***
Известие о смерти матери стало для Аарона ударом. Но он перенёс её легче, нежели смерть отца. Будучи зрелым мужем, он уже не мог позволить себе слёз. И как только письмо из Закатных гор упало на стол из его рук, он обратился ко мне: — Больше за Ро некому будет присмотреть. Безопасно ли ему оставаться там? А здесь? — Здесь он будет под охраной целого замка. Тебя любят как короля, никто не тронет его. — Ты так в этом уверен? — он усмехнулся, горько, будто всё его нутро болело от яда, что даровала ему жизнь. Я называл этим ядом опыт. — Недруги найдутся всегда. Я знал, он вспоминал тогда отца, чью жизнь отнял яд, вспоминал тех из своего окружения, кто пал жертвой дворцовых интриг и охоты за власть. — Подумай о другом, — я заговорил мягче, тише, обращаясь к нему как к другу, а не королю. — Если он останется там, то будет совсем один. Будет в окружении только лишь слуг, восхваляющих, но не любящих его. Хочешь ли ты для него такой участи? Я видел, что Аарон сомневается: страхи съедали его, но он прислушался ко мне. Через четыре дня мальчик прибыл в Арадей под руку с наставницей, что заменила ему мать со смертью бабушки.***
Аарон обычно ужинал один в своих покоях, но иногда накрывал обеденный стол в приёмном зале и приглашал меня разделить с ним еду, заботы и планы, мысли, что не давали ему покоя. Этот вечер должен был стать одним из таких многих, если бы не слова Аарона, что он желает провести этот вечер в окружении всей семьи. Его доверие согревало меня, но уже не трогало: за прошедшие десятилетия я привык видеть в его словах и поступках по отношению ко мне привязанность и благодарность, но и только; маленький Ро меня также не смущал, скорее, это я не дал бы ему проглотить и кусочка. Когда я сказал об этом моему королю, он нахмурил брови, но улыбнулся. — Ему уже восемь, и он теперь будет жить здесь. Пусть привыкает. Ему становиться рыцарем, пора научиться бороться со своими страхами. Я кивнул, соглашаясь. Поглощая пищу, я слушал, как король рассказывает про чудеса, что видел на рынке в Кайро, украдкой бросал на него любопытные взгляды… и едва скрывал улыбку на своём лице. Аарон изменился внешне: золото волос потемнело, став похожим на бронзу, кожа, что редко видела солнце без металла брони и расписного кафтана, побелела, а тело его окрепло и плечи стали шире — будь я человек, не смог бы тягаться с ним в силе. Даже глаза его будто потемнели, став похожими на тонущее в сумерках небо. «Душа его тонула в сумерках лет», — думалось мне. Но как бы он ни менялся внешне, он почти не мог измениться внутренне. Когда мы оставались одни, я снова видел перед собой ребёнка, радующегося фокусам. — …там был кудесник, который создавал животных из бумаги. Прямой лист в его руках изгибался и извивался, пока не превратился в слона. Совсем маленького — он уместился на моей ладони, — но так был похож! Представляешь? Я никогда не слышал о такой магии. Тебе что-нибудь о ней известно? Уверен, Ро бы понравилось. — Не думаю, что это магия, скорее, ловкость рук. Но я обещаю поискать этого кудесника или подобных ему. — Хотел бы я такому научиться. Магия пригодилась мне разве что затем, чтобы разжигать огонь в походах, но так приятно прикасаться к её таинству… В дверь постучали, перебив откровение Аарона. После его разрешения в зал вбежал маленький Ро, устремившись к отцу. За ним следовала по пятам его наставница — её юбки шелестели в такт шагам, я услышал их раньше, чем увидел её. В нос мне ударил до боли знакомый запах… и сердце остановилось. Я взглянул на неё, и мои глаза распахнулись, картинка мира чуть дрогнула — зрачки грозились сузиться до кошачьих иголок. Краска отлила от её лица, она смотрела на меня с удивлением, я на неё — с животной угрозой. Но улыбка её, чуть дрогнув и став растерянной, не исчезла с лица. Ещё мгновение, и она взяла себя в руки, нежно улыбнулась мне и поклонилась поприветствовавшему её королю. Маленького Ро взяла на воспитание моя соплеменница. Она чувствовала мой запах столь же ясно, как я чувствовал её, но мы оба предпочли сделать вид, что не узнали друг друга. — Мэриэм, познакомься, — Аарон указал на меня рукой, а меня так и передёрнуло. Мне не нравилась его фамильярность с женщиной, что прислуживала в его доме не более пары дней. Словно они были близкими друзьями, которыми (как я надеялся) они не являлись друг другу. — Кристиан Торренвельд, можно просто Кристиан. Моя правая рука, советник и наставник. — Для вас лорд Торренвельд, мистресс, — отрезал я холодно. Её улыбка вновь дрогнула, но не померкла — она хорошо носила свою маску. — Благодарю за оказанную мне честь. — Ты очень груб, Кристиан, на тебя это не похоже, — рассмеялся Аарон, размывая густое напряжение, что нарастало между нами. — Я не жалую прислугу за столом господ. — Мой отец — лорд Хоррендел, милорд, — потупив взгляд, ответила она мне, и король немедленно поддержал её: — Мэриэм не прислуга, она была гостьей и воспитанницей моей матушки. И здесь она такой же гость. — Тогда приношу извинения за свою неосведомлённость. Мне хотелось рычать от раздражения и гнева. Ни одна женщина Аарона не вызывала ярости в моей душе. Но эта… я не доверял ей. — Я не сержусь и принимаю ваши извинения. — Роан, расскажи, как прошло первое занятие в Ордене? Король переключил своё внимание на сына, и больше у нас не было возможности и права обмениваться словесным ядом. Отчасти я был благодарен: ослеплённый эмоциями, я легко проиграл бы в этой маленькой битве. Я никогда не был собственником, но сейчас ощущал себя волком, защищающим родной лес, хотя никто и не пытался отобрать моё право быть здесь. Мэриэм обладала «роковой красотой» — такой, какой её знали люди. Жгуче чёрные волосы, тонкими завитками выбивающиеся из аккуратной причёски, высокие острые скулы, точёный мраморный профиль и тонкие губы. Тёмные, будто плоды оливы, глаза. Пышное, но неброское в цветах платье не скрывало, а, наоборот, подчёркивало стройный стан и небольшую, но высокую грудь. Я невольно сравнивал её с Лисси — той простой, нежной девочкой, согревающей всё внутри своей робкой улыбкой. Мэриэм тоже улыбалась скромно, отводила взгляд и смущалась, где было нужно, но я чувствовал фальшь и обман. Она казалась мне змеёй, притворяющейся тонкой веточкой, чтобы приманить к себе добычу. Но Аарон был очарован ей. Ещё до того, как слуги принесли к столу сладости с молоком, я уже понял это. Лёгкие прикосновения рука к руке, робкие, будто случайные комплименты, взгляд, который он никак не мог от неё отвести… Они были знакомы далеко не пару дней, по обрывкам разговора я понимал, что король часто общался с воспитанницей своей матушки, когда бывал в её замке. Но я слишком поздно понял, в чём именно дело. Это был непросто каприз. Видя во мне отца, Аарон ждал моего одобрения во всём, хотя порой сам не осознавал этого, и он устроил этот фарс, чтобы познакомить меня со своей новой избранницей. От боли хотелось выть раненым зверем. Но, боясь разоблачения своей тайны, я не мог открыть Аарону истинную сущность его возлюбленной.***
Я чувствовал острую неприязнь к этой женщине. Это не было ревностью — я научился подавлять её за долгие годы, проведённые подле своего короля, — но я не доверял ей. Сколь смиренно я принял в своё время Лисси, столь же упрямо я отказывался принимать Мэриэм. Мы сохраняли друг с другом нейтралитет, не ступая ни в диалог, ни в конфликт, будто и не было между нами одной тайны на двоих. Я знал: она понимала кто я, но не узнавала меня: её выдавало с головой превосходство, что просыпалось в черноте глаз, когда она смотрела на меня. Видя во мне своего сородича, она не могла узнать во мне сына короля, а я не считал нужным хвастаться своим титулом, распускать перед ней перья, подобно лесному фазану. Но она чувствовала во мне соперника на сердце короля. Настолько ли моя влюблённость была открыта всем во дворце, или дьявольская интуиция женщин помогала им читать меня, словно прозрачную шкатулку с тайной за стеклом, но, как и Лисси, она не сомневалась в моих чувствах к королю. Она демонстрировала свою власть над ним в маленьких капризах и просьбах, в случайных прикосновениях, неприличных в моём присутствии; показывала, как много для него значит через его улыбку, что возникала на его лице при звуках её нежного голоса. Я злился, ярость застилала мне глаза, пальцы рук зудели от пробивающихся когтей, что желали порвать её в клочья… но я продолжал делать вид, что ничего не изменилось. Не имея на руках аргументов (даже лично для себя), не в силах доказать, что она обманывает Аарона, я не желал мешать им. Она могла быть всего лишь влюблённой девушкой, желающий семейного счастья. Могла быть беженкой, покинувшей родные земли ради лучшей жизни среди людей. Она могла и вовсе не врать нам: я никогда не видел лорда Хоррендела воочию и допускал, что он такой же волк в овечьей шкуре, как и я сам. За исключением внутреннего зверя, что недобро рычал во мне, едва я позволял себе мысли об этой женщине, я не видел причин мешать им. В конце концов, моя душа могла просто выть от боли и обиды, что на её месте должен был быть я, и именно эта боль пробуждала моих демонов сомнений. Но я не был бы собой, оставь всё так, как есть. Я натянул нити своей паутины и по крупицам собирал всё, что мог найти о ней. Первое, что донесли мне Пауки, — у лорда Хоррендела не было взрослых дочерей. Будучи затворником, он редко покидал свои земли — территории болот, сокрытых среди хвойных лесов. Он и в самом деле год из года отправлял своих старших детей на обучение к другим лордам и знатным дамам, но самой старшей его дочери было всего четырнадцать, а Мэриэм даже в человеческой шкуре не выглядела столь юной девушкой. При этом она жила в Закатных горах уже около двух лет и очень сблизилась с покойной матушкой Аарона и будущим королём. Дальше сведения обрывались. Я не мог найти корни, не мог отследить, откуда и зачем пришла эта женщина. Дни тянулись, а я никак не мог смириться и искал. Между тем маленький Ро привыкал жить в королевском замке, принимал на себя новые возможности и обязательства. Я мог бы чувствовать обиду, что Роан, боясь меня, не чаял души в своей наставнице, но слухи разнились с тем, что я видел сам. Я наблюдал за ними украдкой, и от моих глаз не укрылась отстранённость Роана от своей наставницы. Он был с ней вежлив, сдержан, учтив — всё, как подобает рыцарю в общении с леди, — улыбался и слушался во всём. Но, как и Аарон со мной, лишь со своим отцом он раскрывался, становясь улыбчивым мальчишкой, забывая о будущем рыцарстве. Свой страх передо мной он тоже научился скрывать, прятать за вежливой улыбкой и склоненной в поклоне головой. Ро рос замкнутым, духовно самодостаточным, будто бы он был выше мирских забот и тревог, но свои независимость и отстранённость он выдавал за скромность и воспитание, подменяя одно другим. Он будто бы не нуждался ни в ком, кроме отца, и даже его внимания требовал не столь часто. Он подпускал других к себе, но лишь позволял им быть рядом с ним. Мэриэм коснулась та же участь. Я же сам не рвался общаться с ним. Перекормленный чужим вниманием до тошноты, едва держащийся под давлением новых требований, явно страдающий от излишне навязчивого окружения, Роан с каждым днём смотрел на меня всё с большим уважением и благодарностью только за то, что я не трогал его. И когда Аарон заикнулся, что Ро пора учиться и моему мастерству, он не возразил и взглядом, только спросил, когда я буду готов принять его для первого урока. Я не обучал Ро магии: он сам не захотел, и я не стал настаивать. Но будущему королю предстояло знать ещё многое другое. Я рассказывал про отношения верхов власти внутри и за пределами его королевства, про иерархию знатных семей Арадея, про другие земли и населявших их существ, со своими законами и нормами. Я учил его читать карты разных народов и культур, понимать чужие языки, распознавать артефакты и магические символы, а порой и просто делился опытом долгой жизни. Как и когда-то с Аароном, мы проводили вместе вечера, а порой и половину ночи, но я не питал к нему тех же чувств, что когда-то к юному Аарону. Я узнавал в его сыне знакомые мне черты, но они не пробуждали во мне нежности и трепета, как было с моим королём. Мой солнечный мальчик вырос, я потерял его, Ро обещал вырасти в не менее красивого юношу… но, глядя на него, я вспоминал его отца, и моё сердце выло от тоски.***
Дни утекали, как крупицы песка в часах, а я всё никак не мог найти ту ниточку, дёрнув за которую я распустил бы ковёр обмана, что соткала эта женщина, а моя тревога всё никак не утихала. Когда Аарон поделился со мной, что подумывает о браке, моё отчаяние достигло своего предела. Я тонул в нём и, захлёбываясь, поддавался панике, совершая поступки, на которые никогда бы не пошёл в здравом уме, не замутнённом болью. — Когда ты взял в жёны Лисси, ты не советовался со мной, — я хватался за последнюю надежду, видя, желая видеть, сомнения в решении Аарона. — Почему же сейчас заговорил о браке до того, как принял решение о нём? — Лисси я любил, — король не прятал от меня свои чувства. И я видел, даже спустя столько лет: боль по потерянной возлюбленной померкла, но не утихла совсем. — А Мэриэм… Она прекрасна, обворожительна, мила, но это другое чувство. Мне хорошо с ней, но по-другому. Я, скорее, думаю о том, что она стала бы прекрасной женой, прекрасной королевой, хорошей матерью. — Ро уже не в том возрасте, чтобы нуждаться в матери, — я сказал это слишком резко, чем мне бы того хотелось. — Может ты и прав. Но я устал от одиночества. Мне очень хотелось спросить: «Как же я? Я ведь рядом с тобой», но мне хватило рассудка удержать язык. — К тому же, — продолжил король, — я обманываю Мэри, будучи с ней, но не беря её в жёны. Это бесчестно. Я не могу больше поступать так с ней. В ту ночь, ведомый болью, я решился на шаг, о котором сожалел ещё до того, как свершил: я обратился к Ро в надежде, что он знает больше, чем я, и как устричную раковину, я пытался раскрыть его душу. Премерзкий поступок, которым я не могу гордиться. — Ты бы хотел, чтобы леди Мэриэм стала твоей матерью? Я задал вопрос, и принц вскинул на меня удивлённый, полный непонимания взгляд. Он был сметён этим вопросом, но, уткнув взгляд в книгу и свиток перед собой, ответил, поведя плечом: — Мне всё равно. Не думаю, что что-то изменится, если отец возьмёт её в жёны. — Тогда она станет королевой и будет наделена властью. Что ты думаешь об этом? Я видел, что Ро не хотел отвечать. Возможно, он боялся озвучивать свои мысли, боялся подвоха в моём вопросе или последствий своих слов. Я не настаивал, но ждал, и Ро неуверенно доверился мне: — Я бы не хотел, чтобы она получила власть. Она жестока со слугами, когда лорды и отец не видят. И часто грозит им, что сделает с ними, когда станет королевой — я бы не хотел, чтобы эти угрозы исполнились. Сейчас она не имеет права так наказывать людей. Моё сердце забилось сильнее, чувствуя, что я почти дотронулся до того, что искал. — Что ты имеешь в виду? Ро не ответил, вернулся к своим записям, и пойманная было мною рыбка выскользнула из рук. Но я не мог сдаться так просто и потянул руки к другой, чей серебряный хвост блеснул над поверхностью слов Роана. — Как давно твоя наставница грозится тем, что станет королевой? Принц вскинул на меня испуганный взгляд: видимо, он всеми силами не хотел подставлять Мэриэм передо мной. Его сердце было слишком добрым, но в силу возраста он не до конца понимал, как можно трактовать чужие слова, особенно брошенные вскользь. — Совсем не так давно. Только после приезда сюда. Видимо, отец давно заговорил о свадьбе. — А как давно они знакомы? Не подумай, ты не на допросе, — я улыбнулся, пытаясь чуть смягчить напряжение, что явно окутывало Роана с каждым словом нашего разговора. — Но твой отец ничего не рассказывал мне о ней до вашего сюда приезда. И мне немного обидно. Я хочу понять, почему он скрыл от меня свою возлюбленную. Неужели он боялся, что я разочаруюсь в ней или решу, что она недостаточно любит его? — Нет, что ты, Мэриэм очень любит отца. Она была влюблена в него ещё с тех пор, как маленькой девочкой впервые увидела на турнире среди других храбрых рыцарей; в золотых доспехах, на красивом жеребце — он побеждал каждого, кто выходил против него. А после победы кинул цветок к ногам самой красивой девочки королевства — к её ногам. Она рассказывала мне эту историю в детстве. И перед первым визитом отца она так волновалась, что советовалась со мной, что ей надеть и что сказать, чтобы понравиться ему. Расспрашивала о том, какой он и какие леди ему нравятся. Просила помочь ей и рассказать отцу, какая она хорошая — она так сильно боялась их первой встречи. Ро защищал свою наставницу воодушевлённо и живо, с каждым словом увлекаясь и улыбаясь всё искренней и шире. Его щёки раскраснелись от волнения: он искренне верил в эту историю и был вдохновлён ей, как красивой сказкой о любви и рыцарстве. А мне хотелось смеяться: зло, победно, горько. — Дописывай свой список городов и можешь идти учить его в свою спальню, — я поднялся из-за стола. — Мне ещё нужно побеседовать с твоим отцом: рассказать ему, как сильно он заблуждался, скрывая от меня свою невесту. Оставив Роана одного, я направился прямиком к королю. Смех так и не утих в моей груди, ощущая свою победу, я был окрылён ей, но постепенно, шаг за шагом, пока я прокручивал слова принца в памяти, во мне просыпались решимость и гнев. Последний обрывал мне крылья, рвал их в клочья, пробуждая зверя внутри меня, и я желал поддаться ему. Эта чертовка никогда не знала короля, не видела его в лицо, потому что никогда в своей жизни Аарон не участвовал в турнирах: никто не в праве ударить короля, его сына или внука, не говоря уже о том, что мой мальчик никогда не красовался бы так. Я даже не мог представить его в этой мерзкой сцене, а когда пытался — всё во мне кипело от отвращения. Мне хотелось убить эту мерзавку, посмевшую обмануть Аарона, посмевшую манипулировать Ро, как куклой-марионеткой, и использовать его для своих целей. Я поступил ровно так же, и совесть мучила меня, но ей я решил предаться позже. Пока же я травил себя мыслями, пытаясь вскипятить кровь и поднять свою ярость до предела. Я ворвался в покои короля без стука, настежь распахнув двери. Стража не посмела не пропустить меня, видимо, по привычке. Когда я вошёл, моим глазам открылись переплетённые тела, едва укрытые шёлком. Её руки, белые и тонкие, царапали загорелую широкую спину Аарона, а ноги оплетали его бёдра, подобно хвосту. Ярость вскипела во мне с новой силой, подкатила к горлу удушливым колючим комом. Глаза застелила красная пелена. Лишь каким-то чудом я удержал в себе рык, что рвался из горла, но всё равно почувствовал, как удлинившиеся клыки оцарапали кожу, когда губы растянулись в оскале. Не помня себя и плохо понимая, что делаю, я схватил её за руку, вырывая из постели короля. Мэриэм вскрикнула от боли, когда я сжал её запястье, готовый сломать его, и, будь на её месте обычный человек, мой слух уже усладил бы треск костей. — Кристиан, что ты делаешь?! — замешательство Аарона быстро сменилось гневом. Его глаза потемнели, будто небо затянули тучи. Мэриэм забилась в моих руках, схватилась за край одеяла, то ли пытаясь прикрыть им наготу, то ли цепляясь за него, как за спасительный трос. Я слышал страх и слезы в её голосе, когда она взмолилась о помощи: — Аарон, пожалуйста, помоги мне! — Кристиан, немедленно отпусти её! — он поднялся, кинулся ко мне, но я отпрянул, грубо протащив её за собой, и брезгливо швырнул в ноги короля. — Она не та, за кого себя выдаёт! Всё это притворство и ложь! Ты пригрел змею на груди, — я сам шипел от ярости не хуже змея. — Аарон, не верь ему, это клевета! — О чём ты говоришь? Я заметил смятение в его глазах. Даже в такой ситуации он доверял мне и готов был слушать, не обращая внимания на слёзы, истерику и мольбы той, что ещё недавно прижимал к себе в постели. А она тянула к нему руки, заливаясь горькими слезами. И на какой-то миг даже я испытал к ней толику жалости. Всего лишь на миг. — Она дракон, оборотень! Ей нужен твой трон, а не ты. Её глаза распахнулись от ужаса и пальцы сжались на запястье любовника. — Аарон, это ложь! — Я не верю тебе, — король смотрел на меня, но я слышал сомнение в его голосе. Всё произошло быстро. Схватив её за предплечье, я оторвал её от Аарона, не обращая внимания на крики. Когда в моих руках блеснул нож, Аарон, словно придя в себя, кинулся ко мне, пытаясь остановить. Я был быстрее. Лезвие прошлось по белой коже, отрывая лоскут. Драконица завизжала, но я знал, что ей не было больно. Ведь не было даже крови. Под человеческой кожей скрывалась изумрудная чешуя, что отразила свет факелов, когда она вырвала руку. Аарон замер, в ужасе смотря на то, что открылось ему. — Аарон, пожалуйста, — теперь она плакала по-настоящему: её голос задрожал, впервые за этот вечер. — Я не хотела ничего плохого. — Ты лгала мне, — взгляд короля был пустым и мёртвым, слова звучали сухо, вымученно. Я вдруг пожалел о содеянном. — Ты могла сказать мне, но ты лгала… — Аарон, пожалуйста! — Стража, уведите её! — приказ отдал уже я. Охрана ворвалась в комнату, растерянно замерла, словно гадая, о ком же шла речь, но собрались они через секунду. Схватив драконицу под локти, её потащили прочь, не дав одеться. Лицо Мэриэм исказилось злобой. Зрачки сузились, как и глаза, радужку заволокло золото. Черты лица изменились, вытянулись и огрубели, изувечив её красоту. Я видел, как удлинились её когти, как сверкнули клыки в оскале. Открыв себя настоящую, она зашипела, рванулась из рук стражников ко мне, и лишь каким-то чудом они смогли удержать её. — Заберите тогда и его! — дико, словно гарпия, прокричала она, продолжая рваться ко мне. — Он такой же, как и я! Или как, по-вашему, он всё узнал?! Ты доверяешь ему, но выкидываешь меня?! Будь честен хотя бы с собой, король Арадея! Двери спальни закрылись, но до нас всё доносились её крики. Аарон молчал до тех пор, пока всё не стихло, а я не спешил оправдываться. — Ты объяснишь мне, что здесь произошло? — не глядя на меня, всё тем же мёртвым голосом спросил он. — Ты сам всё видел. — Как ты узнал? Я сомневался не дольше мгновения. — Мой долг оберегать королевскую семью. Я собираю досье на каждого, кто приближается к ней. Аарон поморщился, будто я сказал нечто грубое, неприятное ему. Точно так же менялось его лицо, когда я обращался к нему, называя титул. — Она обманула меня, но не заслуживает заточения. Вызволи её немедленно, — холод его голоса резал меня, словно ржавый нож. — Её покои остаются за ней, свобода тоже. Я сам решу, что делать с ней дальше. Это приказ, Кристиан. — Слушаюсь, мой король. Я поклонился и покинул покои его величества, спеша исполнить отданный приказ.***
На какое-то время я обратил королевскую семью против себя: Роан не разговаривал со мной, Аарон избегал — такие разные в поступках и такие схожие по сути отец и сын. Но я и сам старался не показываться им на глаза. Мэриэм выпустили из темницы спустя четверть часа после заточения, но Аарон не сумел простить её. В то же утро, прощаясь с ней у порога её спальни, он дал ей три дня, чтобы собрать вещи и вернуться к отцу. Он обещал ей эскорт, охрану и поддержку на всём пути, но Мэриэм отказалась с присущей ей гордостью. Ещё бы! В одну ночь она потеряла всё. Я не знал, о чём она разговаривала с королём за закрытой дверью своих покоев, но Аарон вышел от неё с кровавыми полосами от когтей на щеке. Я едва удержал зверя в себе, что рвался разорвать ей глотку в сей же час, как только я узнал о случившемся. Но гордость не позволяла мне мстить за личные обиды, а здравый смысл — заступаться за рыцаря в расцвете лет и сил, будто он моё хрупкое дитя. Хотя чувствовал я именно это. Последней просьбой (условием, чёрт возьми) Мэриэм было дать ей возможность проститься с маленьким Ро, подарить ей его на эти три дня. Аарон согласился, не ведая сомнений.***
Сколь бы сильна и оправдана не была обида Роана на меня, он исправно приходил ко мне каждый вечер, чтобы усвоить новый урок. Он хранил хмурое молчание в моём присутствии, говорил, только если я спрашивал его, да и отвечал далеко не на все вопросы. Он выстроил между нами стену. Понимая его чувства, я не желал рваться за неё. Пока не желал. Но в тот день я почувствовал едкий запах гнили, идущий от него. Он пришёл ко мне в привычное для себя время, когда жаркое солнце сменялось прохладными сумерками. Я и головы на него не поднял, больше доверяя слуху и его привычкам, чем своим глазам. Но, когда он присел передо мной за стол, неприятный, горький на вкус запах лизнул ноздри. Совсем слабый, он улавливался едва, даже не на каждый вдох, но раздражал меня и заставлял хмурить брови от непонимания. Я привык к запахам пота, нечищеных зубов и больного желудка от людского рода, но Роан всегда пах иначе. Я слишком хорошо знал его запах (так похожий на запах Аарона), и эти нотки гнили и разложения были незнакомы мне. Пока он смотрел на меня, ожидая начала урока, я пристально вглядывался в него, пытаясь найти следы болезни. — Как ты себя чувствуешь? — я спрашивал с подозрением, и это не укрылось от Роана. Он подался назад, вжимаясь в спинку стула, но Ро по-детски упрямо хранил свою обиду и потому не отвечал мне. Под его курчавой, светлой как у отца чёлкой, в тусклом свете огарков свечей я уловил блеск от капелек пота, когда он склонился передо мной, уткнувшись в книгу. Это могли быть последствия тяжёлых тренировок днём, но я не желал полагаться на предположения. Зарычав в раздражении, я бесцеремонно положил ладонь на его лоб, чем изрядно перепугал мальца. Но он с каждой минутой пугал меня всё сильнее. — У тебя жар, — рявкнул я, неясно на что разозлившись. — И ты говоришь, что всё в порядке?! — Я плохо спал ночью, — попытался оправдаться Роан, но я уже не слушал. Я схватил его за руки и заставил вытянуть их перед собой. Невесомо касаясь запястий, я вглядывался в кончики его пальцев. Даже среди вечерних теней, созданных огнём от камина и свечей, я разглядел, как дрожат его руки. Выругавшись, я рванул к двери и сорвался на первом же стражнике, что попался мне на глаза: — Лекаря сюда, немедленно! И не дайте леди Хоррендел ступить и шага из замка, иначе я отрублю ноги каждому, кто сегодня видел её!***
Лекарь подтвердил мои опасения, едва заглянул в блестящие от болезни и страха глаза принца. К утру Роан уже не мог подняться с постели из-за сильного жара: его тело горело, будто кровь подогрели на открытом огне, и ощущал он себя сгорающим заживо. К обеду он уже не узнавал лиц, к вечеру — провалился в глубокий сон, до боли похожий на обморок. С каждым часом ему становилось всё хуже. Аарон не отходил от его постели, проводя дни и ночи в беспокойном забытье. Каждый раз, когда я заходил в покои принца, король сидел перед ним и держал его за руку или гладил по волосам, вглядываясь в обескровленное лицо. Аарон убивался так сильно, что, казалось, он готов умереть заместо сына. Но мальчик пока держался. Лекарь поил его забродившим яблочным соком, сбивая температуру, и отваром из печени виверны и гранатовых плодов, что возвращал коже естественный цвет, но всё это помогало лишь на время. Яд разрушал тело Ро изнутри, но никто не знал, как именно. А запах болезни становился всё сильнее. Мэриэм схватили по моему приказу и заперли в темнице ещё до захода солнца. Аарон пытался заступиться за неё и убедить меня, что я ошибаюсь: он не желал верить и слушать, что она причастна к покушению (а именно им оно и было: болезнь охватила мальчика слишком быстро, чтобы остались хоть какие-то сомнения, ведь ни одна хворь не могла сломить крепкого юношу за такой короткий срок), но сил спорить со мной, отстаивать её свободу у него не было. Бремя правления легло на Совет и мои плечи. Самое смешное заключалось в том, что Мэриэм и не пыталась отрицать свою вину. Когда я вошёл к ней в темницу на исходе второго дня, она с усмешкой обратилась ко мне: — Я надеялась, мальчишка окажется крепче и я успею уйти. Что ж, не сложилось. — Зачем ты сделала это? Она гордо вскинула голову, до последнего представляя себя королевой. В каменных стенах темницы, за железной решёткой, в рваном и грязном платье, со звенящими цепями, окутывающими тонкие запястья, окружённая грязью и голодными крысами она осталась верна себе. И только мне её напускное величие казалось до мерзости смешным. Но и что за яд она использовала она отказывалась говорить. — Ты отобрал у меня всё, чего я добилась, — с ненавистью, горящей ледяным огнём в жёлтых глазах, ответила она мне. — Я отплачу тебе тем же. А заодно и королю за его предательство. Я очень хотел отдать приказ, чтобы её пытали. Всем своим сердцем я желал вырывать у неё признание под пытками, чтобы она в муках, сквозь крики боли огласила состав яда, что убивал Роана. Но я был таким же драконом, как и она, и понимал: она ничего не скажет, даже когда смерть коснётся её тонкого горла.***
С тех пор, как болезнь сломила принца, минуло уже четыре дня. Каждый вечер, перед отходом ко сну, я навещал его и Аарона, поселившегося в покоях сына. Эта ночь не стала исключением, разве что мысли, отравляющие меня весь день, были несколько другие. Лишённый из-за беспокойства сна и чувства голода, Аарон, не отходящий от постели сына ни на шаг, выглядел едва ли не хуже, чем он сам. Моё сердце разрывалось от боли, когда я видел его таким, и я всё яснее понимал, что должен что-нибудь сделать. Хоть что-нибудь. — Аарон, тебе надо поспать, — я обратился к нему с мольбой, осторожно касаясь пальцами его плеча. Король вздрогнул, будто пробудился ото сна, но не обернулся ко мне. — Как я могу оставить его сейчас? Я ведь ничего не сделал. Это был укор в мою сторону. Схватив Мэриэм, я настаивал, что другого виновного искать не нужно. Совет поддержал меня, но не согласился в ином: ей необходимо жить, пока не станет известно, от чего именно умирает принц, но выяснить это, как и добиться признания, можно было и пытками. Я не позволил пытать её, но и объяснить, что никакая боль не сломит дух ведомого гневом дракона (скорее, палач обломает все инструменты о её чешую и когти) не мог из личных побуждений. Оберегая источник своих знаний, я выглядел старым дураком в глазах Совета, но Аарон прислушивался ко мне. Как же я надеялся, что прислушается и сейчас. — Я посижу с ним, — ласково уговаривал я его. — И, если замечу малейшие изменения, тут же прикажу будить тебя. Он сейчас спит, и тебе тоже нужно поспать. — Я всё равно не усну. — Лекарь даст тебе сонные травы. Я уже распорядился. Аарон улыбнулся — слабо и чуть горько, но улыбнулся, и моё сердце сладко запело надеждой и маленькой радостью. — Ты всегда всё знаешь наперёд, да? — Боюсь, что далеко не всё… Король уступил моим уговорам. Скрепя сердце он покинул покои сына, взяв с меня слово, что я не отойду от него. Я и не собирался. Я не мог обмануть его доверие ко мне. Тем более, что на сегодня у меня были иные планы. Я знал способ спасти маленького Ро, воспользовавшись дарованной мне от природы магией: принять яд в своё тело и обезвредить его. Возможно, на это и рассчитывала Мэриэм: что я выдам себя, пытаясь спасти принца, раскрою свою тайну в обмен на его жизнь. Но под толщей воды моих сомнений скрывался ещё один острый камень: я не знал, что это за яд, а магия драконьей крови не всесильна: я легко мог умереть зазря, наглотавшись отравы. Однако я готов был рискнуть. Взяв мальчика за запястье, я погладил пальцами сухую бледную кожу и поднёс его руку к своему лицу. — Прости, Ро, — прошептал я на выдохе. — Будет немного больно. Мои клыки удлинились, и я вонзил их в синие линии вен. Роан поморщился сквозь сон, а мне в нос ударил противный железный запах. Горячая кровь хлынула мне в рот, я собрал её языком, не давая пролиться на постель… и едва удержал её в себе, содрогаясь от желания отторгнуть её. Я узнал горечь, что отравляла его кровь — Горе-трава, растущая у подножия моих родных гор. В детстве каждому дракону, и простому мальчишке, и отпрыску благородных кровей, дают на пробу известные яды в безвредных дозах. Так каждый из нас узнаёт и запоминает на всю жизнь, как пахнет и ощущается на вкус то, что может причинить вред. Вот почему отравить дракона так непросто. Я понятия не имел, как Горе-трава действует на людей, но меня она должна была убить уже к утру. Мне хотелось горько рассмеяться: вот чего желала Мэриэм: чтобы я погиб, пытаясь спасти Роана, и Аарон за одну ночь потерял самое ценное. Он бы пережил (как я хотел верить) смерть сына, держась за моё плечо, как это было всегда. Но что станет с королём, если он останется совсем один? Я ещё мог отступить… мог ли? Я смиренно принял поражение, зная ответ. Борясь с тошнотой, я сделал несколько глотков, пока заживающая рана не сделала кровь слишком густой. Ещё оставался шанс, что яда в крови мальчика недостаточно, что он частично справился с ним сам или что моё тело окажется сильнее. Горе-трава взяла меня куда быстрее: перед глазами всё поплыло ещё до того, как я запил противный вкус водой, бокал едва не выпал из моих рук, когда я взял его. Отрава точно предназначалась мне, а не Роану. Я вернулся на постель, чувствуя, как жар охватывает тело. Туман застелил глаза, мешая видеть. Следующие несколько часов я провёл в агонии, раздирая когтями одеяло принца, сбрасывая с себя, будто сухую листву, человеческую кожу и покрываясь ею вновь. Болезненное превращение зверя прерывалось и начиналось снова, я горел изнутри и снаружи, не в силах удержать рычание от боли. Если Роан и просыпался в эти часы, я никак не мог заметить этого. Только к рассвету мне стало легче. Моя одежда пропиталась потом, влажные волосы облепили лицо и шею, губы и горло пересохли до боли, а кончики пальцев покрылись кровавыми рубцами, которые уже не могли затянуться. Но боль, что сжигала меня изнутри, отступила, я чётко видел перед собой, а ослабевшее тело слушалось, позволяя двигаться, как я того желал. Драконья магия начала действовать, побеждая яд. Боясь потерять время и не успеть до прихода слуг и Аарона, я извлёк серебряный кинжал, что всегда носил с собой за поясом. Руки дрожали, не желая слушаться, мне не хватало сил, чтобы пробить чешую, скрытую под кожей, но с третьей попытки я сумел вспороть себе запястье. Тёмно-бордовая, точно как и людей, кровь закапала по моей руке. Я окропил ею губы Роана, стараясь попасть на язык. Когда принц приоткрыл рот, умоляя о глотке воды, я дал ему напиться драконьей крови, снова и снова вспарывая руку, чтобы не дать затянуться ране.***
Ро быстро пошёл на поправку. Драконья магия сделала своё дело, вернув его щекам румянец. Когда он пришёл в себя — будто проснулся от ночного сна, а не ступил прочь от грани, за которой его ожидала смерть, — его глаза уже были ясными и светились улыбкой, как в яркий солнечный день. Я немедленно велел позвать Аарона и придворного лекаря. Кинувшийся к сыну отец не задавал мне никак вопросов — он словно вовсе не заметил меня, видя перед собой лишь Роана. Лишь лекарь шепотом обратился ко мне, не торопясь подходить к больному и нарушать единение и счастье родных. — Что вы сделали? — Я добился от неё признания, что это был за яд и, не откладывая, приготовил противоядие. Лекарь прошёлся цепким взглядом по моему бледному лицу, задержался на капельках пота, выступивших на висках, заглянул в блестящие, как во время болезни, глаза, осуждающе покачал головой, но не сказал ни слова. И я был безмерно благодарен ему за это. Я всё ещё чувствовал себя неважно, но, глядя на Аарона, что с трепетом и нежностью гладил сына по щеке, улыбаясь ему, как самому ценному и дорогому сокровищу, я ни о чём не жалел. Но я не был бы собой, уйдя так просто. Как только в общении отца и сына наступило затишье, краткий отдых от чувств, чтобы перевести дух, я ступил вперёд и подал голос, достаточно громко, чтобы слышали меня все — в том числе и стража, что стояла за дверью. — Что дала тебе Мэриэм, Роан? — Кристиан, — холодный упрёк звучал в голосе Аарона, когда он попытался одёрнуть меня. Я видел гнев в его глазах и напряжённом лице, без следа недавней улыбки, но я уже задал свой вопрос. Ро поднял на меня удивлённый, широко распахнутый взгляд, будто он лишь сейчас заметил моё присутствие в комнате, и оно напугало его. Но он понял меня и дал ответ: — Чай на травах. Она сказала, что он поможет уснуть и что его её научила готовить мама. — Вы помните его вкус, ваше высочество? — лекарь сделал робкий шаг вперёд. — Кажется, он был с чабрецом… и смородиной. — Ох, боги… Вздох лекаря стал последним росчерком на картине — больше от меня не нужно было слов и доказательств. Но так считал лишь я один. Аарон уступил своё место на постели сына знахарю, что кинулся осматривать своего подопечного, приговаривая, как тому повезло дожить до этого утра. Я же не сводил глаз со своего короля. Его лицо и взгляд застыли, будто он был высечен из камня, и не отражали ни одной мысли или эмоции. Я не мог понять, о чём он думает, что чувствует, и это пугало меня. Когда я тихо позвал его по имени, он широко распахнул глаза, будто проснувшись, и радужка их потемнела, знаменуя бурю его гнева. — Ты знал об этом, — сталь его голоса ранила меня сильнее слов. Будто я был повинен в том, что не сумел убедить его. — Я говорил тебе. Пытался сказать множество раз, но ты не слушал. — Привести её, Ваше величество? — стражник выступил вперёд, прерывая наш разговор, и Аарон словно забыл про меня. Он даже взглядом меня не касался, а я не мог понять, в чём провинился перед ним. — Нет, оставьте её до утра. Завтра, при дворе, я объявлю публичный суд и вынесу приговор. До тех пор не трогайте её. — Слушаюсь. — Аарон, — я попытался позвать его, напомнив о себе, и немедленно пожалел об этом. — Отдохни, Кристиан, — в его голосе не было заботы — он даже не пытался изобразить её, раня меня безразличием. — Если ты понадобишься мне, я прикажу позвать тебя. — Слушаюсь, мой король. Я поклонился и поспешил уйти. Когда я прикоснулся к ручке двери, до меня долетел робкий голос лекаря: — Вам бы обработать руки… Дать вам мазь от ран? Я опустил взгляд на свои пальцы, сжавшие дверную ручку. Желая скрыть шрамы от когтей, я надел перчатки. Белые — лишь они позволялись при дворе — и теперь алые пятна проступали сквозь ткань, успев пропитать её. На миг я возненавидел лекаря за проницательность и неуместное сейчас сочувствие. — Выбить признание из дракона не так легко, как хотелось бы. Я сломал несколько ногтей. Беспокоиться не о чем. Я вышел за дверь, на эмоциях хлопнув ею чересчур громко: меня трясло от ярости, раздражения и обиды. Не говоря уже о том, что я желал сбежать прежде, чем Аарон обратит внимание, о чём же мы вели разговор.***
Суд состоялся быстро. В тронном зале, где собрался весь двор и высший свет города, Совет огласил обвинение женщине, что так и не выпустили из цепей. Она сохраняла хладнокровную гордость и надменное спокойствие, пока слушала мужей, что обычно решали судьбу королевства. Все взгляды собравшихся были прикованы к ней. Аарон величественно восседал на высоком троне, возвышаясь над столом Совета, а я стоял за ним, укрытый тенью бархатных полотен и золотых знамён — именно здесь было моё место: в тени короля, за его спиной, по правую от него руку. — Приговор вынесет лично король Аарон, и он немедленно будет приведён в исполнение, — возвестил Лор — сын сэра Дорэна, что занял его место в Совете, как мастер над мечами. Стража толкнула Мэриэм вперёд, заставив упасть на колени перед троном. На коленях монарха лежал обнажённый меч: выкованный в день его совершеннолетия он блестел золотом и сапфирами в навершии. Их блеск был холодным, как и глаза короля, и знаменовали приговор, что был вынесен ещё до начала суда. Драконица затихла в цепях, и я наконец-то заметил страх в её глазах. Она металась взглядом с лица Аарона на его меч и иногда оборачивалась ко мне, будто ждала, что я вступлюсь за неё. — В числе преступлений, что были совершенны тобой: предательство, измена и угроза королевскому дому, — голос короля громом пронёсся по залу, заставил утихнуть шорох голосов. Аарон проговаривал каждое слово, растягивая свою речь. Я невольно вспомнил Родрика: будто бы это он сейчас сидел на высоком троне и это его голос эхом отражался от каменных стен, внушая ужас рока. — За покушение на жизнь наследника престола, за покушение на жизнь принца и за измену престолу я приговариваю тебя к смерти. Мэриэм дёрнулась в испуге, будто желала отпрянуть от короля. Я видел: лишь сейчас она в полной мере осознала, что её ждёт, и маска гордости вдребезги разбилась, упав с её лица. Страж грубо толкнул её в плечо, заставив снова склонить голову. Но она вскидывала её вновь и вновь, плача и умоляя. — Аарон, пожалуйста, не делай этого. Ты не можешь так поступить со мной! Король сжал рукоять меча, медленно поднялся и спустился к ней. Ступая, на каждый шаг, он продолжал говорить, но куда спокойнее и тише, обращаясь лично к ней одной. И холод его голоса сковывал сильнее цепей: — Ты угрожала не наследнику трона, а моему сыну… — Аарон, пожалуйста… — …ты пробралась во дворец под чужой личиной, выдав себя за человека. Обманула мою мать и моего сына. Ты скрыла, кто ты, втёрлась ко мне в доверие, чтобы завоевать трон. — Аарон, прошу тебя, выслушай! Всё было не так! Она шептала в мольбе, тянула к нему руки, насколько позволяли цепи, и слёзы бежали по её лицу. Глаза её, широко распахнутые, были полны ужаса и слепого неверия — она до последнего не могла поверить, что Аарон способен на такой поступок. Я и сам не верил. — Ты обманула меня и едва не убила моего сына. Именно поэтому я сам исполню приговор. К тому же… я состою в ордене драконоборцев уже двадцать лет. Настал и мой черёд убить своего дракона. В последней попытке выжить, она обернулась ко мне, умоляя меня одними глазами. Но я и сам не верил, что всё происходит по-настоящему. Не верил, что передо мной Аарон, что передо мной тот светлый мальчик, которого я знал и которого воспитал сам. Я не верил, что слышал то, что слышал. Не верил… Пока не опустился меч, обагрив драконьей кровью свою сталь.***
В тот же вечер Аарон вызвал меня к себе, в свои покои. Это случилось уже после наступления темноты, да и с момента казни мы не обмолвились с ним ни словом. Но я тотчас явился к нему, как подобает верному псу. Когда я вошёл, Аарон указал мне на кресло рядом с камином. Обычно я занимал его, когда вечерами король желал сыграть в шахматы или обсудить думы, тяготящие его, мысли и проблемы, что не должны были выходить за пределы его личных стен. Тогда, когда звучали слова, что должны были остаться только между нами. Когда Аарон прогнал из своих покоев стражу, оставшись со мной один на один, у меня не осталось сомнений: он затеял именно такой разговор. Моё сердце чуяло недоброе, билось рвано в животном страхе, но я покорно занял своё место. — Вы хотели что-то обсудить, мой король? Аарон поморщился, как и всегда. Взял со столика кувшин вина и наполнил им бокал. Протянул его мне, а когда я отказался, сделал глоток из той же чаши. — Да, хотел. По двору ходит слух, Кристиан, будто бы это ты подстроил болезнь моего сына и казнь будущей королевы. Дал Роану яд, подставив Мэриэм, а затем, упрятал её в тюрьму, и напоил Ро противоядием. И всё это затем, чтобы выслужиться передо мной. Чтобы не потерять своё место в Совете, которое уже должен бы оставить. — Что?.. — я не мог поверить своим ушам. Место в Совете, расположение короля? Всё это было у меня и так, и тем несусветней звучала эта чушь. Но тот Аарон, которого я знал, не обратил бы внимания на эти слухи, понимая, насколько они нелепы, и потому мне не нравился этот разговор. — Что за чушь. Ты сам-то в это веришь? — Я не знаю, чему верить, — он сказал это просто, а моё сердце на миг остановилось, забывая от боли, что надо биться. — Будь это правдой, это многое бы объяснило. Объяснило бы, как ты узнал, что Роан болен, когда ещё не было признаков болезни, объяснило бы, как ты вернул его к жизни… Сам я не могу ответить на эти вопросы. Но есть и ещё одна версия, которая объясняет всё даже лучше: Мэриэм была права, и ты мне лгал всё это время. Волнение било набатом в висках, пробуждая головную боль. Я чувствовал себя у края, но не собирался прыгать вниз добровольно. — Ещё ты мог бы поверить моим словам. Я объяснял тебе, как это сделал. — Объяснял, правда? — Аарон поморщился с досады и сделал новый глоток вина. — На теле Мэриэм нет и следа, доказывающего, что её пытали. Никто из стражи не видел тебя или кого другого, заходившего к ней в ту ночь. Да даже без этого, Кристиан, — он обращался ко мне так, словно уговаривал меня, умолял услышать его. — Я не поверю, что ты пытал женщину! Хрупкую девушку! — Дракона. — Да какое это имеет значение? Я хмурился, не понимая, к чему ведёт король, зачем затеял этот разговор. Я всё никак не мог разгадать его, даже спустя столько лет, будучи не в силах пробраться в его мысли, касающиеся меня. — Что ты хочешь услышать от меня? — Признание. Или объяснение. — Я уже всё объяснил тебе. — Тогда почему Мэриэм назвала тебя своим сородичем? — Откуда бы мне знать, что творилось в её голове? — Нет, Кристиан. Она могла обвинить тебя в чём угодно, но обвинила в том, что ты такой же, как она. Мне предъявили в упрёк не трусость и покорность, не слепую веру словам, а лицемерие. Так почему, Кристиан? — Откуда мне знать… — Когда меня впервые представили тебе, — он перебил меня, продолжив говорить, будто его вёл азарт. В ту минуту я понял: он не слушал меня. Ему важнее было сказать, донести свою мысль, чем получить ответы. — Ты уже несколько лет служил моему деду. Сколько зим минуло с тех пор, а ты изменился едва ли. Сколько тебе на самом деле? — Чуть больше пятидесяти, — я назвал цифру наугад, прежде никогда не задаваясь этим вопросом. — А сколько тебе было, когда погибла твоя семья? Во сколько лет ты стал советником моего деда? — Это что, допрос? Я начинал злиться. — Нет, Кристиан. Мне не нужны ответы, я хочу, чтобы ты открылся мне. Ответы я мог найти и сам, поспрашивав тех, кто знал тебя тогда. — У меня нет тайн. — Но это ведь ложь! Аарон вскочил на ноги, и бокал с вином, что он смахнул со стола рукой, покатился по полу, оставляя за собой багряный цвет. Глаза короля потемнели, словно отражая ночное небо за окном. Как же он был красив даже в эту минуту, даже разгорячённый ненавистью ко мне. — Я злюсь, но не оттого, кто ты, а оттого, что ты лгал мне, обманывал меня. И продолжаешь это делать даже тогда, когда я припёр тебя к стене. Просто признайся. Признайся мне, и я отпущу тебя. — Признаться?! Почему ты даже не допускаешь мысль, что ошибаешься? — Потому что я знаю тебя уже много лет. Будь эти обвинения чушью, твои глаза бы смеялись. Но я вижу в них отчаяние и страх, ты боишься меня. — Вздор! Ты не понимаешь, о чём говоришь, не понимаешь, о чём просишь. — Я прошу сказать мне правду! Почему ты упрямишься, почему боишься озвучить то, что очевидно мне? — Очевидно?! Ты не замечал этого двадцать лет! Слова в гневе вырвались из моих уст, и лишь затем я осознал их. Холодок страха прошёлся по моей коже, я оцепенел в растерянности, не зная, что предпринять. Я потерял контроль. Потому что хотел его потерять… Я устал от лжи, настойчивость Аарона дала мне скупую надежду. Сердце ныло, цепляясь за неё, порождая сомнения, которые с каждым словом всё сильнее мешали мне стоять на своём. Голос здравого смысла звучал всё тише, пока эмоции не взяли верх. Я сам позволил им это, цепляясь за надежду, так опрометчиво подаренную моим королём. Хотя бы себе я не лгал ни минуты. Аарон был растерян не меньше меня. Он смотрел, широко распахнув глаза и приоткрыв в удивлении губы, сметённый то ли признанием, которого, в глубине души, не ждал услышать, то ли обвинением. Я не верил в последнее. Мне казалось, что он оказался не готов к правде, которую так желал. Позади меня будто обрушились скалы, отрезая дорогу назад. Я вспомнил Мэриэм, вспомнил лицо короля, когда он увидел лоскут чешуи под человеческой кожей, и понял, что неверным словом потерял всё. Кристиану Торренвельду уже давно было пора уйти на покой. Мне же больше нечего было терять. Воспользовавшись замешательством Аарона, я поднялся и в два шага оказался перед ним. Он вздрогнул, испугавшись меня, но я не дал ему отпрянуть, поймав его лицо в ладони и притянув к себе. Голова кружилась от боли в висках, что создавало колотящееся сердце, когда я накрыл его губы поцелуем. Робкое, нежное прикосновение, я всего лишь осторожно обхватил его нижнюю губу, пробуя её на вкус. Запах Аарона, его близость, мягкость его губ, сладость первого поцелуя — всё это кружило голову, подталкивая к большему. Но мне не хватило смелости на большее безумство. Я отстранился, не отнимая ладоней от его лица, заглянул в глаза короля, ожидая увидеть там отвращение и гнев. Но Аарон всё ещё был сметён и смущён, как ребёнок. «И это король Арадея?» — мне хотелось тепло улыбаться от этой нежной мысли. — Что это было, Кристиан? — он хмурился, но от непонимания, а не гнева, и не пытался отстраниться от меня, убрать от себя мои руки. Сердце снова заныло от надежды; никогда в жизни я не ощущал себя большим глупцом, но успокаивал себя тем, что мне больше нечего терять — это стало моим оправданием в поступках. Ведь я даже не пытался придумать выход. — Все эти годы, с дней наших первых встреч, я любил тебя, король Арадея. Я никогда не видел в тебе сына. Ответом мне стал удивлённый взгляд. Как же сильно я желал, чтобы Аарон ограничился только им и не пытался подобрать слов. — Я ждал не этого признания. Досада овладела мной. Поморщившись, я отпустил Аарона, отпрянул от него на шаг. Это не было отказом, но я ощущал себя так… будто бы меня не услышали, проигнорировали или поняли неверно. Отчаяние охватило меня, отнимая силы, а разочарование пробуждало гнев. — Его ты тоже получил. Желаешь доказательств? В моих руках появился кинжал — мой неизменный спутник, в котором я слишком часто нуждался в последние дни. Закатав рукава, я обнажил ещё не зажившие шрамы, и прежде, чем Аарон успел остановить меня (а он пытался, запоздало вскрикивая и хватая мои руки), одним взмахом лезвия сорвал тонкую кожицу на сгибе локтя. Чёрная чешуя отливала изумрудом, отражала блики свечей. Аарон застыл, в немом ужасе глядя на то, как кожа, так похожая на человеческую, затягивает свежую рану, скрывая правду обо мне. Я опустил рукав, тем самым, приводя короля в чувство. — Почему ты… — он всё ещё выглядел растерянным, напуганным, а мне хотелось горько смеяться: он таки не был готов к тому, чего так страстно желал. — Как ты оказался среди людей? — Война с Арадеем длилась слишком долго. Мы хотели подтолкнуть людей к миру так, чтобы это не означало поражение. Вот почему я пытался пробраться в Совет. — Война закончилась давно. Почему же ты не вернулся домой? — Я привязался к Верону. А потом и к тебе. Аарон отвёл взгляд, лёгкий румянец смущения тронул его лицо. Неужели моё признание всё-таки услышано им? Я ждал ответа, но и боялся его, понимая, что это будет отказ. Но Аарон будто бы желал продолжить пытать меня. — Все эти годы, все эти двадцать лет… ты оставался в Арадее из-за… — он не смог озвучить болезненную для меня, смущающую его суть. — Да. Я в любой момент могу вернуться домой. «Одно твоё слово и я покину тебя», — вот какой смысл я вкладывал в свои слова. Аарон так и не поднял на меня головы: в этот вечер я более ни разу не встретился с ним взглядом. — Мне нужно всё обдумать. И побыть одному, Кристиан. Пожалуйста, оставь меня. — Как скажете… — Не называй меня «мой король», — Аарон вспыхнул огнём от раздражения. — Это не так, ты сам в этом признался. — О чём уже жалею, — ответил я почти шёпотом, прежде чем покинуть покои короля. В ту ночь я блуждал по коридорам замка и рассматривал гобелены на каменных стенах. На меня со всех сторон смотрели мои сородичи. Полотна изображали их смерти и доблестных рыцарей в сияющих доспехах с занесённым копьём или опустившимся мечом. Я никогда не придавал этому значения, но за прошедшие годы, за все годы мира… Аарон так и не повелел убрать их.***
Несколько последующих дней я ощущал между нами непреодолимую каменную стену. Аарон не избегал меня, не пытался уйти из комнаты, если в ней был я, не обходил стороной мои покои и не разворачивался, выбирая иной маршрут, если мы сталкивались в коридорах замка. Но он не приглашал меня разделить с ним трапезу или вечерние мысли, и общение наше свелось к вопросам казны, распределению воинов на улицах города и урокам Роана, которые не возобновились до сих пор, ибо мальчик ещё был прикован к постели. С каждым днём всё больше идя на поправку, он пока не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы покинуть комнату на своих двоих. Я не чувствовал, что стал для Аарона чужим, но и другом его больше не был. Но не оттого меня раздирала боль, а потому, что словно и не было нашего разговора «по душам». Он пообещал мне дать ответ, но немилосердно тянул с ним, а я мучился неведением и неопределённостью его желаний. Снова и снова я уговаривал себя, что его молчание, его отстранённость — это и есть ответ, и приходил к решению покинуть Арадей, возвратившись домой. Но Аарон не просил меня уйти, и я малодушно цеплялся за эту нить, чтобы оставаться рядом со своим королём. Своим молчанием, наверняка не ведая того, он дарил мне надежду, что сладким ядом отравляла всё моё нутро и душу, кромсала на части рвущееся к нему сердце, втирая соль в кровоточащие раны. Я не мог спать по ночам: мой разум был охвачен мечтами, которые я боялся позволить себе прежде. Я жаждал отказа, чтобы прекратить эту пытку, но мне хотелось наслаждаться ею. Находиться рядом с Аароном было мучительно сладко, как никогда сильно за эти десятилетия я желал дотронуться до него, хотя бы случайно коснуться его руки. И не чувства Аарона, а страх не давал мне сделать этого. Я жаждал отказа и боялся его. Надежда, как алкоголь, затмевала мой разум, обманывала удовольствием, что к утру обязательно растворится туманом… и изнашивала сердце, бьющееся о грудную клетку, будто птица в тугих силках.***
На исходе шестого дня, когда солнце скрылось за стенами замка, Аарон сам пришёл ко мне, в мои покои. Я поднялся, приветствуя его, ощущая, как мои ноги дрожат, как перед самым первым в моей жизни боем. Хотя даже тогда я боялся не так сильно, как в эту минуту. Не поприветствовав меня, король отпустил стражу, что ежечасно охраняла мои покои до обратного указания. Ни один из воинов не тронулся с места, начальник караула перевёл на меня непонимающий взгляд. Лишь после моего кивка они покинули свой пост, оставив меня наедине с королём. Мне нечего было опасаться: Аарон пришёл ко мне совсем один, лишённый свиты в лице верных короне воинов, а даже будь по-другому… из его рук я даже смерть готов был принять. Двери комнаты закрылись за спиной короля, и моё сердце дрогнуло, отдавая радостью и болью: я снова желал обмануть себя. — Я пришёл поговорить, Кристиан… если это твоё настоящие имя. В голосе Аарона не было холода или отстранённости последних дней, и я не смог сдержать улыбку: с моих плеч будто скинули тяжёлые цепи. — Нет, не настоящее. Но за долгие годы стало таковым. Аарон нахмурил брови, недовольный ответом, но не стал давить на меня. Секунды его молчания тянулись для меня вечной мукой. — Я пришёл поговорить с тобой о твоём признании. — Да, я слушаю… — усталость и мука отразились на моём лице: у меня не осталось сил притворяться перед ним. — Когда ты сказал об этом… ты обескуражил меня. Я не понимаю, как я мог быть настолько слеп, но, вспоминая, всё стало казаться таким очевидным. Будто кто-то открыл окно, и я разглядел предметы в комнате, в которой прожил всю жизнь. Признаюсь честно, я никогда не думал о тебе в подобном ключе. Ты был для меня другом, наставником, отцом, но… и только. Я горько усмехнулся, ощущая, как нож его слов всё глубже входит в сердце, и всё ждал, когда он повернёт рукоять. — Но все эти дни, уже после разговора, — Аарон продолжил, отведя от меня свой взгляд. — Я приглядывался к тебе, размышлял, воображал… Всё пытался понять, как я мог быть так слеп, но не нашёл ответа. И я вдруг спросил себя: «Почему он молчал все эти годы? Почему не признался раньше? Неужели он настолько не доверяет мне?» — Я боялся потерять тебя. Прогони ты меня, узнав правду, я был бы вынужден покинуть тебя: ты бы не стал терпеть подле себя влюблённого в тебя мужчину. — А если бы я дал другой ответ? — Аарон нахмурился, подняв на меня взгляд. — То я бы не смог удержать свою драконью сущность. Рано или поздно моя тайна открылась бы для тебя, и я был бы вынужден покинуть Арадей. — Да почему? — Аарон встрепенулся, словно кот, которого напугали брызгами воды. Я бы улыбнулся нежности, что пробуждала во мне эта картина, но боль в груди не оставляла сил. — Почему ты так уверен, что я бы прогнал тебя?! Я понимаю, почему ты скрывался при дедушке, при моём отце, но почему ты скрыл свою сущность от меня? — Ты что, правда не понимаешь? — я искренне удивился. Поднялся на ноги, чтобы быть на равных с королём, и продолжил с отчаянием. — Аарон, ты прогнал Мэриэм из своей постели, узнав, кто она. Прогнал ту, кого собирался взять в жёны, а что бы ждало меня? — Ты не Мэриэм, я знаю тебя многим дольше и чувствую к тебе другое. Я горько усмехнулся и окинул рукой стены. — Тогда оглянись вокруг и пройдись ещё раз по своему замку. Веками твой народ истреблял моих сородичей, война прошла, но ненависть осталась, осталась в ваших жилах. Зачем нужен Орден Василька, если всё закончилось? Зачем нужны драконоборцы, если вы приняли нас, как союзников? Вы до сих пор прославляете рыцарей, что рубили головы моим собратьям, до сих пор чтите убийц, как героев! Гобелены на стенах твоего замка — вот моё доказательство, вот меч палача, что заставлял меня молчать все эти годы! А отмыл ли ты свои руки и меч от крови той, с кем собирался связать свою жизнь?! Я уже рычал — так сильна была моя ярость, копившаяся десятилетиями. Я не хотел вспоминать о последнем, не желал попрекать Аарона, но всё равно сделал это в пылу сжигающего меня гнева. Я копил его слишком долго, слишком долго топил в себе, пытаясь затушить любовью к Аарону, но всё оказалось тщетно. Король побледнел, и даже глаза его утратили краски за пеленой ужаса. Он услышал меня, и осознание стало для него тяжёлой ношей. Он внимал моим словам, но совсем не так, как мне бы того хотелось. Опустив взгляд в пол, он прошептал. — Прости меня. Я не могу исправить содеянное, не могу повернуть прошедшие годы вспять. Я пришёл сюда сказать, что готов дать тебе шанс. Но теперь, пожалуй, это мне надо просить тебя предоставить шанс мне. — Что? — я не верил своим ушам и не мог понять, о чём говорит король. Но сердце моё уже сбилось с ритма, принимая всё так, как ему хотелось. — Я хочу попробовать быть с тобой. Аарон шагнул ко мне и, пользуясь моим замешательством, коснулся моих губ своими. Робкий, по-детски невинный поцелуй, будто первый в его жизни, но, возможно, так оно и было: вряд ли он когда-либо целовал мужчину. Сердце моё остановилось, и я уже поверил, что навсегда. Аарон отпустил мои губы, но я зверем вцепился в его плечи, не давая отстраниться. Я чувствовал, что сжал их слишком сильно, но король не подал виду. Он смотрел на меня, в мои глаза с ребяческим удивлением. Передо мной, в моих руках, снова был мальчик, которого я полюбил, а не мужчина, что правил Арадеем. Мне хотелось наброситься на него, но цепи сомнений и страхов были слишком крепки. Я выдохнул, пытаясь вернуть себе контроль, и приблизился сам, почти касаясь манящих меня губ. — Не пожалей о своём решении, — я шептал, дразня его прикосновениями. Будто приглашая, Аарон распахнул свои губы, а я не мог поверить, что его тело отвечает мне, отвечает тяжёлым дыханием и дрожью под пальцами, пока я гладил предплечья своего короля. Мой солнечный мальчик. Я не мог и мечтать о таком. — Разве я когда-нибудь жалел о том, что связано с тобой? — он выдыхал слова тем же горячим шёпотом, которым обращался к нему я. — Разве что о том, что не слушал тебя. Я не пожалею. Прошу, дай мне шанс, и я докажу тебе, что готов принять тебя. Принять тем, кто ты есть. Я усмехнулся. Отстранился, не выпуская его, на длину рук, чтобы он хорошо видел моё лицо. Иллюзия, созданная магией, таяла, открывая моё истинное лицо. Морщины разгладились, вернув коже молодую свежесть, седина волос окрасилась в жгучий чёрный, и выцветшие глаза потемнели до кусочков углей. Я не мог превратиться при нём в дракона, но мог больше не старить людскую шкуру. Пред Аароном я предстал тем, кем пришёл когда-то к его деду. Вряд ли я сейчас выглядел старше нового короля. Аарон охнул, выражая свой восторг. — Я тоже так хочу. Научишь? — Прости. Это кровная магия. Больше у меня не осталось сил ждать. Я притянул Аарона к себе и впился в его губы. Словно зверь я терзал их неистово, пил дыхание Аарона, задыхаясь и сам, упивался ощущениями, забывая дарить их в ответ. Я пытался утолить свою жажду, от которой страдал столько долгих лет. Будто бы это было возможно. Когда Аарону перестало хватать дыхания, он вырвался из моих рук, но не отстранился, опаляя мои губы своим дыханием. — Кристиан… — прошептал он, задыхаясь, и ноги перестали держать меня. Слишком всё это было похоже на сон. — Меня зовут Кириар, — забытое когда-то имя вспыхнуло в памяти. Впервые за долгие годы мне захотелось услышать его. Услышать из его уст. Аарон кивнул и неуверенно повторил за мной: — Кириар. Я улыбнулся и пообещал себе, что больше не дам ему возможности сказать хоть что-нибудь в этот вечер. Пообещал себе, что он больше не вырвется из моих рук. И дышать он будет только лишь мной.***
Аарон, мой прекрасный солнечный мальчик. Всех слов на всех языках мира не хватит, чтобы передать, как сильно я люблю тебя. Если бы я верил, знал, что есть хотя бы мнимый шанс на то, что ты примешь меня и мои чувства, не взирая на то, кто я и кем родился, я бы давно признался тебе. И в тот же час принёс бы клятву своим и твоим богам, что сделаю тебя счастливым. До последнего вздоха я буду любить тебя. Аарон повелел убрать гобелены со стен уже на следующий день. Орден Василька не позволил тронуть я: люди и подданные не приняли бы такого решения, до сих пор веря, что рыцари защищают их, да и со смертью Родрика никто из ордена, за исключением Аарона, не убил ни одного дракона. Знания о том, как с ними сражаться и как их убивать, со временем должны были кануть в небытие, вслед за уходящей эпохой — Аарон мне это пообещал. Орден потерял смысл своего существования, как был подписан договор о мире, и уже давно никто не обучал рыцарей ремеслу драконоборца. Кристиан Торренвельд покинул Арадей спустя несколько дней по решению короля — тем самым он пресёк слухи, что ходили вокруг моего имени. Я же вернулся в замок под другой личиною. Аарон представил меня двору, как бастарда Торренвельда, своего соратника и близкого сердцу друга. Я вновь занял место в Совете. Но моя прошлая жизнь ушла вместе с именем некогда правой руки трёх королей. Многие вопросы остались нерешёнными. Нам приходилось скрывать свою связь, как и прежде, я не мог позволить себе прикоснуться к Аарону при всех. В глазах окружения я был для него сердечным другом, почти что братом, хотя никто не понимал причин его симпатии ко мне. Порой это даже забавляло. Мне пришлось заново знакомиться с Роаном, и он привыкал ко мне с неохотой, преодолевая стену, что возводил для других. Я буквально приручал мальчишку к себе, но Кириару это далось легче, нежели Кристиану. Нового меня он не боялся и, видя привязанность своего отца, тянулся ко мне вслед за ним. Не устояв, я однажды спросил маленького Ро, чем же ему так не угодил «мой отец», и остался до глубины души поражён ответом. — У лорда Кристиана глаза как у зверя. Дикие, проницательные, всегда печальные. Он всё время хмурился, был холоден со всеми, кроме отца. Вы совсем не похожи. Я до сих пор улыбаюсь, вспоминая эти слова. Я знал, помнил, что проживу дольше их всех. Когда золото волос моего короля сменит благородная платина лет, я ещё буду молод. Я знал, что рано или поздно увижу его смерть, и мог желать лишь одного: что ещё буду рядом, чтобы пойти за ним. Но всё это будет потом. Сейчас же я мог обнимать его по ночам, гладить нежно шрамы от когтей на его плечах, засыпать под мерное дыхание, опаляющее мою шею, и, просыпаясь, видеть завитки янтаря, которым я хотел задохнуться. И голубизну глаз, в которых желал утонуть… Ничто другое больше не имело значения для меня. В эту минуту, пока я пишу последние аккорды нашей истории, мой король лежит в своей (нашей?) постели, обняв подушку, и крепко спит. Тяжёлое одеяло спало до поясницы, и мне стоило бы укрыть его, но я никак не могу заставить себя. Вместо этого я отвлекаюсь на каждой написанной строчке, чтобы полюбоваться им. Когда я закончу, я согрею его своим теплом. И больше никогда не покину.