bad dream.

Когда он целует Торда, он ощущает нечто противоестественное, будто бы какая-то часть его, физически отрекается от этого контакта. Обжигаясь, она пытается спрятаться, уйти подальше от того, что причиняет ей такой резкий дискомфорт. Но Том всегда был очень плох в самопомощи и самосохранение, потому он не пытается одуматься и прекратить, остановиться, пока еще можно, пока еще не поздно нажать на тормоза. Если уж подыхать то с музыкой. В какой-то другой вселенной тот более умный Томас, наверняка, расстроен его выбором. Он сам был бы собой расстроен. Он бы хмурился и пытался понять, почему кто-то находясь в здравом уме будет хотеть трахнуть Торда Ларссона. Однако, возможно, тот Том в тайне слегка завидует своей более безрассудной копии, которая способна признать, что ему хочется (всегда хотелось) самых губительных и тяжелых видов связи, способных вылиться в самую настоящую катастрофу. Это как лесной пожар, который движется так же, как движется ветер. В скором времени вместо высоких стволов и зеленной рассады, вокруг будет только пепел и зола. От мелкого огонька расселяется самое настоящее марево. И Том чувствует себя полным идиотом. У него такое ощущение, будто это он сам зажег злосчастную спичку, предварительно облившись перед этим бензином. Весьма странный и болезненный способ суицида, если честно. Интересно, чтобы на это сказал мамочка-Эдд или его бывший психоаналитик. Ну, кроме постоянных "тебе надо меньше пить" и "с тобой что-то не так, я хочу сделать лучше", разумеется все началось бы с этого. Бесполезные попытки наставить его на правильный путь. Но Том не перестанет делать первое (никогда не перестанет), и в курсе про второе, но только вот это ничего не меняет. Сейчас его мысли тоже ничего не меняют, хотя скорее всего по логике вещей, они должны были отрезвить его. Этого не должно происходить, отвлечено думает он, чувствуя чужой, верткий язык у себя во рту и это тоже ничего не меняет. Этого точно не должно происходить и все еще, он цепляет пальцами низ красной толстовки и тянет ее верх, оголяя живот Ларссона. Это плохо закончиться. Ох, очень и очень плохо. Причем скорее всего для них обоих. Он знает это. Это более, чем очевидно. Это логично. Пусть даже подсознательно уже негласно смирившись с этим фактом, он все не может сразу же прекратить мусолить это знание. Быть человеком - значит иметь слабости, значит, по сути состоять из их хитросплетений и увесистой тяги к низу. Кажется, это как-то связано с эволюцией, или может быть с психическим давлением со стороны, детским развитием и принятием своего взросления. Он не помнит наверняка. Он вообще плохо запоминает такие вещи. Они никогда не цепляются за правильные рычаги внутри его ума, не остаются там даже жалкими напоминаниями, они просто проходят мимо. Его никогда не интересовал собственный внутренний мир. По крайне мере не настолько, чтобы начать изучать его и распознавать все виды психологических отклонений, которые он может обнаружить среди нудных, монотонных предложений в учебниках, просто сопоставив события в своей жизни и то, как он стал реагировать на вещи после них. Зачем? Достаточно и того, что он знает, что имеет вредную привычку специально выбирать нечто способное привести к плачевным последствиям. Он всегда выбирает неправильные двери и левые, рискованные ходы, всегда проигрывает и пропивает деньги, и всегда трахается с людьми, которые приносят ему одни только неприятности и головную боль. Так, что на самом деле, присутствие Торда Ларссона среди его желаний, не такая уж и странность. Торд обожает пистолеты, Торд ненавидит его и буквально несколько секунд назад отвязал его от стула, к которому сам же и примотал. Торд подсыпал ему в еду наркотики и подбросил ему в ванную пиранью. Торд вдыхает через нос, и прикусывает его нижнию губу без особой нежности или заботы. И это правильно, понимает Томас чуть придерживая чужое бедро. Торд Ларссон идеально вписывается в перечень ошибок его жизни. Даже слишком. Это почти жутко. Это то, что привело их в ‘объятья’ друг друга, как в какой-то старой, как мир шутке. Но Тому не особо смешно, и что-то подсказывает ему, что Ларссону тоже не до смеха, не зависимо от того насколько он хочет сделать вид, что это не так. Они играют в эти идиотские игры достаточно давно, чтобы это переросло из игривых толчков в плечи, в самые настоящие синяки и удары по челюсти. Вырастать всегда оказывается неприятно. И понимать, что этот ваш общий способ взаимной привязанности-ненависти, чем-то напоминает любовь, еще неприятнее. Норвежец ухмыляется ему в лицо и резко пихает его в грудь, отчего Томас заваливается на кушетку с глупым, немного удивленным звуком. Он реально не ожидал этого. Может быть он слишком много думает, и потому не может полностью сосредоточиться на одном моменте. Может быть ему до чертиков страшно, сделать это. Это будет слишком реально для его вкусов. Ларссон фыркает. И самое худшее, что долго злиться на него у британца не выходит, этот хитрый рогатый гондон заползает на него сверху, садясь на его колени и Ридж невольно вспоминает ту жутковато-нелепую сцену на кухне. Он ненадолго отвлекается на нее и на то, что Торд не особо легкий, надо сказать. Его бедные ноги ноют еще с последнего раза. Сомнения всегда выступают хорошим стимулом, и их у Томаса навалом. Особенно сейчас, когда все выглядит достаточно серьезно. Ларссон стягивает с себя худи, бросая ее куда-то себе за спину. Том, наверное, должен сделать тоже самое или сделать хоть что-нибудь, но все что он может, так это пялиться на длинные косые линии на чужих руках (он почти убедил себя, что забыл, что они там). Он до сих пор не уверен, что именно он чувствует по этому поводу. Или что он должен чувствовать, когда один из его знакомых несколько лет подряд резал себя за его спиной. Вину, возможно? Смирение? Скрытую насмешку? Он смотрит слишком долго и пристально, и как только он это понимает, то старается сделать вид, что его это совсем не колышет. Торд, правда, и не ведет себя так, будто бы ему есть до этого какое-то дело, однако напряжение в его плечах и слегка более злой взгляд, говорят Томасу об обратном. И чтобы хоть как-то исправить свой косяк, он снимает свою собственную толстовку швыряя ее туда же, куда недавно полетела худи Ларссона. Теперь они оба сидят в майках. И Том думает только о его шрамах, и о том, что они одна из тысячи причин почему ему хочется сбежать отсюда. И в тоже время они одна из причин, почему он этого не делает. - Никогда не думал, что однажды скажу это, - начинает его недруг, облокотившись на британца самым наглым образом, - но ты слишком много думаешь. Том приподнимает бровь. Ларссон продолжал его удивлять. - Это типо комплемент такой? - Нет, Том. В данном случае, это скорее досадная неприятность. Ты тут не ракету создавать собираешься. Тебе нужно...расслабиться. – терпеливо отвечает Торд, вглядываясь в его черные, пустые глаза, как это делал бы убийца или любовник. - Понимаешь, о чем я? Том кивает, хотя он честно говоря не уверен, что он полностью догоняет относительно того, что его неприятель имеет ввиду. Потому лучше всего подстраховаться и уточнить, а то мало ли. Пулю в глаз ему не хотелось. Может быть позже, когда они разойдутся и у него будет время подумать о том, что он сделал и почему. Вот, тогда пуля звучит очень кстати. Может быть даже две. - В смысле быстрее, что ли? Теперь кивает Ларссон, вдумчиво, так кивает. Будто бы Томас впервые сказал нечто реально дельное и даже такому гордому говнюку как норвежец, приходится это признать. - Рад, что мы наконец-то нашли общий язык. – перед тем, как Ридж успевает хотя бы открыть рот, рогатый ублюдок поднимает один палец вверх, почти угрожающе сощурившись, - И только попробуй сделать очередную тупую шутку про это. Том поджимает губы. Он слегка оскорблен, самую малость расстроен и чуть раздосадован. Эта новая шутка была бы смешной, он уверен. Жаль, что его друзья, никогда не ценили его чуткий, чисто английский юмор. Ждать, что его оценил бы Торд было реально тупо. - Что пристрелишь меня? – пассивно-агрессивно. - Нет. – примирительно говорит Ларссон, начиная возится с его ширинкой, - Но в ногу могу выстрелить. Может даже в колено. Томас откровенно морщится, его такие перспективы как-то не радуют. Он слышал, что это охуительно больно. - В колено то зачем? - Чтобы знал, когда рот держать на замке, вот зачем. - Тебе может тогда тоже, такой «подарок» сделаем? – Томас наконец-то понимает, что уже какое-то время сидит не двигаясь, и принимается повторять движения Торда, пролезая рукой в чужие трусы. Его энтузиазм, в отличие от его шуток, в этот раз приветствуются со странным благодушием. Британец косо ухмыляется слыша, как слегка сбилось чужое дыхание. - А мне то зачем? – искренне удивляется Торд, медленно моргнув и выдыхая через нос. - Молчаливее будешь. – четко рассуждать становиться немного сложнее. Вся эта возня неимоверно отвлекает, но Том мужественно заканчивает свою мысль, несмотря на все эти «неудобства», - И это будет тебе неплохим напоминанием обо мне, не находишь? Торд снова фыркает. - Ты куда-то собираешься, Томас? Было бы неплохо, размышляет он, пока его пальцы с едва уловимым отвращением и неприятием щупают его недоврага за яйца. Вот уж чего, он никогда не думал коснуться, так это именно тордовских шаров. Жизнь полна сюрпризов. - Нет. – нечто горит у него под ребрами и Том отвлечено распознает в этом злость. – А ты? Ларссон на несколько секунд напрягается, но это может быть от прикосновений англичанина, а не от того, что сейчас происходит внутри его рогатой головы. Томасу было бы интересно узнать какой-то же из вариантов наиболее верный. Однако, что-то подсказывает ему, что ответ будет не в его пользу. Потому что с Тордом он всегда уходит на дно и в минус. И потому что Торд молчит. Ухмылка на его лице, кажется немного более водянистой и самую малость, задумчивой, точно он про себя перечисляет все те слова, что никогда не покинут его рот. Глупо ожидать другого. Но Том находит себя слегка ущемленным, обманутым этой тишиной. Обиженным, не только за себя, но и за Мэтта с Эддом тоже. Он не знает, чем именно занимался Ларссон, пока был в «большом городе», но он точно может сказать, что это было нечто, что им троим явно не понравилось бы. Долбаный Ларссон и его долбаная непонятная конспирация. Наверное, где-то в глубине души черноглазый надеялся, что когда-нибудь Торд наиграется в солдата или во что он там играл, и вернется домой. Что-то внутри его ума недовольно осведомляется тебе, что пять? А после следует нечто другое, более глубокое, и снова использующие предательски знакомый голос Эдда говорящее, он и вернулся. Да, вернулся, но как надолго? Никто и ничто, кроме самого Ларссона не сможет дать ему на этот вопрос внятного ответа. Но Том прекрасно понимает, что Торд ничего ему не скажет. Ларссон никогда не говорил о себе то, что считал не нужным. Его старый недруг разумеется не отвечает на его вопрос, он лишь утыкается своими губами в его, и на пока что, это вполне нормальная замена тому, что Томас так старательно пытается отыскать в его взгляде и в его запутанных играх разума, которые всегда ставят его в тупик. Пальцы норвежца не особо нежно дергают его за волосы, и Том в отместку грубо сжимает свободной рукой его задницу. Нашли они общий язык, как же. - Поосторожнее там со Стивом. – его настроение малость подпорчено, но не настолько, чтобы начать полноценный анализ и снова прийти к выводу, что Ларссону не место рядом с ними, и что Том сейчас делает нечто реально глупое. - С кем? – спрашивает реально удивлено Торд, бросая на него настороженный взгляд. - Я так называю свои волосы. – поясняет Томас совершено спокойным тоном. После этого заявления повисает недолгая, неловкая пауза, даже их рукоблудие сошло на нет минуты эдак на две. В конце-концов Ларссон решает все же не комментировать томовский заеб, хотя видно, как сильно ему хочется сказать Риджуэллу, насколько сильно он считает это странным и что так, по его скромному мнению (которое никто не спрашивал) поступают только конченные долбоебы, которые каждый день курят план. Но Ридж конченный алкоголик, так что это почти что простительно. Это почти что тоже самое. Может чуток хуже. Но для них (для Тома и его приятелей), это вполне нормально и привычно. Торд возможно подзабыл, что в их доме ничего никогда не шло и не работало так, как надо. Каждый божий день, здесь твориться реально странное дерьмо, и кажется это не собирается заканчиваться, пока эти стены еще держаться вместе. Проклятый дом, действительно. Их сосед, Эдуардо, скорее всего не так уж и не прав на счет них. Они все действительно весьма сомнительные личности и их нужно держать подальше от нормальных людей. Но сам их сосед, нормальным тоже не был, иначе на кой хуй он тут поселился? Так что, свои недовольства он мог засунуть себе глубоко в свою испанскую задницу. Тревожная мысль о заднице Эдурадро, почти отбила у Тома желание не то, что трахаться, жить. Но он пересилил себя. Все-таки Эдд же как-то с этим мирился? Придется и ему. Тем более, что один раз можно. И это только мысль. К тому же, он собирается отправиться своего Томаса-младшего в путешествие на (в) запретные земли, и вся эта херня про их соседа, на этом фоне сущая мелочь. Тринадцатый поцелуй с Ларссоном такой же, как и их первый, такой же обжигающей, островатый и совсем не с тем, с кем он должен быть. Но Том чувствует себя еще более дерьмово, когда они не соприкасаются, чем когда они полностью прилипают друг к другу. Это как паразитическая реакция, или может быть старое воспоминание, всегда толкающие его вперед, в темные воды. Пусть даже чисто из любопытства узнать, что же храниться под той защитной коркой, под колючими словами и сигаретным дымом. Он делает глупости, просто чтобы узнать осталось ли оно (он не знает, что именно) не тронутым или может быть оно ушло безвозвратно. Оно - это чувство? Ощущение? Нутро? Суть? Может быть он зря ищет в этом теле, своего старого неприятеля из старшей школы. Может быть он просто собирается трахнуть незнакомца, что очень и очень похож на того, кого он однажды знал. Кожа под его пальцами горячая и ощущения от прикосновений такие же, что были у него всегда, стоило ему случайно задеть Торда или коснуться его. Неверные, ошибочные, противоречивые ощущения, которые прибавляются к его злости, создавая нечто отдалено напоминающее тоску. Может быть это даже она и есть. Или может его слегка мутит от выпитого. Том давит в себе очередной импульс, вдавливая Ларссона в мягкую обивку их старого дивана. Пружины гадко скрипят под их общим весом, и серые глаза вглядываются в него со смутным интересом, с чем-то почти хрупким, таким незнакомо-знакомым, что пытаться абстрагировать уже не получается. - Я тебе нравлюсь? – почему-то это кажется важным. Чем-то, что спрашивают все нормальные люди. Но Томас не может заставить это не звучать холодным и отстраненным, не может притвориться, что его (не) волнует ответ. - Нет. – говорит Торд, и Ридж не может понять врет ли он или нет. – А я тебе? Том качает головой, слегка посмеиваясь, хотя ничего смешно здесь, наверное, нет. Но он слегка пьян и собирается трахнуть одного из самых ненавистных ему людей на планете, так что это, пожалуй, меньшее из того, что идет неправильно в данной ситуации. Он имеет право посмеяться над этим. - Конечно, нет. – он реально подразумевает это. Они оба знают это. Томасу очень хочется в это верить. На этом держится его мир. - Это хорошо. – выдыхает коммунист, рассеяно приспуская его белье, чтобы обхватить своими ловкими, умелыми пальцами его член. - Почему? – он говорит это на автомате, прикрывая глаза от нарастающего возбуждения и не замечая, каким расслабленным становиться под ним Торд, точно он только и ждал этого вопроса. Планировал ответ днями. Или может быть годами и ему наконец становиться легче, когда он может сказать свою маленькую речь вслух. Торд вообще слишком много болтает. - Если мы делаем такое дерьмо ненавидя друг друга, представь, как плохо все было бы, если бы мы… - он не заканчивает предложение до конца, потому что Томас возвращает услугу, полностью пролезая ладонью под его белье и беря его член в руку, как самый настоящий ‘про’. - Если бы мы нравились друг другу? – предполагает Ридж, сжимая его плоть в ладони. - Ну да. – со смешком выдает Ларссон. Быть влюбленным в Торда Ларссона звучит как полный отстой, думает Томас, когда они снова вцепляются друг в друга, как голодные животные. Рты и зубы, грязные намеки на дне их жестов и полные неразберихи мысли, которые кажется становятся одним горящим комком где-то по середине его горла. В данный момент он не может представить участи хуже, чем любить этого ублюдка. Он теряется в ощущениях, как заплутавший рыбак посреди спокойного моря. Он до сих пор боится давать им, этим самым ощущениям подходящие имена, точно, тогда они подобно старинным демонам обретут над ним силу. Ему хватает дьявола, что живет в его комнате и который проводит ногтями по его пояснице, желая оставить на нем метку. Он почти уверен, что иногда дьявол мечтает о том, как достает из-под своей кровати дробовик, как нажимает на курок спуская первую обойму Тому в голову. Ему почти интересно, если после этого он возьмется за Мэтта или если он сразу же броситься в бега, оставляя его хладный труп позади. Ему почти интересно, как далеко он убежит перед тем, как его схватит полиция. Очень далеко. Почему-то он не чувствует ничего особенного после таких картин. Ни ужаса, ни страха, ни даже печали. Ничего из этого не посещает его, пока под их весом скрипят пружины. Думать о собственном убийстве в это время, кажется весьма подходящим занятием. Его мать и отец были бы ужасно разочарованы в нем (куда уж больше), если бы они знали, что он собирается сделать. Если бы они знали, что в его взрослой, непонятной жизни такие вещи как убийство больше не отпугивают его, как, наверное, сделали бы это раньше. До Торда. Сейчас это было в самый раз. И его родители были мертвы уже довольно долгое время. У него нет причин беспокоиться. Это как, когда твои руки отпускают руль автомобиля и твои ноги давят на газ, позволяя машине нести тебя в случайном направление. Так это выглядело в его голове; импульс, нечаянный и безразличный. Невероятно мерзкий выбор, который он сделал очень и очень давно. Столкновение будет более, чем неприятным, но пока дорога идет ровно и понятно. Пока, что в этом моменте, где есть только они вдвоем и кушетка, больше ничего не существует. Хотя он уверен, что будущее уже стучится в их окно костлявыми пальцами и стоит ему слегка скосить взгляд, то он увидит блеклый, угрожающий проблеск того, что собирается случиться. Увидит кусок столкновения и весь тот беспорядок, что останется на асфальте. Потому он не пытается разглядеть что-либо. Он сосредотачивается на сегодняшнем дне, как и все те другие разы до этого. Не надеясь на лучшее, но считая, что худшее будет не таким болезненным, если ты знаешь о нем заранее. Том Риджуэлл вспоминает, что никогда не был оптимистом и что пиздец неизбежен. Он пробегается глазами по телу Ларссона, отмечая что тот вполне неплохо сохранился. Под его ладонями чувствуются твердые мышцы и почти полное отсутствие какого-либо жира. Может быть Торд качался или занимался бегом, пока был вдали от их дома. Может быть ему хотелось быть достаточно сильным, чтобы разбить чей-то нос и выбить чьи-то зубы с одного удара. Может быть Тому, тоже этого бы хотелось. Снова ‘может’ быть, хах… Пора уже кончать с этой привычкой. Не смотреть на шрамы Торда весьма сложно. Они притягивают его взгляд, зовут его внимание к своим росчеркам и тугим линиям, сворачивающимся в кольца боли и недопонимания. Через эти разрезы вытекала кровь Ларссона. Через них вытекала его молодость, его стремления. Его мораль? Ему хочется дотронуться до них, но его внутреннее чутье подсказывает, что норвежец вряд ли оценит этот жест. Особенно теперь, когда он выглядит весьма нетерпеливым и почти, самую малость, нервным. - Ты можешь… - он делает странный жест рукой, что-то между «волной» и «скобкой». Очень резкий и какой-то непонятный. Но Ридж каким-то образом знает, что он имеет ввиду. - А. - выдает он, после сразу же замолкая. - Вперед. - перебивает любое продолжение его мысли Торд. Том, конечно, не может похвастаться подробными знаниями о том, как работает секс между мужчинами (большую часть его практики занимали женщины), но даже такой олень как он (в этих делах), в курсе, что в начале нужна определенная подготовка. - На сухую что ли? – его брови сами ползут вверх, однако его член дает вполне яркий намек заинтересованности в этой идее, - Совсем больной? Торд закатывает глаза, как будто бы это он усложняет их ситуацию, а не наоборот. - Скажем так, это было не очень долгое время с тех пор, как я… - Пихал себе что-то в задницу? - подсказывает Том, ухмыляясь чужому неудобству. Это рогатое мудло злобно шипит на него, чуть сощурившись, этим самым подтверждая правдивость его слов. - Да, Томас. Именно это я и хотел сказать. Не сказать, что сам британец особо шокирован этой новостью, но все еще… - И как часто ты это делаешь, комми? Кажется, еще пару таких вопросов и Ларссон реально возьмется за пистолет, чтобы исполнить свою раннею угрозу о колене. - Достаточно, чтобы ты наконец заткнулся и преступил к делу. Том до сих пор имеет некие сомнения на этот счет, но он послушно плюет себе на ладонь, принимаясь растирать влагу по собственному члену. - Ладно, только если чего, потом не ной. – предупреждает он. Торд бросает оценивающий взгляд на Томаса-младшего и противно ухмыляется. - Не льсти себе, Иегова. Так, окей, а вот это уже обидно, между прочим. Тем более, что самому Ларссону нечем тут выпендреться. - Кто бы говорил. У нас примерно один размер, ты в курсе? - Ох, не напоминай… - он произносит это так, будто бы иметь что-то общее с Томом уже достаточный повод для расстройства. Британец может понять его в этом плане, ему тоже не особо нравиться делить что-то с Тордом. Даже если это нечто абстрактное, неприкосновенное или скажем напротив банально физиологическое и приземленное, как размер члена. Кажется, они подумали это одновременно, потому что несколько секунд после этого, они оба смеются. Это как внутренняя шутка, которую знают только они двое. И это еще не самое мелочное и исковерканное в их отношениях, не даже близко. Они не должны смеяться над этим. Но Том не видит в этом ничего особенно грустного так же. Это просто, то как все обстоит между ними. Ничего не собирается меняться, так? Риджуэллу хватает проблем и без этого дополнительного эмоционального багажа. Норвежец не соврал, там внизу, он и в правду не девственно узкий, и все же, пожалуй, нужно было побольше времени потратить на приготовления. Смазки все же маловато, это странно приятно-неприятно для него. Для Ларссона же, это скорее всего больше просто неприятно. От его тихого шипения сквозь зубы и нахмуренных бровей, Тому практически становиться стыдно. Чуть-чуть. Достаточно для того, чтобы подумать об этом, но недостаточно, чтобы вытащить член из ларссоновской задницы. - Ты в порядке? Торд пытается дать ему в ответ одну из своих насмешливых, уебских ухмылок, но выходит весьма фигово. Углы его рта слегка дергаются, но у него хватает духу выпустить смачный, едкий смешок. Даже с разведенными ногами и лежа на спине, Ларссон отказывается проигрывать. Типичный Торд. - В полном… - как бы в подтверждение собственных слов, норвежец двигается ему на встречу, насаживаясь на его член до конца. Они оба морщатся от этого. Блядь, ладно, в следующей раз точно придется использовать что-то получше слюны. Том едва не прокусывает собственный язык от ужаса. В следующей раз? Какой нахуй следующей раз?! – С каких пор ты стал таким заботливым, Томас? Англичанина тянет сказать в ответ какую-нибудь гадость, но вместо этого он решает, что не стоит тратить время на лишнюю болтовню. Его весьма внушительный опыт в общении с Ларссоном подсказывает, что если его не заткнуть сейчас, то рогатый придурок, так и будет точить лясы, пока у них обоих не пропадет эрекция, или пока они не разозлятся друг на друга так сильно, что вместо секса у них начнутся бои без правил. Он делает резкое движение бедрами, отчего норвежец снова шипит и жмуриться. Они снова обжимаются и целуются-кусаются, шарят руками везде, где раньше было неприлично и нельзя. Парадоксально противоречивое чувство поселяется в глубине живота Томаса. Кажется, оно не желает покидать его не на секунду. Горячее, гнущиеся, неравномерно плавное, оно вгрызается в его внутренности, закручивая их в узел. На секунду оторвавшись от него, Торд скалит свои ровные, идеальные зубы, пытаясь что-то сказать. Но Том совсем не настроен слушать его. Только не сейчас, когда он наконец начинает ощущать прилив знакомого физического наслаждения. Его ум - это совсем другая история. Там полный бардак. Но он оставляет это на потом. На следующей день, где в полдень он будет вспоминать о пуле в висок и о запахе табака, который теперь, кажется, пропитал и его одежду тоже. Сейчас можно сделать вид, что все нормально. Даже, если они оба понимают, что это не так. Его «после», его остаточное сожаление, приходит к Тому почти сразу же, как только он просыпается следующим утром. Он лежит на животе, рожей в подушку и его шея отзывается на его попытку повернуть голову, резкой болью. Вероятно, он продрых в таком положение целую ночь или вернее то, что осталось от ночи. Он в своей (в их с Тордом) комнате и он один, Торд снова куда-то делался, что не даже чуточку странно. В последнее время он делает это все чаще и чаще. В последнее время, этот факт все тяжелее игнорировать. Том знает, что норвежец ходит не на подработки, и не по книжным клубам, тут нечто совершенно другое. Не сказать, что его обычное беспокойно-смешенное, вместе с тем тугое ощущение паранойи возвращается к нему внезапно. Напротив, он ждал того момента, когда ее когти снова вцепятся в его мозг мертвой хваткой. Потому что здесь что-то не так, что-то абсолютно не вяжется. Недоверие цедит ему в уши проклятья и крики, звучащие подозрительно похоже на «да, посмотри же ты» и «не становись еще одним Эддом», мешая задремать. Недоверие прижимает его к стенке и заставляет смотреть, и думать, и считать про себя минуты до того, как все пойдет по пизде. Он знает, иначе и быть не может. Что-то обязательно случиться. Такова механика событий, и он здесь просто кусок из общей картины, не слишком ценный и не слишком заинтересованный. Он одна из тысячи частей и объяснений, почему все сдвигается на горизонт именно в таком порядке. Он одна из причин, и никогда не следствие. Он песчинка, которую засосало в ураган, которую несет вместе с остальной пылью, камнями и обломками домов куда-то вперед, куда-то вдаль и он, не может помешать этому. Здесь нет кнопки или педали «стоп», здесь вообще ничего нет, только бесконечный поток воздуха и разрушительной природной силы. Нет смысла волноваться о том, что ты не можешь изменить. Нет смысла делать вид, что ты все же не был одним из тех, кто запустил этот процесс в движение. Он желает, чтобы он мог как обычно просто свалить все на Торда, притвориться, что все это чисто его вина, его инициатива. Однако в этот раз, так не получиться. У Тома уходит несколько часов на то, чтобы окончательно смириться с этим. Этих часов оказывается достаточно, чтобы рожа Ларссона нависла на ним, бросая на его лицо рогатую, увесистую тень. Томас уверен в том, как долго он тут лежит еще меньше, чем он уверен в том каким образом они вчера перебазировались из гостиной в их общую комнату. Вообщем, у него все по нулям. - Ты, что все это время был здесь? - норвежец смотрит на него странно, с юмором, но вместе с тем, там есть нечто почти обеспокоенное. Не его самочувствием, разумеется. Скорее это настороженность, которую испытывает человек, который не уверен в том, какая ситуация сейчас происходит перед ним. Не уверенный в том, как он должен реагировать на нее. Ридж привык быть не уверенным в своем окружении, но вот неуверенность Торда - это что-то новенькое. - Ухум. - бубнит он невнятно. Пауза. - Ты ужасно ленивый, Томас. Том устало щурит глаза, смотря на своего недруга с чем-то похожим на вызов. - И? Еще пауза. - От тебя никакого толка. Британец фактически смеется в этот раз. - Пожалуй. Обычно это момент, где Торд снова сваливает в неизвестном направлении и Том придается меланхолии в полном одиночестве. Но в этот раз, он дергает Ларссона за ворот его худи, не позволяя старому сюжету повториться. Ему осточертел этот бесконечный круговорот говна в природе. Пора бы уже что-то менять. - Ах, надо же. В этот раз, даже не игнорируешь. - медленно говорит его давний неприятель, нависая над ним и не пытаясь отсраниться. - Ты точно мой Том? Скорее всего нет. Томас по крайней мере не чувствует себя так же, как две недели тому назад. Или так, как он чувствовал себя вчера. Вполне, вероятно, что он один из их выживших клонов, который убедил себя, что он настоящий. Вот, это был бы поворот. Прямо современный Пиноккио. - Тебе будет легче, если я скажу да? Торд молча наблюдает за ним, после позволяя себе лечь на британца сверху с каким-то практически грустным вздохом. Обреченным, даже. Королева драмы в самом своем первозданном. - Эдд и Мэтт, вернуться только завтра вечером... - говорит Ларссон положив щеку на его грудь. Том почти отвлечено кладет руки ему на поясницу, почти обнимая его. Или скорее пародируя целый жест. - У нас довольно много времени. - выдыхает Том, уже прекрасно зная куда это идет. - Чем займемся? - хитро спрашивает Торд ослепляя его своей улыбкой-ухмылкой, которая его бесит больше всего на свете. - Тем, после чего ты завтра не сможешь ходить. Коммунист насмешливо щериться. - Обещаешь? Томас не может разобрать хочет ли он ему вмазать или поцеловать. Потому он не делает ничего из этого. - Завались, Торд. - выговаривает он привычно, проводя ладонью по чужой спине. - Сам завались, Иегова. - вторят ему в ответ, упираясь улыбкой в его губы. Какая, мать его, идиллия.