imaginary parties

yoongi & hoseok made in heights – panther

юнги начинает своё утро по обыкновенному и простому ритуалу, который всегда был неизменным и священным, словно традиция, которую передают из рук в руки, от поколения к поколению. личная мантра — крепкий кофе с молоком и одной ложкой сахара с утра, больше ничего и не надо. юнги и правда несёт этот заветный алгоритм, но скорее пропускает её через свою собственную призму поколений, а не чужую — юнги меняется постоянно, а банка кофе с красной крышкой всегда на своём месте, готова порадовать и утешить. второй ритуал — пять страниц книги с утра, обычно они все одни и те же; они, как и банка с кофе, входят в ту самую математическую константу, но юнги не жалуется совершенно. впрочем, хотела бы. она листает залапанные пальцами страницы, которые даже еле-еле, совсем незаметно пожелтели, как свойственно желтеть любимым, заношенным и чуть-чуть стареньким книгам. на первом форзаце автограф — точнее, обычная авторская подпись — и несколько тёплых слов — на самом деле, о таком принято говорить «тёплые», но юнги уже давно перестала о них греться. радиатор греет намного лучше. перелистывая страницу за страницей, юнги часто перестаёт замечать, куда утекает рассвет, но с её сбившимся режимом и привычкой вставать слишком рано — в чёртовых четыре тридцать — это только лучше; ей постоянно нужно как-нибудь убить свободное время. и лишь бы не размышлениями. юнги никогда не спрашивает себя, почему её руки тянутся только к нескольким обложкам, потому что не хочет об этом думать, потому что слишком хорошо знает ответ, а расстраиваться принципиально не хочет. она всё ещё не может отпустить, хотя и делает вид, что да. юнги незаинтересованно листает ленту новостей: в мире снова беспокойство, в мире снова скандалы, но, боже, в местном зоопарке родилось две маленьких пандочки, разве не умилительно. юнги улыбается примерно две минуты сорок две секунды — примерно столько у неё занимает времени прочтение статьи, но её улыбка смазывается на нет, как только она видит следующую статью. знакомое лицо на фото режет глаз — если буквально, то ощущения не очень приятные, — и юнги не может понять, неприятно ли ей от отвращения или желания расплакаться, или от того и другого вместе. она нервно сглатывает и колеблется — правда, не очень долго — стоит ли читать, но собирается с силами и начинает. она должна, пусть даже каждое слово будет резью впиваться ей прямо в глаза, лишая чёртового зрения. чон хосок, она же известная писательница, известная под псевдонимом хоби, заявила о том, что желает временно прекратить свою литературную деятельность. цитируя самого автора: «мне очень приятно, что многие мои книги нашли свой отклик у читателя, но, как и любой автор, я не считаю свои работы идеальными, хоть и стараюсь писать как можно лучше, более насыщенно и ярко. я чувствую, что мои работы начинают терять эти качества, становятся блеклыми. полагаю, мои читатели поймут меня, если я скажу, что хочу взять длительный перерыв. надеюсь, они будут достаточно терпеливы, потому что я сама не знаю, насколько сильно затянется мой импровизированный отпуск — на месяц, на год или навсегда». «навсегда» словом плещется в сознании юнги целой вереницей воспоминаний и ассоциаций. кажется, это одно из её множественных поколений, стадий, когда ты понимаешь, что вчера был ещё совершенно другим человеком, чем сегодня. именно тогда появилось закрепившееся убеждение, что «навсегда» — это понятие настолько абстрактное и растяжимое, что как будто и вовсе несуществующее, прозрачное и хрустальное, в какой-то степени эфемерное. тогда юнги не совсем понимает, кто именно из них разбил этот хрупкий хрусталь и кто потом подбирал осколки с пола. должно быть, они сделали это вместе, как и любили делать всё на этом белом свете — только сообща. один на один со своими чувствами. один — потому что они вместе, а не поодиночке. были. юнги, наверное, так привычно положила свои ладони на ладони хосок, и стоило им только расслабиться, всего лишь на крохотное мгновение, как вся патетика вместе со столь хрупким и желанным «навсегда» рухнула наземь и раскрошилась на сотни тысяч кусочков. собрать они её тоже пытались вместе, но, кажется, тогда они забыли просто, каким именно ещё не так давно было то призрачное «навсегда», потому и получалась у них лишь какая-то нелепая пародия, которая готова была рассыпаться лишь в слой хрустальной пыли. юнги следовало бы забеспокоиться ещё тогда, когда хосок написала свою самую первую строчку. в конце концов, творчество рождается не из гармонии, а восстаёт, словно феникс, из пепла боли и немного отчаянья. эти строчки для юнги тогда, как оказалось позже, были сплошным самообманом. плавные и лёгкие, словно розовый тюль в её старой детской комнате, они ложились на бумагу так идеально ровно и гармонично, как складываются ноты в симфонию — как казалось юнги тогда, непременно в мажорную. хосок постоянно корпела над текстами, измывалась над каждой страницей, пока от длительной работы не краснели глаза и не начинала болеть спина. юнги поддерживала и радовалась — хотя должна была пугаться, — когда хосок с радостью в голосе заявила, что она закончила свой роман. юнги, впрочем-то, радовалась больше, чем сама хосок, когда рукопись одобрили — это, кстати, тоже одно из поколений. юнги в какой-то степени себе же самой (и немножко хосок) благодарна, что больше так не живёт. юнги разглядела своё имя в графе посвящений лишь тогда, когда хосок собрала вещи и съехала на свою старую квартиру. «я четыре стены там ненавижу, но лучше там задыхаться одна буду, чем с тобой здесь», — единственное, что сказала хосок на прощанье. юнги простилась с ней лишь своим многозначительным молчанием. юнги читала дебютный роман хосок лишь один день, восторгаясь после этого ещё достаточно долго, кажется, до того самого момента, когда хрусталь их личного «навсегда» разбился на мелкие осколки. она читала, это верно, но по-настоящему вчитаться смогла лишь после того, как запах любимых духов хосок выветрился изо всех вещей, которых она когда-либо касалась. юнги тогда перечитывала книгу в энный раз и почувствовала, как прошла ещё одно своё собственное поколение. между строчек всё о них. тогда кто расслабился и упустил хрусталь первым? между строк они и правда лежали вдвоём, ничего лишнего, лишь пространство вселенной или натянутое фоном белое полотно. юнги покупала все книги — и тройка романов, и несколько сборников рассказов, совсем маленькое собрание поэзии — она скупила всё, только чтобы удостовериться в том, что хосок всё ещё пишет, потому что не может найти собственной гармонии, которую и сама юнги потеряла не так давно — всё равно больно, — и пытается возместить всё пожелтевшими страницами. может быть, сейчас она её нашла? может быть, кто-то помог ей собрать её личное навсегда заново, вернул к целостности её разорванную на две части душу? юнги должно быть от этого лучше: ей ведь больше не придётся искать в чужих текстах намёки или ждать в очередном посвящении своего имени с замирающим сердцем — потому что кроме первого романа, хосок так ей ничего и не посвящает, но юнги достаточно и этого, чтобы сходить с ума. лишь бы не посвятила больше ничего. юнги наспех закрывает статью — ей не нравятся эти мысли, эти воспоминания, эта чёртова хосок, потому что на негативе вообще-то сконцентрироваться проще, но открывает вкладку поисковика. чон хосок проведёт автограф-сессию для своих фанатов уже в следующий четверг. юнги там появляется неожиданно даже для самой себя; перед тем, как сесть на стул напротив, юнги в своей же голове останавливает время буквально на одно крохотное мгновение — чтобы полюбоваться завитком рыжих волос и в сосредоточении закушенной губой, но время продолжает идти, бежать, сыпаться песком сквозь пальцы. времени катастрофически мало. — здравствуйте. — подпиши мне книги, пожалуйста. веришь, у меня всего лишь одна твоя подписанная книга, ей так одиноко. хосок кажется недовольной — такая очевидная, всё на лице ведь написано — но подписывает терпеливо, погружается, выводя буковки, с головой, а потом даже улыбается сама себе под нос. юнги поглядывает совсем мельком, а в её сознании времени катастрофически много, так что взгляд скользит по написанным линиям медленно. кажется, она снова проходит одно поколение. когда ты счастлив, творить можно. о том, как именно. всё оказывается простым и смехотворно прекрасным. хосок выронила их эфемерное навсегда, потому что доверилась юнги и отпустила. юнги вспомнила, как выглядит их эфемерное навсегда, и она сложит его ладонями хосок любой ценой, лишь бы никогда не вернуться к тому, что было раньше. их вполне реальное и ощутимое навсегда.