bad dream.

Том хорошо знаком с расхожей фразой "никогда не говори 'никогда'". И то, что она в большинстве случаев не сколько упрекает, сколько банально намекает на людское непостоянство. Ведь зачастую (если не всегда) чье-либо "никогда" не сможет нести в себе сто процентной уверенности, потому что быть человеком значит быть неприкаянным существом, вечно зависящим от внешних факторов. Ридж прекрасно осведомлен об этом. Он входит в категорию людей, которые стараются не зарекаться, не обещать что-либо кому-либо, ведь где-то в глубине души он знает, что он может не сдержать свое слово. Он никогда не любил обременять себя лишними проблемами и слушать претензии по поводу чужих разрушенных представлений о себе. Люди любят клеиться к тому, что кажется им достаточно надежным и постоянным. Они любят привыкать. И это опасно. Он по себе знает, как тяжело потом отвыкнуть от чего-то, если оно приелось так намертво и так внутрь, что даже раскаленными щипцами не вытравишь потом. Оно сидит внутри тебя глубоко и крепко, только потому что ты позволил этой привычке прорасти в себя, позволил ей закрепиться там. Потому что это было удобно в свое время, потому что ты привык и не знаешь, что делать, если однажды там вдруг образуется дыра. Том устал заделывать такие "черные воронки", в какой-то момент заливать их стало проще и понятнее. В какой-то момент быть не пьяным перестало быть вариантом. По большему счету, на фоне многих других людей у него не так много "проблем с собой". Или может он просто не привык считать свои недостатки настолько важной темой, чтобы сразу же бежать к психоаналитикам или пытаться изменить себя. Торд прав на его счет - он крайне ленивый малый, который не желает действовать больше нужного, необходимого минимума позволяющего ему и дальше валяться на диване и глушить водку без того, чтобы выглядеть полностью разбитым и недееспособным. Это норма, думает Томас. Но сейчас его норма - это какой пиздец. Катастрофа в размерах одного внутреннего мира с кучей потраченных нервов. Том ощущает себя человеком, которому методично переламывают хребет, но на деле это лишь ощущение от того, как мягко ломаются на его глазах все его выстроенные за десять лет принципы. Это неприятно, болезненно почти, но мысль о том, что с Ларссоном, наверное, происходит примерно тоже самое, странно успокаивает. В этом бедламе виноват хотя бы не он один. Торд его прямой соучастник. Они вместе наступают на свои предположения и немые кодексы. Казалось было многое из этого можно было избежать, случись мысли о том, что лучший способ заткнуть Ларссона это секс, посетить его раньше. Но увы, тогда он действительно считал, что они с Тордом "не за что и никогда" и "это блядь кошмар какой-то, нет". Когда-то он верил, что "никогда" имеет вес. В итоге же получалось, что их связь с Ларссоном просто обязана была найти себе опору. Произойти, как неизбежное столкновение комет или взрыв сверхновой. Они с Тордом неизменно доказывают это друг другу, даже сейчас. Руша немые уговоры и правила, подобно детям сталкивающим на пол дорогие, старинные вазы из китайского фарфора, просто потому что им хочется. Это то, как их поведение смотрится со стороны, он уверен. Ведь мир тоже сделан из фарфора, он - непрочный, до ужаса хрупкий. Всего лишь одно маленькое событие может переломить его пополам, сделать из функционирующей вещи добротный, кусочный мусор. Все что может испортиться - портиться и каждый песочный замок, когда-нибудь смоет морем. Независимо от того сколько времени и сил ты потратил на его строительство, он все равно станет той же мокрой, бесполезной массой, едва напоминающей скелет твоей "крепости", коей он и был до этого. Он очень хорошо знает, как быстро что-то знакомое может просочиться сквозь твои пальцы, как легко одним движением снести прежний порядок и учредить на его месте нечто совсем иное. Потому что пустое пространство - это до ужаса тяжело. Будь то дырка внутри твоей грудной клетки или пустой стул - результат примерно одинаковый. Томас впрочем отмахивается от этого, до сих пор не желая принимать в расчет одно маленькое обстоятельство. Ведь, представить, что он скучал по Торду, чистой воды маразм. С его отъездом, их привычный распорядок изменился (хоть и не намного), но у него никогда не возникало желания вернуть все на свои места. Без надоедливого коммуниста было спокойнее. Без него Риджу бы не приходилось ломать голову, как быстрее стащить с него одежду или что касаться его несмотря на отрицательно-притягательное ощущение в самых кончиках его пальцев, все же было чем-то своеобразно приятным. Нужным, пусть даже всего на несколько часов или минут. Торд Ларссон был его привычкой, но совершенно не той, без которой он не смог бы жить. Затыкать то место, где раньше были воспоминания о нем было проще. Самой дешевой водки было достаточно. - Ты когда-нибудь думал обо мне в таком ключе? - спрашивает Ларссон, не особенно аккуратно целуя его в щеку. - В смысле, раньше. - Нет. - честно отвечает Том, шаря ладонями под красной толстовкой Торда с уверенностью человека делающего нечто подобное почти каждый день. - А ты? Норвежец невесомо посмеивается, его теплое дыхание щекочет Томасу губы. Оно воняет табаком и мятной жвачкой. - Было дело. Том приподнимает бровь. Строить из себя оскорбленного теперь уже не выйдет. Но сама мысль о том, что Торд передергивал на его светлый образ не может уместиться в его голове. Это довольно неожиданно, даже если в свете нынешних событий это фактически имеет смысл. - И как часто? - он не уверен, что хочет знать ответ, но его язык как обычно действует сам по себе. Ларссон коситься на него, его дерьмовая, язвительная усмешка кажется чем-то почти дружелюбным. Миролюбивым. - Не так, как тебе того хотелось бы, старый друг. - Мне вообще этого не хочется. - Том фыркает, чуть царапая ногтями поясницу норвежца, оставляя на коже бледный, красноватый след. - И я не твой друг. Торд наклоняет голову слегка на бок, резко сжав член британца через ткань его джинсов. Ридж шипит сквозь зубы, неодобрительно щурясь от такого грязного трюка. Ему всегда было тяжело справляться со своими желаниями. - Да ну? - рогатый бросает взгляд вниз, и Том машинально повторяет его движение, неодобрительно смотря на Томаса-младшего, - А как по мне, так тебе крайне хочется. - Это другое. - бубнит он, убирая тордовскую руку от своего хозяйства грубее, чем следовало бы. - Как так? Томас смотрит в те серые глаза несколько долгих, тягомотных секунд, пытаясь придумать грамотный ответ, способный закрыть эту тему навсегда. - Мне не комфортно думать о том, что ты дрочил представляя меня. Торд разумеется тут же начинает ржать, сквозь свои безконтрольные смешки выдавая: - Неожиданное заявление, Томас! Том слегка морщится. Все же у него ужасно раздражающей смех. Он спихивает его с себя, почти сразу же наваливаясь на него всем весом, придавливая ржущего ублюдка сверху, отчего тот слегка успокаивается. Или точнее становится тише, хоть по его выражению видно, что он действительно находит это забавным. У Теодора странное чувство юмора. - Бесишь. - ровно выдает Томас, дергая Торда за один из его "рогов". - Ты меня тоже. - отвечают ему тон в тон. В какой-то момент это становиться слишком слащавым и они оба это чувствуют. Торд выходит из ситуации, расстегивая ширинку Тома и пытаясь вылезти из своих собственных штанов. Зад у Ларссона на самом деле весьма тощий, так что с этим никаких проблем не возникает, без ремня они сползают почти сами по себе. Том наблюдает за этим, точно видит сие действие впервые. Ему до сих пор, как-то не особо вериться, что у них был секс. И что будет еще больше оного. Это же до ненормально странно. - Хм, может сегодня в позе наездницы? - норвежец похабно подмигивает ему, хотя пока что не предпринимает никаких попыток вылезти из-под него. Ридж действительно рассматривает этот вариант, но весьма быстро находит тысячу и одну причину, сказать очередную гадость. - Хреновая из тебя наездница будет, Торд. - англичанин слегка ухмыляется своим будущим словам. - Это еще почему? - не на шутку оскорбляется он, даже вон щеки слегка порозовели. - Тяжелый, ты больно. - полу-шуткой отвечает Том. - Боюсь нахрен мне все отдавишь. - Да иди ты. - практически беззлобно говорит Торд, все же пихая его в грудь, отчего Томас заваливается на спину. Ларссон незамедлительно заползает к нему на колени, как большая, непредсказуемая кошка, желающая не то его ласки, не то кусок от него откусить. Однако, Торд все-таки никакая не рысь и даже не козел, он долбаная белка. А белки вроде бы человечиной не питаются. Ну, кроме тех, что были в том дебильном фильме про белок-людоедов. Мэтт потом всю ночь не спал, боясь что коварные, пушистые твари заберутся в его спальню через окно и выжрут ему глаза, пока он будет крепко спать. Торд вполне мог бы быть именно такой белкой. Бросившей орехи ради крови и мясной мякоти. Той, которую сразу же нужно пристрелить, пока она не расплодилась. Ларссон был похож на множество вещей и в тоже время не похож ни на что-либо вообще. Ебаный (теперь то уж точно) мать его уникум просто. Единственный в своем роде норвежский гондон, которого Томас мечтал придушить еще подростком, а теперь вот, которого он собирается снова выебать, как будто они уже не один год вместе. От такого сразу же охото нажраться. Томас не знает как многие люди выносят жизнь будучи трезвыми. Звучит, как самый настоящий кошмар. Без алкоголя он бы свою не выдержал. - И кого ты там в своей Норвегии объезжал, комми? - Том бросает свою толстовку куда-то в угол, за последние несколько часов, она только и делала, что подметала собой пол. - Овец? Торд закатывает глаза и бросает свою худди в сторону томовской. - Нет, Томас. - его ухмылка становиться острее. - Это для девчонок. Британца тянуло ляпнуть что-нибудь особенно непристойное, но он сдержался. Все же, Торд в любой момент мог бы отшить его и оставить в компании своей правой руки. К этому он был пока не готов. - Кого тогда? - Медведей. Том едва не подавился. - У вас есть медведи? - Торд кивнул, стягивая с Томаса джинсы. Британец слегка подумал и добавил, - А олени или лоси? Снова кивок и задумчивое: - Ухум. - И лисы? - Они тоже. - А- Ларссон провокационно поерзал на нем, тут же заглушая своего болтливого неприятеля. Кажется, в отличие от Тома он был не настроен на разговор о норвежской природе. - Если тебе так интересна наша флора и фауна, я могу рассказать тебе о ней после. Томас отвлекшийся на ощущения в своем паху, согласился с этим весьма легко. После, так после. Или может вообще никогда. В конце-концов для таких вещей есть гугл и википедия, а вот секс все же лучше дрочки, как не крути. И Том никогда бы не променял это занятие на что-то общеразвивающее. Пусть даже идея узнать о месте в котором родился Торд, была сама по себе заманчивой. Ему всегда было интересно какой была жизнь норвежца до того, как он переехал в Великобританию. Сам Ларссон никогда добровольно не хотел говорить об этом даже с Эддом, который всегда был готов выслушать его. Кажется, Торд старался забыть, что он когда-то был где-то кроме, как здесь. В какой-то мере Том мог понять его. Знание ситуации в таких случаях было не обязательно. Так же, как ему было не обязательно знать по какой причине его старый недруг стал резать себя. Они никогда не были должны что-либо друг другу. Ни объяснений, ни объятий, ни чего-то кроме того, что они сами хотели бы дать. И это было правильно. Так было проще для них обоих. Неприязнь необязательно усложнять ненужным эмоциональным хламом. Хотя Тому и начинает казаться, что он запорол этот первый, единственный пункт еще в самом начале, когда смирился с тем, что Торд снова будет жить с ними. Только время могло показать насколько будущая катастрофа была актуальна. Только оно и три бутылки водки, навязывающие Томасу самые странные из снов. Но он подумает об этом после. Сейчас, можно было немного расслабиться. Торд лениво держал в зубах сигару, казалось она вот-вот упадет на постель и прожжет там здоровенную дыру. Его волосы были в состояние творческого беспорядка, так отлично от их обычной "угрожающей" формы. На них обоих практически не было одежды, и почему-то это не было странным. Ридж будто бы успел привыкнуть к этому всего за несколько часов. Открытое на распашку окно пропускало в комнату вечернею прохладу, но Тому было лень накидывать худи или вставать с кровати, чтобы закрыть его. Он прикладывался к полупустой бутылке Smirnoff с отрешенным видом, игнорируя тот факт, что Ларссон в наглую закинул свои ноги на его. Том бы рад согнать его или врезать ему, да не хочется ему как-то двигаться. Как-то вообще ничего не хочется. - Как думаешь, сосед все же вызвал копов? Торд покосился на него, задумчиво прикусывая фильтр сигары. - Для его же блага, надеюсь что нет. - Для его? - эхом повторяет англичанин, пялясь в сторону окна, где Эдуардо, наверное, сейчас рвет и мечет, потому что его "любимые соседи", кажется убивают кого-то в своем доме. Всего в паре метров от его участка. Какой кошмар, какой скандал... И самое главное - Эдд не здесь, никто не пойдет улаживать вопрос миром, а к Тому никто из них старался лишней раз не соваться. Вероятно, они до сих пор помнят, как он сломал Джону нос. Это вышло случайно, Том был мертвецки пьян и не владел своей координацией, но тот скулеж и крики, сложно забыть даже два года спустя. Риджу даже местами было слегка стыдно за тот инцидент. Все же Джон был неплохим парнем. Кретином, но весьма доброжелательным, когда рядом не было Эдуардо. Этот парень, точно не заслужил боли. - Ну да. - Ларссон хереет настолько, что фактически прислоняется своим плечом к плечу Томаса. Оно до ужаса горячее, как и весь Торд, в принципе. Тварь из ада. Дьявол во плоти. - Ведь если он позвонил легавым, то мне придется его убить. Он делает пальцами пистолет и издает глухое "пуф", имитируя выстрел. - Тебя, что ищет полиция? - Том болтает содержимое бутылки, с грустью прикидывая, что ему хватит еще глотков на пять-шесть. - Или ты все еще числишься, как незаконный иммигрант и боишься быть сосланным обратно на родину? Торд показательно закатывает глаза (опять) и затягивается. - Если бы. - его серые глаза на несколько секунд тускнеют, будто бы он вспомнил что-то крайне далекое и практически забытое. Ностальгичное. - Но я действительно не хочу назад. Что-то в его тоне привлекает внимание Томаса и он спрашивает перед тем, как успевает остановить себя: - Почему? Не уж то, там настолько плохо? Ларссон фыркает, пока Том наблюдает за тлеющем концом его сигары. - Даже бог сбежал из тех мест, Томас. - он поворачивается к британцу вполоборота, его поганая усмешка касается самых краев его губ, делая их почти что греховными. Чересчур насмешливыми. - Настолько там скучно. Том думает над этим несколько секунд. Пытается представить себе что-то вроде современной адаптации библейской истории об изгнанниках и богом забытых местах. - И ты поплелся следом? - в его воображение все еще танцуют километры тихих лесов и приятные, блеклые тона. - Типо того. - Никогда не думал, что ты религиозен. - А это тут причем? И нет, - Теодор тушит сигарету об свою руку, заставляя Тома неодобрительно поморщиться. У самого же Торда на лице не двигается ни единый мускул. Он будто бы и не чувствует этого. - я атеист. Единственный в семье. Ридж почти брякает нечто вроде "у тебя есть семья", но вовремя делает свое предложение чем-то более нейтральным. - И почему я не удивлен... - Наверное, потому что не всем нужны поводыри и указатели как тебе, Иегова. - Ларссон наваливается на него, отбирая томовскою водку, чтобы самому сделать глоток из горла, после морща нос от отвращения. Слишком крепко для него? Отдавая бутылку обратно, Торд снова заваливается на подушку, хитро смотря на своего хмурого недруга, - Некоторым из нас достаточно просто верить в себя. - Это у тебя типо такая мотивирующая речь? - Все может быть. - Торд жмет плечами. - Я человек с далеко идущими планами. Томас насмешливо приподнимает брови мол "поделишься, о великий". - Это какими же? Ларссон перестает усмехаться, его лицо становиться пустым и незаинтересованным, неузнаваемым и в тоже время слишком хорошо знакомым. Том терпеть не может, когда он так делает. Он не знает, как именно он должен себя вести в такие моменты. Или что ему следует говорить и надо ли делать это вообще. С удрученным вздохом Томас приканчивает бутылку, допивая последние три глотка, после бросая ее к остальной куче, что валяется на полу с особенным пренебрежением. Все равно завтра нужно будет ее разгребать. Недолго думая он нависает над Тордом, который все еще пялится в потолок или на что-то намного выше и дальше оного. Тому как-то срать. Ему просто не нравится ощущение, которое завладевает им, стоит глазам Ларссона налиться этим стальным, отдаленным блеском. Точно такой же взгляд у него был перед самым его отъездом. В те минуты, когда он уже принимал это решение и собирался пропасть из жизней на несколько лет. Том понятия не имеет, что это может подразумевать под собой сейчас. Металлические глаза норвежца медленно фокусируются на его лице, вглядываясь в его черную радужку с яркой интенсивностью. - Я хочу захватить мир, Томас. - размеренно говорит (признается) Торд, отчего Риджуэлл непроизвольно дергается, он уже и забыл, что его недруг должен был ответить на его вопрос. На самом деле, он должен был заподозрить что-то уже тогда. Увидеть это (чем бы оно не было) в привычных очертаниях тордовской маниакальности, которая лишь прогрессировала. Здесь нужно было вставить смех или какую-нибудь легкую фразу, но Том почему-то не мог сделать ни того, ни другого. Он был приморожен к месту, сам не зная почему. (Интуиция? ) - Эм... Дьявол улыбается ему, натягивая лицо его старого знакомого до предела. Белые, ровные зубы и сощуренные глаза. То, что он ненавидит больше всего, смотрело на него практически снисходительно, как если бы говоря "ах, ты все еще не понимаешь". - Шутка. - выдыхают в его губы сигаретным дымом и отвлечено проводят ногтями по его лопаткам. Это как игра по струнам. Профессиональная и немая. - Ты что поверил? Да, думает Том. Почему-то из всего того, что Торд когда-либо ему говорил, именно это звучало до неприличия правдиво и открыто. Логично, потому что было похоже, что этот мудозвон захочет нечто подобное, просто потому что это невозможно и до ужаса по-детски. Ебанутая мечта для ебанутого человека. Но британец действительно не хотел лезть в дебри чужой психики, не тордовской - это точно. Там скорее всего можно не хило запутаться. Да и потом, такой расклад мог убить всю "романтику" на корню. А Риджу как известно всегда нравилось наслаждаться моментами, пусть короткими и временными, но это хоть что-то в его понимание. Мелкий кусок чего-то приятного, того что можно вспомнить без задней мысли. Главная трагедия Тома в том, что он всегда видел все намеки и намечающиеся события, но никогда не хотел соединять точки черной, логической ниткой, ведь тогда бы всему пришел конец. - Конечно нет. - отмахивается от своих внутренних конфликтов, Томас в отместку прикусывает Ларссона за подбородок. Заколебал царапаться, сука. - Просто твой голос уже реально действует мне на нервы. - Хм, так заткни меня. Может быть когда-нибудь он научиться "отпускать" вещи. - С радостью. Просто не в данный момент. В их с Тордом отношениях существует очень много моментов, когда Том буквально физически чувствует, что происходит нечто неразумное, противоестественное. Иногда Ларссон произносит его имя с этой его коронной, хриплой нотой на конце, вытягивает согласные в одним въедливый звук. И это похоже на нож, протыкающий ему спину и поворачивающейся на 180 градусов, такой знакомой, "дружеской" рукой. Похоже на какой-то заумный, бессмысленный план, который постепенно приближает их к финишной прямой. Том не знает, что находится за ее пределами. Трудно обращать внимание на такие вещи, когда они с Тордом трахаются, как кролики. И это притом, что им уже давно не по пятнадцать, где в самые лучшие дни у тебя случается стояк всего раз семь за день. Он помнит то время и все те разы, когда его правая рука уже чуть ли не ныла от изнеможения. Но он совсем не помнит, что именно он представлял. Какая фантазия заставляла его кончать быстрее прочих. Но он точно уверен, что ни в одной из них не было рогатой мудилы с приглушенным голосом и мутноватым, рассеянным взглядом. Как оказалось, хотя бы в постели Ларссон не злоупотреблял своей способностью говорить. Напротив. Он был достаточно тихим, даже слишком (если вспомнить о ком шла речь). Его стоны всегда выходили задушенными и короткими, на одной ноте, как монотонный звон старого будильника или соседская сигнализация за окном. Томаса это не то, чтобы бесило, это скорее ставило его в тупик. Выражения лица Ларссон тоже делал странные (такие неподходящие для него), иногда было похоже, что ему скорее больно, чем приятно. Но Том сомневается, что это так. Никто не смог бы так пахабно выгибать бедра, если бы там присутствовало какое-то неприятное ощущение. Никто бы так не цеплялся за его плечи и не говорил какую-то дребедень на норвежском. Ридж не понимает ни слова, однако он нутром чует, что Торд говорит не слова любви или еще какой сентиментальный мусор, если что-либо, то он шипит старинные проклятья. Может быть ругательства или нечто настолько же неблагородное, приземленно грязное. Но там точно нет ничего разнежено теплого. Том никогда не говорил ему что-либо в ответ. Он просто двигался внутри этой горячей тесноты и старался не думать о том, кто лежал под ним, кого именно он трахал и почему. В такие моменты Ларссон, наверное, ненавидел его по-настоящему. Скорее всего вспоминал почему презирал Томаса с их самой первой встречи. Это Том, тоже чувствовал, пусть даже где-то в тыльной стороне своей головы. Британец был в курсе, что это было продолжением его ментальной, приевшийся трусости. Спасением от возможных будущих проблем, которые он не смог бы игнорировать без алкоголя и дурацкого ночного телешоу. Это была части его, которая уже давно вросла в него корнями, перестав быть просто привычкой. Том не хотел чувствовать вещи, которые потом могли бы принести ему боль. Том не хотел снова быть потерянном в эмоциональном хаосе и пытаться собрать себя воедино, как какой-то развалившийся детский пазл. У него получилось сделать это однажды, но он сильно сомневается, что ему удастся сделать это снова. Не теперь, когда он постоянно по колено в дерьме и мозгами в водке, и Торд смотрит на него своими внимательными, серыми глазами, не давая ему возможности отвести взгляд. Как и раньше, он всегда в первую очередь хочет досадить ему. Запутать. - Что хочешь теперь держать мою руку и петь мне серенады? - Торд косится на него, засунув руки в карманы своей худи. Его поза вполне расслабленная и бодрая, совсем не похожая на человека, которого он отодрал всего тридцать минут назад. Том не помнит, что именно навело их на этот разговор. Или как он позволил всему зайти так далеко. Они стоят посреди супермаркета в 3:30 ночи и выбирают то съедобное барахло, которое должно быть в холодильнике к утру (если Эдд обнаружит, что они отлынивали от своих "обязанностей" обоим будет не сладко). Томас уже минут пять держит в руках пакет молока и пытается вспомнить, что еще обычно Эдвард покупает и сколько у них с собой денег. Математика дается его усталому мозгу с трудом, тем более, что Ларссону вечно нужно сделать все еще хуже, нужно подлить масла в огонь и посмотреть, что же будет. Насколько далеко пойдет разведенное им пламя. Такое не лечиться. - Разумеется. - Том с хмурым видом ставит красно-белый пакет с нарисованной, лыбящийся коровой обратно на полку. - Уже и на кольцо тебе коплю. Скоро собираюсь сделать предложение. Торд удивлено моргает, уже на середине начиная посмеиваться как умалишенный. Кассир недобро зыркает на них, но решает пока бездействовать. Мало ли, что может рассмешить двух идиотов с нелепыми прическами облюбовавших их молочный отдел. Том бы на его месте, тоже бы к ним лишний раз лезть не стал. Они производят весьма специфическое впечатление, он уверен. Особенно Торд. У него, кажется, прямо на роже написано, что по нему уже несколько лет плачет либо тюрьма, либо психушка. - И как именно ты собираешься это сделать? - Ларссон не глядя, берет первое попавшиеся молоко (пресекая ментальные мучения Риджа) и тащит Тома за локоть к тому самому опасливо смотрящему на них кассиру. Англичанин вспоминает, что ему нужно вырвать руку из чужой хватки, только когда им озвучивают сумму их покупки и кассир из подозрительного становиться устало-раздраженным. Потому что Том как-то не торопиться двигаться или даже показывать, что он слышал, что к нему обратились. - В ресторане. При свечах. Попрошу официанта положить тебе кольцо в бокал шампанского. - бубнит Том, сваливая мелочь и нескольку купюр из своего кармана на прилавок. - Ты выпьешь его, подавишься и умрешь. Торд лишь ухмыляется шире, даже не обидевшись на его резкость. - Прям так сразу? Том фыркает. - А почему нет? Сам подумай, у нас будет идеальный брак. Короткий и трагичный. - они забирают пакеты, которые им практически насильно всучили в руки и выходят на улицу. - Говорят, самые светлые чувства остаются, когда отношения заканчиваются именно так. Торд издает задумчивый, отвлеченный звук, смотря в ночное небо, где не видно ни одной путеводной звезды и хлопает Тома по плечу, почти сочувственно. - Тогда, я все же постараюсь выжить. - Томас видит края его улыбки и чувствует жар его пальцев, даже через слой своей толстовки. - Я не могу позволить тебе вспоминать обо мне с теплом. Я не для этого, так долго вставлял тебе палки в колеса. Риджуэлл тоже переводит свой взгляд на темный горизонт и редкие уличные фонари, чей свет постоянно мигает, грозясь потухнуть насовсем, оставляя улицу в полной темноте. И куда смотрит мэр? - Не волнуйся, комми. Ты мой ночной кошмар номер один. Никто не займет это заветное место в моем сердце, кроме тебя. - Том говорит это апатично, со своей обычной саркастичной монотонностью, которая присутствует в его повседневности, как закоренелая константа. Но улыбка Торда почему-то все равно становиться слегка, самую малость, мягче. Но из-за окружающего их мрака, Том не так уверен, что ему не кажется или что Ларссон снова не издевается над ним, вводя в заблуждение всего одним невесомым жестом. - Рад, что чувство взаимно. Иногда я не знаю, чтобы бы делал будь это не так. Том даже не пытается притвориться, что он понял эту фразу или что он даже пытался это сделать, вместо этого он несильно пихает Торда в сторону, отчего тот неуклюже пошатнувшись, едва не заваливаясь на асфальт. Им реально пора завязывать с разговорами, которые вносят в их простецкие отношения столько недоразумений. - Можешь положиться на меня, комми. - Ридж кладет ладонь себе на грудь, едва заметно ухмыляясь. - Я всегда буду тебя ненавидеть. Ларссон с долю секунды молчит, после показывая ему в ответ свою собственную кривоватую ухмылку. - Обещаешь? Том приподнимает бровь, не вполне понимая, чем вызван этот вопрос, но все же говорит, весьма честное: - Обещаю. Торд кивает, несильно толкая его в плечо своим. Теперь они идут крайне близко друг к другу, так точно они лучшие друзья или любовники. Ужас. - Ловлю тебя на слове, Иегова. Британец не придал этой беседе никакого значения. Она была случайной и туманной, как и многие другие их "диалоги", она упиралась в зону, где царил бардак и запутанный клубок названий, к которому Тому было страшно прикасаться. Однако, он должен был учесть, что они с Тордом могли понимать одни и те же вещи по-разному. Мир Ларссона всегда функционировал отдельно от реальности.