил меня. И дело было вовсе не во мне. Как же я гордился им… Гордость распирала меня, и я уже не мог сожалеть. Аарона короновали на шестнадцатом году. На его голову легла корона, которую он не желал. Но с высокого трона на подданных смотрел уже мужчина, а не юноша: за пару недель мой светлый мальчик повзрослел на годы. И он был хорошим правителем. Первый собранный им совет должен был представлять собой формальность — знакомство с теми, кто теперь служил ему, поздравления и поклоны. Юный король не сказал ни одного живого слова, принимая всё с благодарной улыбкой. Но как только вежливость была соблюдена, Аарон удивил всех первым же вопросом: — Что стало с тем детёнышем, которого пленил мой отец? — Я отправил его обратно к Зубьим скалам с эскортом, принеся извинения. Успокоившись и поняв, что в безопасности, он сумел стать человеком и поговорить со мной. Я лгал. В столь юном возрасте мы не могли обращаться. Но, в отличие от людей, я знал язык, чтобы расспросить его. И отправил домой прежде, чем тело Родрика внесли в Храм Сновидений. — Приношу свои извинения, что не поставил в известность. Мне следовало… Аарон прервал меня, не дав закончить. — Всё в порядке. Ты сделал всё правильно, но впредь — докладывай о таких вещах. Пока он говорил со мной, его голос звучал мягко, слишком мягко. Советники обменялись взглядами, почувствовав различие, когда король обратился ко всем собравшимся: — За дни скорби мы не принимали людей и прошения. Есть ли вещи, требующие решения прежде, чем я займусь нуждами народа? Уже этого было достаточно, чтобы признать в нём короля не на словах. Позже он доказал это ещё и делом. Я же пытался оправдать то хрупкое доверие, что он вернул ко мне, но уже по-своему. После одной из встреч совета, сделав вид, что счищаю невидимую грязь с рукава, я задержался, пропуская вперёд приближённых его высочества. Когда за порог скрылся последний выходящий, вместо своих покоев я тенью последовал за тем, кто был нужен мне. В сумерках засыпающего замка мы шли по пустеющим коридорам, пока не остались совсем одни. И глава Ордена Василька не остановился, обратившись ко мне: — Что ты хотел, Кристиан? Его голос был жёсток и холоден. Никогда прежде я не слышал от него такого тона. Возможно, потому что никогда не пересекался с ним на поле боля. — Узнать, почему человек, поддерживающий решения короля, решил вдруг избавиться от него. Он резко обернулся и прожёг меня взглядом, горящим ненавистью, словно раскалённый клинок. Но направлена его злость была не на меня. — Поддерживающий? Ты смеёшься надо мной? Я никогда не считал тебя идиотом, не разочаровывай меня. Только полный кретин, не понимающий последствий, мог поддерживать его всерьёз. Родрик ещё не сел на престол, а все, и в первую очередь Орден, уже знали, чем закончится его правление. Я заседал в Совете двадцать лет. Но так и не научился безропотно сносить страдания простых людей. — Родрик был жесток… Рыцарь жёстко перебил меня: — Он был тираном. И, поверь мне, с каждым годом, днём, становилось бы только хуже. Никто не желал войны — я похоронил достаточно учеников. И всех их считал своими детьми. — Вот как… Взгляд Роттенберга потяжелел: мою скупость на слова он оценил по-своему. Калёная сталь сменилась льдом. — Как ты понял, что это я? — «Скоро солнце взойдёт над Арадеем» — ваши слова? Аарон понял их по-своему, нежели я. — Хах! — он усмехнулся громко, почти зло. Я внимательно следил, ожидая блики страха в его глазах. Глазах, которые пронизывали меня, изучая. — Казнишь меня? — Разве я имею право? — Король имеет. Теперь он твоя марионетка, не так ли? «Вовсе нет. Скорее я его», — вертелось в моей голове, но я ответил другое: — Вас это не устраивает? — Отнюдь. Хоть я и готовил мальчишку, тебе я доверяю больше. — Я польщён. — А я требую ответа! — его голос впервые дрогнул. Моя невозмутимость злила его, но я по-прежнему не чуял страха. — Казнишь меня? — А должен? — Я убил короля! — Во благо короны. Не вижу причин. Его глаза расширились в ужасе от понимания того, что сейчас произошло. В порыве раздражения он выпалил признание, которое и было нужно мне. Теперь в моих руках был козырь. Я жаждал победно ухмыльнуться, но уважение к его заслугам не позволило мне этого сделать. — Если Аарону будет грозить опасность — я воспользуюсь своим знанием. А поскольку вы не могли провернуть всё это один, весь орден, каждый рыцарь и сквайр, окажется под топором палача. Иначе же не вижу смысла: вы искусный воин и наставник и ваша роль в Совете не подлежит сомнению. Я намерен оставить всё как есть. Рыцарь сощурил глаза от гнева: мои слова оскорбили его, и он больше не сдерживался: — Я бы никогда не тронул мальчика! Он стал для меня всё равно, что сыном! — Но не все в ордене и при дворе думают так же. Теперь никто не причинит ему вред, и именно вы позаботитесь об этом. Я обрёл союзника не золотом, но страхом и был уверен в нём. Роттенберг не боялся смерти, но лишь своей: орден был ему дороже. Аарон стал для них надеждой Арадея, но я мог спать спокойно, зная, что они сделают всё возможное, чтобы уберечь его. Даже если он не оправдает ожиданий. Однако, юный король не давал повода усомниться в себе. Пока я плёл паутины интриг для его защиты, Аарон осваивал законы власти. И учился быстро, при этом оставаясь верным рыцарской доблести. — Ваше высочество… Сир Морэн… из дома Росуэлов… Немощный старик обратился с прошением, упав на колени в молитвенном жесте. Простые, ветхие, но аккуратные и чистые одежды выдавали его небольшое состояние и благоговение перед королём. От страха он дрожал и задыхался, не в силах подобрать слов. Аарон не перебивал его, давая возможность успокоиться. — Этот господин… Он обесчестил мою дочь, — голос старика дрогнул, зазвучал громче, со слезами отчаяния. — Взял её силой, пока она работала в его доме! Прошу, накажите его. Закон требовал казни. Насилие не допускалось даже в отношении крестьянок и слуг. Но лишить жизни младшего Росуэла значило потерять поддержку его семьи. Казна вряд ли пережила бы такой удар. Аарон выслушал наши доводы. Склонив голову, ушёл в раздумья, очерчивая подбородок пальцами. Спустя пару минут он нашел ответ: — Нужно изменить закон… — произнёс он тихо, будто для себя. А затем поднял голову и провозгласил на весь зал: — Отныне и впредь любой мужчина из знатного сословия, посмевший обесчестить девушку без её на то согласия, будет лишён наследного права на титул и земли. В случае рыцаря — изгнание из ордена, — Аарон опустил взгляд и обратился лично к старику: — Лишение рыцарства — клеймо позора. Это будет страшнее, чем смерть. Не все решения давались ему столь легко. Порой он проявлял и слабость, но только на моих глазах. На очередном собрании Лорл Деррингтор — старик, десятилетиями исполнявший обязанности посла и советника, поднял вопрос, который я надеялся (весьма наивно) так и оставить нерешённым: — Убийца Родрика так и не был пойман. Мы должны предъявить обвинения, вывести человека на суд, хоть кого-нибудь. Иначе народ решит, что вы виновник его смерти, мой король. — Народ знает, что их король — Солнце Арадея — не стал бы использовать столь грязный приём, — Роттенберг грозно свёл брови, будто принял оскорбление на свой счёт. — Тогда подозрения падут на вашу мать, — Лорл обращался только к королю. — Желание поднять сына вполне естественное. Конечно же, никто не тронет её, но отношение… Нужно ли вам это? — Я всё понял, — Аарон сделал глубокий вдох. — Мы можем повесить смерть на другого убийцу. — И когда это будет? Вы намерены ждать, когда в Королевском крае объявится убийца? Когда… нет, «если», он будет пойман? Народ не станет столько ждать. — Можно обвинить кого-нибудь из тех, кто находится под стражей, — я вмешался. — И прилюдно казнить его. Заключённому уже нечего терять. А когда найдём настоящего убийцу — накажем его по другому обвинению. — Как насчёт того слуги, заключенного за оскорбление леди Мирель? Он служил при дворе, значит, была возможность. К тому же леди Мирель всё равно требовала его казни. Мы убьём двух перепелов. — Вы предлагаете казнить человека за неосторожность. Он никого не убивал, — голос Аарона звучал бесцветно и надломлено. Он смотрел вперёд, но не видел никого из нас. Моё нутро дрогнуло, мне хотелось заступиться за него, но… я поддержал Совет: — Король обязан поступаться интересами одного ради интересов большинства. Привыкайте, мой король. Как и всегда, он поморщился, услышав это обращение от меня. Позже Аарон научился быть жёстким и отстаивать свои решения. Но пока он боялся ослушаться советников. В день казни я почти не видел его, но вечером обнаружил в своей спальне. Стража даже не предупредила меня о нём, явно по его же приказу. Он сидел на постели мертвенно-бледный и дрожал, как от холода, растирая ладони, что держал у лица. — Я казнил человека. Казнил невиновного, — произнёс он тихо, не поднимая на меня глаз. Он мог и вовсе не говорить ничего, я понял всё, едва увидел. Даже будучи королём Аарон продолжал прятаться от обязанностей и долга (реальности) в моих покоях. И, впервые взяв на себя вину за смерть, он по-настоящему убивался. Прежде и впредь я старался держать дистанцию. Не подпускал его близко, боясь искушения. Но в ту ночь утешал его, как маленького ребёнка, обнимая за плечи и шепча на ухо. Я не спрашивал его, но, успокоившись, он сам ответил на немой вопрос: — Я не хотел, чтобы мать видела меня таким. В её глазах я должен быть старше, чем есть. Спасибо тебе. Невероятное доверие. И только страх, что я заблуждаюсь, путая его с безразличием, разбавлял горечью сладость той минуты. Очень скоро Аарон и вовсе начал справляться сам и с каждым днём нуждался в помощи всё реже. Порой он удивлял меня, и как же я тогда гордился им… — Со смертью Родрика мы потеряли союзника. Ходят слухи, что Ветряной предел куёт мечи. Они не признают нового короля, считая его узурпатором. Это худой мир… — Лорл Деррингтор доложил положение дел, пока сэр Доран и Аарон склонились над картой. Я фыркнул, услышав расклад: — Худой мир с ними был и раньше. Но Родрик обещал им многое. С его смертью они потеряли выгоду и считают, что молодой король слаб — такого легко сломить. — Мы можем собрать мечи и усилить границы, — сэр Доран говорил задумчиво, не отрывая взгляд от карты. Но его глаза смотрели не туда, куда глаза Аарона. — Если сейчас занять Туманный перевал и Рокхелл… — Или найти нового союзника, — вдруг произнёс Аарон, обращая внимание на себя. — Почему мы никогда не торговали с драконами Скал? На миг в зале повисла тишина. Советники обменялись взглядами, старик Деррингтор обрёл речь первым: — …нам нечего им предложить. Аарон всё ещё всматривался в карту, внимательно, ища ответы. И обвёл пальцами границу гор. — У них нет полей… а, значит, зерна и хлеба. Вот, что мы можем им предложить. Наших пустошей хватит с лихвой, чтобы купить дорогу кораблям и союзникам. Это был прорыв. Прорыв, на который я не смел и надеяться. Верон никогда не налаживал с моим отцом торговые связи. Он нас, скорее, терпел. Его мир был продиктован заботой о своём народе и только. Мы оставались животными в глазах людей. Аарон стал первым, кто увидел большее и обеспечил Арадею союзника, которого боялись сильнее стали. Мой солнечный мальчик учился быстро. Королевская власть закаляла его дух и взгляд. И чем дальше, тем реже он нуждался в помощи. Но я был рядом. Был его тенью. Я знал всё, видел всё, что хоть немного касалось Аарона. Но в его душу и мысли я не мог проникнуть.***
Аарон стал рыцарем в двадцать один год. День совершеннолетия он встретил на коленях перед Роттенбергом, опустившим меч на его плечи. Обучение завершилось. Он стал полноправным королём, властителем солнечного Арадея. И в честь этого события Аарон устроил немыслимый праздник для своего народа. Не буду описывать гуляния и турнир, я никогда не любил шумные сборища, но был обязан присутствовать на них. Из всего, что отложилось в моей памяти, самыми яркими были глаза Аарона, с тоской смотрящие на рыцарей, бьющихся в поединке. Я знал, как он хотел быть на их месте, но никто не был вправе ударить короля. Лишь на пиру, выпив несколько бокалов вина, Аарон позволил себе расслабиться. Не помня, чтобы он хоть раз позволил себе перебрать, я вернулся в замок, не беспокоясь о нём. О чём пожалел уже на рассвете, когда стража потревожила меня: — Король пропал. Он не вернулся с пира, никто не знает, где он. — Как вы могли потерять короля?! Сказать, что я был в бешенстве, значило не сказать ничего. Я вскочил с постели, рассыпаясь в клятвах казнить каждого, кто был на страже, если с головы Аарона упадёт хотя бы волос. Вестник промямлил что-то о том, что король сам приказал оставить его. Кувшин, что попал мне под руку и разбился о стену над его головой, как я надеялся, стал исчерпывающим ответом. — Найти его, немедленно! Прочесать весь город, но найти! Стража испарилась, чтобы исполнить приказ, и только тогда я смог успокоиться. Несколько глубоких вдохов вернули мне самоконтроль. Я был тенью короля. И верные мне люди следили за каждым его шагом и каждым, кто хотя бы посмотрит на него. Подняв в замке каждый свободный меч (не без помощи Совета, надо отдать должное) и шум и суматоху в городе, я мог спокойно и без лишних глаз встретиться с Пауками. Я сам прозвал их так — людей, что служили мне информаторами за звонкую монету или иные услуги. Плетя паутину связей по всему городу, они по лёгкому шевелению нитей точно знали, где и зачем находится каждый, кто был нужен мне. — Король сбежал сам — никто не похищал его, — прошептала мне на самое ухо служанка, что каждые утро и вечер прислуживала у моего стола, подливая вино и меняя блюда. Я никак не мог запомнить её лицо, но даже сквозь сон легко узнал бы её голос. Когда было что рассказать, она вызывалась лично порезать на кусочки мясо, лежащее на моей тарелке. — Сейчас он в городе. Но пусть и прячется, гвардейцы легко отыщут его. — Что он там делает? И как давно? — С полуночи. Он ушёл в город, выдав себя за оруженосца. Будто бы приехал с рыцарем на турнир. И до самого рассвета праздновал среди горожан. Пока дочка мельника не предложила ему кров. Сердце отозвалось холодной, тянущей болью. Я отослал служанку, приказав убрать со стола: больше кусок не лез в горло. Теперь оставалось только ждать — гвардейцев или Аарона, который решит сам вернуться во дворец. Часы тянулись для меня неделями: я волновался сильнее, чем до того, как правда открылась мне. Король вернулся в замок, когда солнце было в зените. Вошёл в ворота в сопровождении гвардейской свиты, сияя от счастья. Вечером, слушая о его приключениях, я, скрывая боль за вежливой улыбкой, молился, чтобы забыть об этом дне, как о ночном кошмаре. Но через два дня Аарон сбежал снова. На третий раз он уже не скрывался, воспользовавшись правом короля делать, что пожелает. Его вылазки стали постоянными. Как истинный рыцарь, он не прикасался к даме своего сердца, но был готов проводить часы и дни подле её ног, читая стихи и посвящая песни. Аарон не признавался долго, но порой, подобно крестьянину, он таскал мешки с зерном и жал пшеницу в полях. Лишь его уговоры не дали мне казнить мельника, позволившего королю опуститься до работы руками. Среди знати и внутри дворцовых стен зазвучали недобрые слухи. Над монархом смеялись, ему сочувствовали, искали подвох, девушку обвиняли в бесчестии. Я же понимал, что это не просто увлечение: за многие годы она стала первой, о ком Аарон рассказал мне. И первой вовсе чьё имя упомянул. Спустя сезон Лиссан (или Лисси, как ласково называл её мой король) впервые появилась в дворце. Аарон представил её мне, как близкому другу и «отцу»… и назвал её своей невестой. Она стала для него прекрасной партией. Столь же солнечная, как и он сам, с добрым взглядом и нежными руками, кроткая и изящная, подобно оленёнку. Я видел в них хрупкие голубые цветки, выросшие в жёсткой полевой траве, что тянулись друг к другу, словно к солнцу. Никогда в жизни я не пил так много, как на свадьбе молодого короля. Пытаясь утопить боль в вине, я снова и снова повторял себе, что она достойна Аарона.***
Год прошёл для меня будто в сонном тумане. Дни и заботы сменяли друг друга, но я забывал их, едва наступал рассвет и новые вопросы занимали мой разум. Я жил, не замечая этого. В моей памяти оставались лишь яркие, несвязанные между собой лоскуты, по которым я собирал полотно событий. И как-то так вышло, что ни на одном из них не было лица Аарона. Словно моя память защищала меня. Но я знал, что король счастлив со своей королевой. Лисси была любящей, преданной кошечкой, кроткой и послушной. Несмотря на своё происхождение, она знала, когда нужно молчать, а когда сказать ласковое слово. Она училась быстро и в её васильковых глазах горел ясный ум и неверие в свалившееся на неё счастье. Её любили подданные, её обожали служанки и боготворили придворные. Я же делал всё, что было в моих силах, чтобы оставаться нежным с ней. — Вы холодны со мной, — произнесла она однажды, не спрашивая, но утверждая, точно давно знала ответ. Мы пересеклись в жаркий летний полдень в королевском саду, выбрав одну тень беседки на двоих. Я не успел сбежать от неё, и потому пришлось улыбаться, стараясь не опускать взгляд на округлившийся живот. Лисси ждала наследника короны и уже ни одно платье не могло скрыть этого. Вот почему я избегал её, и это не осталось незамеченным. — Вы так думаете? — я желал уйти от разговора. В синеве её глаз, порой, казалось мне, я видел отражение своей души. — Вы любите его, — кротко сказала она, отводя взгляд. Она словно боялась обидеть меня этой правдой. — Как родного сына, тут вы правы. — Нет, не так… — она задумалась ненадолго. — Я чувствую то же, что и вы, вот почему узнаю это чувство в ваших глазах и поступках. Я лишь хотела сказать «спасибо». — За что? — в это мгновение я удивился искренне. — За вашу доброту и заботу о нём. За то, что позволили мне быть рядом с ним. За то, что ни разу не попытались мешать нам. Ответ, что дело далеко не в ней, вертелся на кончике моего языка, но я не решился произнести его. Как бы я ни желал быть на её месте, совесть не позволила бы мне затоптать сапогами этот хрупкий цветок. Я уверял себя: всё только ради Аарона, но в глубине души понимал: её доброта и нежность трогали и моё сердце, но совсем иначе, нежели других. Я по-своему любил её, но только до тех пор, пока не замечал взгляд Аарона, направленный на неё.***
Лисси умерла на шестнадцатом году. Пока её душа, отпуская тело, уходила к берегам Тихого моря, Аарон держал её за руку, умоляя не оставлять его. День, что должен был стать великим праздником, запомнился стране, как начало глубоко траура. Хрупкое тело королевы не вынесло рождения ребёнка — она отдала свою жизнь мальчику, веря, что он станет утешением Аарону. Как же глубоко она ошибалась. Когда повитуха, держащая на руках младенца, обратилась к королю с вопросом, как быть дальше, он лишь отмахнулся от неё: — Я не знаю. Делайте, что хотите. Он не желал видеть сына и никого другого. Подданные пришли ко мне, не побоявшись наказания за свою дерзость, умоляя вмешаться и не губить новорождённого. Так я и узнал о случившемся. Я нашёл короля у остывшей постели своей возлюбленной убитого горем, но сердце моё не тронула жалость — голос рассудка гневно убеждал, что его необходимо привести в чувство. — Ты не сможешь просидеть здесь вечно. Аарон вздрогнул — то ли от самого моего голоса, то ли от холода, которым он был пропитан, — и обернулся ко мне. — Что ты хочешь от меня? — От тебя ждут приказаний. Мальчику нужна кормилица, няня, ты должен будешь найти ему их. Не говоря уже о том, что ему нужен отец. — Я не желал его такой ценой. Впервые в жизни мне захотелось ударить его. Нерадивый, непослушный ребёнок, что нуждается в порке — вот каким он предстал в моих глазах в ту минуту. Гнев, что обуял, едва поддался контролю, в порыве ярости я схватил его за руку, сдергивая с постели, заставил подняться на ноги. Шок от такого обращения подействовал лучше слов, и Аарон словно очнулся от своего горя. — Пойми уже наконец, что ты король, а не мальчишка при дворе! Ты не имеешь права на чувства и привязанности, что бы не кипело и не болело в твоей душе, ты должен улыбаться и служить примером и опорой. Пока за тобой идут, пока на тебя равняются, ты не можешь подвести своих подданных из-за личных чувств. — Что ты говоришь, Кристиан? Меня учили совсем другому. Я ненадолго потерялся от его слов: осознание было подобно тяжёлой шкуре, накинутой прямо на голову. Оно мешало дышать и видеть, но я пообещал себе подумать над этим позже. Сейчас же нашлись другие слова. — Думаешь, Лисси была бы счастлива, услышь она, что ты так говоришь о вашем сыне? Она отдала за него свою жизнь… это и её ребёнок тоже. И ты не вправе так говорить о нём. — Как я буду растить его? — голос Аарона стал почти что жалобным. — Я буду вспоминать о ней при каждом взгляде на него. — И она будет жить долгие годы в твоей памяти. Будет жить десятилетия в этом мальчике. Неужели ты согласен, чтобы её смерть оказалась напрасной? — я снова пытался быть мягким с ним и это помогло больше гневных речей. — Ты прав. Ты как всегда прав, Кристиан, — он издал тяжёлый, полный боли вздох, так похожий на стон. Пообещал, обращаясь к своим сапогам, сделать всё правильно, вести себя впредь, как подобает короне, и покинул комнату, оставив меня одного. Тогда-то я и дал волю гнетущим мыслям. Я впервые осознал, что воспитывал его по своим законам. Выросший среди драконов, я перенял их менталитет, их правила и устои и не знал других. Но у людей всё было по-другому. Ведомые чувствами и честью, что подпитывала гордость, они ставили свои желания выше долга. Я знал об этом, но позабыл с годами. Равно как и о том, что Аарон был не мой сын. Поступал ли верно, обучая его тому, к чему привык, что знал с младенчества? Быть может Роттенберг был для него лучшим наставником и проводником, чем я? Но именно ко мне Аарон приходил в минуты горя и сомнений… и это утешало.***
Аарон не сразу примирился с сыном. Поначалу он смотрел на него, как на диковинную игрушку: красивую, хрупкую и потому опасную, непонятную ему. Он боялся брать его на руки, как бы ни настаивали нянечки и кормилицы, подолгу смотрел, как он спит, с любопытством ребёнка разглядывая пухлые щёки и подбородок ямочкой, как его собственный. Но едва ребёнок просыпался, как он немедленно исчезал, будто боялся, что тот привяжется к нему. Мальчика назвали Роан, и иногда Аарон с нежностью и улыбкой говорил о нём «маленький Ро». Но всё равно я не видел в нём истинно отцовской любви. Его возня с сыном больше походила на отеческий долг, нежели семейную привязанность. Оттого я был искренне рад, получив благую весть из Багрового замка Закатных гор. — Моя мать хочет забрать мальчика себе, — сообщил мне Аарон, протягивая только что вскрытое письмо с гербом дома своей матушки на разломанной печати. Я даже не стал читать его. — Это замечательно, Аарон. Ты убьёшь сразу двух перепелов. — Это каких же? — хмурясь, спросил он меня. — Твоей матушке одиноко в Багровом замке. Внук станет её отрадой. Она хорошо воспитала тебя, и даст Роану не менее хорошее воспитание. К тому же мальчику в таком возрасте необходима мать. — Но тогда он почти не будет знать меня. Моё сердце дрогнуло. Я усомнился в том, что видел, усомнился в сделанных выводах. Был ли он привязан к мальчику сильнее, чем я думал? Или тому виной был страх оказаться подобием своего отца? Вопросы и сомнения терзали меня, я не желал верить, что с каждым днём всё меньше понимаю его душу. Но это действительно было так. — Чего ты сам хочешь, Аарон? — теряя последнюю уверенность, задал я вопрос, желая услышать в ответе больше, чем подобало разговору. — Чтобы он был счастливым. Но ты прав… внук сделает счастливой матушку. Как было бы проще, переберись она сюда. Аарон говорил всё верно, но королева в прошлом не желала менять свой уютный, ставший ей за годы родным и любимым дом на шумную, суетливую столицу. Она любила сына, но игры и интриги придворных и навязчивая знать утомляли её. Не говоря уже о том, что виды и морозная прохлада Закатных гор не могли сравниться с сухим ветром и палящим солнцем золотых полей столицы Арадея. Она приехала навестить сына и повидать внука сразу же, как получила ответное письмо. Проведя в королевском замке месяцы весны, она покинула его, забрав с собой наследника короны.