Белые клавиши

      В открытое окно врывается летний тёплый ветер, поднимая невесомые шторы почти к потолку; пробирается дальше, исследуя комнату, в которую попал. Он задевает цветы, стоящие на чёрном рояле, играет с ними — заставляет сгибаться под сильным напором, но в самый последний момент ослабляет хватку.       В какой-то момент ему надоедает это, он переключает своё внимание на блондинистую макушку юноши, чьи короткие пальчики легко скользят по клавишам, извлекая из него такую хрупкую, тихую, нежную мелодию. На лице парня играет еле заметная ласковая улыбка.       Он даже не замечает своего наблюдателя — высокий шатен, облокотившись о дверной косяк, внимает каждому движению, каждому звуку.       Пальчики правой руки блондина с трепетом пробегаются по клавишам верхней октавы, почти тут же возвращаясь к средней, играя еще один аккорд, и отстраняются от инструмента. В комнате воцаряется тишина. — Чимин, — с улыбкой окликает парня шатен, подходя ближе.       От неожиданности Пак вздрагивает, резко оборачиваясь к обладателю голоса. — Чонгук! Ты напугал меня! — Чима закидывает голову назад, расслабляя плечи, которые до этого рефлекторно скрывали его шею. — Ты у меня такой трусишка, — смеётся Чон, подходя вплотную, наклоняясь и коротко целуя парня в губы. — А ты так любишь этим пользоваться, — тихо отвечает старший.       Чимин внезапно встаёт на ноги, от чего табурет с характерным звуком отъезжает в сторону. Юноша поворачивается лицом к Гуку, слегка опираясь на инструмент позади себя.       Руки Чонгука ложатся на клавиши по обе стороны от Пака и начинают играть какую-то неизвестную старшему мелодию. Чон не смотрит на инструмент — его глаза увлечены другим объектом — расширяющимися в предвкушении зрачками, с каждой секундой закрывающими собой всё большую часть карих радужек. Мелодия, разливающаяся по комнате, обнажающая души, наполнена похотью, тягуче-сладкой пыткой, готовностью пойти в самую Преисподнюю, утягивая за собой партнёра — светловолосого ангела, чьи перья сейчас стремительно окрашиваются в чёрный.       Эта мелодия порождает новый поцелуй: тягучий, мокрый, когда их слюна смешивается, стекает по подбородкам и тут же слизывается языками.       Чонгук перемещает свои руки с клавиш на ягодицы Чимина, сжимает их, представляя, как кожа белеет под его пальцами, заводясь от этого ещё сильнее. В комнате наступает тишина всего на мгновение, тут же разрезаемая высоким мелодичным голосом — Пак стонет в губы Чона, подаваясь вперёд, сталкивая свои бёдра с бёдрами шатена, чувствуя ответный стояк и прижимаясь ещё плотнее, чтобы как можно лучше его почувствовать.       Тонсен отрывается от губ Чимы, наконец делая вдох, забираясь руками под белую толстовку юноши, пытаясь стянуть её с чужого тела. — Чонгук, — шепчет Пак, пытаясь оттолкнуть шатена, — может, дойдём до спальни?       Чон не отвечает. Вместо этого он кусает Чимина в шею, что красноречивее любых слов говорит старшему о том, что они никуда не пойдут. Это неоспоримая воля Хозяина, которой Чима может лишь повиноваться.       Гук всё же стягивает с Чимина толстовку вместе с футболкой, любуется хорошо сложенным телом, возбуждёнными сосками и собственническими метками, которые закрепил, словно клейма принадлежности, на молочной коже вчера вечером.       Чон даже может рассказать об истории каждого такого следа. Этот, например, чуть выше пупка, появился, когда Чонгук растягивал хёна. А этот, ниже ключицы, Гук оставил в порыве страсти, кончая. Следы от укусов рядом с правым соском расцвели ещё в момент прелюдии.       Сейчас Чон создаёт новые засосы-метки, которые оставляют след не только на теле Чимы, но и в памяти обоих надолго.       Чонгук скользит руками вниз, цепляясь ими за пряжку ремня Чимина, слегка сдавливая вставший член хёна, но расстёгивать не спешит. Старший, поскуливая, сам тянется к ширинке, чтобы унять жар, не дающий соображать. А Чон мешает: не даёт ему коснуться себя, перехватывая запястья, отводя их в сторону. — Пожалуйста, Чонгук! — Чима утыкается носом в шею тонсена, дышит сбито, уже не сопротивляясь и не пытаясь перенять на себя инициативу. Кажется, ему даже трудно говорить — ком в горле перекрывает путь воздуху и словам. А Пак боится показать парню свою слабость и свои слёзы, которые уже наворачиваются на глаза. Юноша всегда был чересчур чувствительным. Ему хорошо и плохо одновременно. Это диссонанс, справиться с которым старший не может самостоятельно.       Гук понимает, что слегка заигрался, когда слышит дрожащий голос хёна и чувствует дрожь в его теле, которая, как по проводам передаётся ток, передаётся Чонгуку через каждое прикосновение. Чон, закрыв глаза, вслепую ищет губы Чимина и целует, расстёгивая ремень старшего, а следом и узкие брюки, слыша тихий стон облегчения и чувствуя вибрацию между их губ.       Пак цепляется за края футболки Чонгука, дёргает на себя, демонстрируя своё отношение к этой вещи, намекая, что пора бы и тонсену избавиться от лишней сейчас одежды. Поцелуй приходится разорвать, когда Гук кладёт свои руки поверх рук Чимы, стягивая с себя элемент гардероба.       И секунды не проходит, а юноши снова воссоединяются в поцелуе, тесно прижимаются друг к другу, кожа к коже. Температуры двух тел, кажется, складываются воедино, потому как становится невыносимо жарко, даже летний ветер не способен остудить пожар страсти и желания, что сейчас сожжёт всех дотла, до белого пепла.       Чонгук стягивает с Чимина штаны вместе с боксёрами, опускаясь на колени. Пак облокачивается на рояль и поднимает по очереди ноги, помогая таким образом Чону, пока тот избавляет старшего от одежды окончательно и откидывает брюки в сторону.       Гук целует колени Чимина, губами скользит выше, разводя ноги хёна руками, и оставляет поцелуй на внутренней стороне бедра, смакуя сладкую кожу.       Тонсен поднимает глаза на хёна, заглядывает тому прямо в душу, прищуриваясь и хитро улыбаясь — дразнит, берёт на «слабо».       Однако, его взгляд моментально теряет всю уверенность, игривость и власть над Паком, когда шатен чувствует ногу Чимина на своём каменном стояке.       Младший издаёт скулёж, закусывает губу, а Чима лишь сильней нажимает на член, массируя через джинсовую ткань. Теперь он становится доминантом, но ненадолго — тихие стоны младшего превращаются в опасное рычание, Чонгук встаёт на ноги, хватая Чимина за бёдра, разворачивая и вжимаясь в его задницу членом.       Правая рука Чона поднимается выше, пальцами сильно надавливая на рёбра, будто считая их, и, не найдя изъяна, пробирается дальше, перемещаясь на грудь, сжимая сосок. Скользит по шее вверх, к подбородку, затем — к пухлым губам. Гук проникает пальцами в рот хёна, давит на язык, прижимая его к ряду нижних зубов, и скользит глубже. Чимин давится от таких манипуляций, кашляет.       Чонгук тщательно смазывает три пальца вязкой слюной Пака, не обращая внимания на мучения старшего. Вынимает их, задевая губы, от чего те приобретают неестественный блеск. — Чонгук, — произносит Чима, как только у него появляется возможность говорить, — я растянут, тебе не нужно, — он замолкает, когда чувствует влажные пальцы Чона, давящие на колечко мышц. — Я хочу сам убедиться в этом, — ухмыляется Чонгук, вводит два пальца в анал Чимы и тут же получает ответную реакцию — тихое мычание и толчок бёдрами навстречу. Никакого сопротивления.       Третий палец входит без проблем. Чон внимательно смотрит на лицо Пака, на закрытые глаза, на трепещущие ресницы, на то, как юноша хмурит брови и закусывает губу. Чонгук, как творец, как художник, который всегда стремится к совершенствованию своей работы, как на холсте, в своей памяти, где уже запечатлены яркие засосы, рисует лицо возлюбленного. — Убедился? — недовольно ворчит Чимин. Тонсен понимает, что выпал из реальности на неопределённое время. Может, на несколько минут.       Пальцы действительно достаточно легко скользят внутри даже без смазки, заменённой обычной слюной, и, в итоге, покидают анус Пака.       Гук стягивает с себя джинсы, устраивая пятисекундную возню у стоп — дальше терпения не хватает, как и эластичности ткани, которая, издав треск, рвётся и тут же отбрасывается тонсеном в сторону остальных вещей.       Чонгук сплёвывает себе на руку, следом размазывая слюну по члену, перемешивая её с естественной смазкой и без предупреждения входит в Чиму наполовину.       Чимин вскрикивает, а виной тому внезапность, порождённый от неё испуг, и частица наслаждения, которая, словно капля красного вина, попадающая в бокал с прочими эмоциями, белыми или просто прозрачными, окрашивющая эту смесь в красный цвет греховности, опьяняет разум, оказываясь в организме. — Ч-чонгук… Ты с ума сошёл? — надорвано шепчет Пак, чувствуя, как младший толкается глубже. — Прости, не удержался, — Гук усмехается, кладя свои руки на ягодицы старшего, разводя их в стороны для лучшего проникновения.       Чонгук начинает двигаться, с каждым толчком ускоряясь, становясь всё грубее, но также создавая контраст, нежно целуя плечи, шею, поднимаясь повыше, вылизывает уши. А Пак стонет и подставляет своё тело под ласки.       Его руки стараются зацепиться за железные рамы, демпферы, хоть что-нибудь, чтобы передать все чувства кому-то другому через стальную хватку, сжать что-то в кулаках, потому что даже стонов в полный голос не хватает, хочется большего или же просто хочется выплеснуть всё это и успокоиться, забыть. До конца не понятно самому Чиме.       Чон вылизывает шею Чимина, отчего тот откидывает голову, одобряя подобные действия. Тонсен поднимается к подбородку, оставляя на нежной коже дорожку слюны, а затем и к губам. Слишком нежно выражая чувства в поцелуях и слишком грубо проявляя их, толкаясь в Пака, не жалея ни его, ни себя.       Сквозь пелену возбуждения Чима чувствует подвох — странное, колющее ощущение, зарождающееся где-то в груди, — но жаркие губы партнёра не позволяют сосредоточиться на этой мысли. Чимин закрывает глаза, отвечая на нежный поцелуй.       Но внезапно он вскрикивает, чувствуя, как зубы Гука с силой смыкаются на его нижней губе. Чон замедляется, трахая Чимина нежнее, чем прежде. Однако компенсирует это укусами, следами, которыми уже украшает пухлые губы, подбородок и руками, сжимающими бёдра до синяков, иногда даже вонзаясь в плоть ногтями.       Да, Чонгук, определённо, знает, как правильно сводить с ума, даровать наслаждение и наказание одновременно.       Однако, как считает Гук, проникновение может быть и глубже, если сменить позу. Он скользит правой рукой ниже, к бедру, оставляя в покое ягодицу, и заставляет Чимина поднять ногу, следом перехватывая её под коленом. Тонсен не перестаёт двигаться, вновь набирая дикий темп, вбиваясь в Пака, заставляя кричать, сильнее выгибать спину, насаживаться на толстый член, головка которого бьёт точно по простате, доставляя истинное удовольствие.       Пак закрывает глаза, опираясь на другие органы чувств: осязание — кожа к коже, обоняние — запах жаркого секса, слух — шлепки бёдер при толчках.       Мышцы уже побаливают от такой нагрузки. Чтобы облегчить себе задачу, Чон опускает ногу Чимина коленом на клавиши, даруя поддержку и извлекая из инструмента высокие ноты. Музыкальный слух Чимы не позволяет ему пропустить это мимо ушей — он стонет в унисон. Потрясающий дуэт! Именно сейчас кажется, что голос Чимина — иллюзия, созданная человеческим мозгом, падким на несбыточные желания.       Чонгук тихо скулит, сбиваясь с ритма. Признаться, из-за столь откровенного стона, яркого образа перед ним, да и происходящего в целом, он чуть не кончил, и сейчас ему нужно несколько секунд, чтобы совладать со своим организмом. Пак, заметив некое замешательство парня, недовольно запыхтел и толкнулся бедрами навстречу, надеясь вернуть прежний темп. Безуспешно. Гук останавливается окончательно и, уткнувшись куда-то в шею, вдыхает через нос, желая почувствовать ядрёную смесь из запаха парфюма и пота. — Пак Чимин, — зарычал внезапно Чон, кусая за мочку уха, хватаясь за волосы юноши и оттягивая их назад. — Сводишь меня с ума своим видом, своими стонами, просто, чёрт тебя дери, своим существованием!       Наступает полнейшая тишина, в которой прекрасно слышно тяжёлое дыхание парней. Чонгук смотрит на Чимина, в то время как голова старшего запрокинута назад, а глаза закрыты. — Рад это слышать, — через некоторое время, прерываясь после каждого слова на вдох, шепчет Чимин и слабо улыбается.       Гук одним толчком проникает глубже, надавливая на простату, переходя к лёгким вращениям бёдрами. Член уже болезненно пульсирует, желание получить разрядку граничит с безумием, но тонсен медлит, растягивая удовольствие и продлевая пытку хёну. Это, по сути, игра «Кошки-мышки», с постоянной сменой ролей — то один заводит, издеваясь и искушая, то второй.       Чимин упирается на рояль левой рукой, утыкаясь носом в сгиб локтя, правой сжимая свой член, истекающий смазкой. Он начинает медленно надрачивать себе, большим пальцем оглаживает головку, ногтем надавливая на дырочку уретры, и прикусывает губу. Пак двигает бёдрами, самостоятельно насаживаясь на член, пропуская его в себя максимально глубоко, а затем толкается в кулак.       Чону не нравится это. И вот, на очередном толчке сильных бёдер, тонсен проявляет инициативу.       Однако Чонгуку двигаться становится труднее, чем прежде — Чимин слишком сильно сжимается, забывая о партнёре, стараясь получить свою разрядку.       Ведёт себя, по сути, как маленький капризный ребёнок. Но Чонгук не то чтобы против, он любит своего хёна любым.       Тонсен целует Пака в щёку, так легко и невинно, будто не они сейчас утопают в похоти, будто не они сейчас отчаянно, сбиваясь с ритма, двигаются навстречу друг другу, и не они стонут протяжно и даже рычат, как дикие животные, которых мучает страшный голод.       Их губы воссоединяются. Однако это нельзя назвать поцелуем, они стонут, разделяют каждый стон на двоих, вместе смакуют их, такие сладкие, дрожащие на губах.       Чонгук опускает правую руку на член Чимина, обхватывая его руку, подстраиваясь под ритм. — Готов? — спрашивает Чон у хёна, но, не получив ответа, сжимает его мошонку. — Да, д-да, — тут же отвечает Пак.       В глазах у обоих темнеет, кажется, что они вот-вот потеряют сознание. Толчок, ещё толчок. Невыносимо быстро.       Чимин резко убирает руку со своего члена и впивается ею в бедро Чонгука, задерживая его внутри себя. Пак кончает, скуля, пачкая руку Гука, рояль и нотную тетрадь на нём, чувствуя, как юноша изливается в него.       Запыхавшиеся, потные, но до безумия счастливые, парни садятся на табурет, прижимаясь спинами друг к другу. — Это было чудесно, — произносит Чонгук, довольно улыбаясь. — Да, но давай в следующий раз дойдём до спальни, — отвечает хён и откидывает голову назад, слегка ударяясь своим затылком о Чонов, — знаешь, испачканные простыни лучше того бардака, что мы здесь устроили. — Хорошо, — Чон вслепую находит руку Чимина и сжимает в своей.