Из огня да в...

— Тоха, сколько лет, сколько зим! — Вчера вечером виделись, дурья ты башка. Пацаны здорово. — Идёшь с нами сегодня? Собираемся у Ромика на хате, его батя на заработки умотал, гы-гы. Месяц его точно не будет. — Скорее в запой он умотал, дауны. И вы, походу, туда же лыжи навострили. Опять ведь бухать будете? — А что ещё-то делать? В магаз не сходишь, там камеры теперь, хрен что спиздишь. А у него дома ящик беленькой. — Ящик? Сто пудово пелёнка. Загнётесь ведь. — Тох, ты паникёр, каких поискать! Не дрейфь, все будет в ажуре. — В тужуре. — Может, и в нем. Так что, идёшь? Антон отрицательно мотнул головой, вызвав шквал подколов и недовольного хрюканья. Однако Загорный от своих слов никогда не отступал, будучи упёртее барана и не сговорчивее крокодила. Отвесив подзатыльник своему лучшему другу, который так отчаянно уговаривал пойти набухаться, Антон глянул на часы, которые показывали половину второго. Ещё урок отсидеть, и можно смываться. Мишка продолжал что-то говорить, попутно поглядывая на Тоху и толкая его, но уже без прежнего нажима, зная, что если этот парень сказал нет, то это железобетонно.       Антон же пребывал в прострации. После утреннего скандала с матерью он был бы и не прочь набухаться до зелёных чертей, но тогда угроза оказаться за дверью, высказанная утром его родительницей, примет вполне осязаемые черты. Она сегодня орала на него так, что даже дворник Мансур подошёл к окну и гаркнул что-то крайне неприличное, мешая русские и кавказские ругательства. Полученный букет абхазии возымел действие, мать замолчала. То ли от удивления, то ли от возмущения, но ее нерадивому сыну хватило этого времени, чтобы успеть схватить рюкзак и пулей вылететь на улицу. И вот теперь он сидит и катает в голове, как ему вернуться домой, чтобы не попасть под праведный гнев своей матери.        В этих тяжких думах прошёл последний урок, парень натянул лёгкую ветровку и вышел на улицу, роясь в карманах в поисках пачки сигарет. Оной не нашлось и Антон с опозданием вспомнил, что вчера выкурил последнюю. Идя по раздолбанной дорожке старого парка, он неожиданно увидел нарядный ларёк с практически километровой надписью «Цветы!». Под ней был нарисован толстенный дядька в полосатом костюме, шляпе котелке и несоразмерно длинных лаковых штиблетах. В руках у него красовался невообразимой красоты букет, а на лице играла гаденькая слащавая улыбка. « Вот он шанс!» заорал внутренний голос, и Антон, повинуясь его зову, рванул к ларьку. Но в процессе изучения цен на цветочки этот самый голос затихал, а в итоге вообще благоразумно заткнулся. Антон стоял перед букетами с примулами, розами, каннами и прочей пёстрой лабудой, силясь изобрести какой-нибудь способ смыться красиво. Ну или не позорно.       Однако пухлая девица с красными наманикюренными ногтями и грозным боевым раскрасом на лице, сама того не ведая, дала парню возможность уйти не просто красиво, а шикарно. Она наконец дозвонилась до какого-то абонента и начала усиленно высказывать ему какие-то претензии, аля: ты меня не любишь, не целуешь и давно никак не приголубишь. Ларёк открытый, камер нет, а на столе лежат… Деньги. То, что было так необходимо Антону, который нуждался в них сейчас подобно кислороду. Молниеносное движение, и ароматные хрустящие бумажки уже у него в кармане, а сам парень на довольно большом расстоянии от цветочной лавки. Пройдёт достаточно времени, пока это чудное существо, под ником продавщица, поймёт в чем дело, но будет поздно. Антон уже будет дома, стоять в прихожей и вручать маман деньги. Ей не важно, как он их достал, важно, что принёс. Она перестанет орать по утрам и Антон сможет и дальше болтаться по улицам с друзьями, прогуливая школу, стреляя сиги у местных алкашей и распивая у Ромика на хате такую холодную, обжигающе холодную беленькую, учитывая, что ему было достаточно полстакана, чтобы упиться в хламину.       Радужные его мечтания прервал грозный рык. Опасливо обернувшись, Тоха увидел местного рекордсмена по выпивке, прославившегося своими подвигами сначала на весь район, а потом и на всю область Юрца. Юрец пил горькую с малолетства, нигде официально не работал и по предсказаниям всех местных кони двинуть должен был ещё лет пять назад. Но время шло, а он не только не помирал, но даже становился ещё крепче, чем вызывал благоговейный восторг и восхищение у местной шалупони. Явление Юрца народу случалось раз в неделю: он калымил где-то деньги и приходил в магазин, выкупая у сердобольных продавщиц водку. Сам Тоха его вживую ни разу не видел, но из уст очевидцев следовало, что вставать на пути у Юрца, когда тот пехает в магазин, мучаясь от похмелья, могут только самоубийцы или конченные. Загорный себя не относил ни к первой, ни ко второй категории, но на пути у местной знаменитости стоял, ощущая, как волосы начинают вставать дыбом везде, начиная от головы и заканчивая местами не столь приличными. Тоха пикнуть даже не успел, как его смело с места просто нечеловеческой силой, вследствие чего голова его встретилась со стеной, вызывая неприятный гул в ушах и разноцветные круги перед глазами. — Деньги, — голос Юрца сравнить можно было лишь с медведем, которого нерадивый охотник попытался жахнуть утиной дробью, — деньги гони, срань! — Нету, дядь, — парень пытался отползти, но спина упиралась в стену, — ничего нету, сам на мели. — Херню не пори, — алкаш ещё раз смачно притукнул Тоху головой об стену, а затем начал рыться в карманах, — ну молись, срань, чтобы ничего не нашёл, молись! И Антон молился. Не зная ни одной молитвы, не ходивши в церковь ни разу, он молился с таким упоением, с каким он ничего доселе не делал. Но то ли у Бога сегодня был неприемный день, то ли молился он хреново, Юрец заревел раненой белугой, попутно шарахнув парня ногой в живот. Не в силах остановиться, он начал мутузить паренька изо всех сил, вкладывая в сие действо всю душу, попутно скручивая приятные голубенькие бумажки в трубочки и запихивая их в карман. Отведя таким образом душу, Юрец почапал в сторону магазинчика, с предвкушением потирая руки.       А Тоха лежал. Не в силах шевелиться, ощущая каждую израненную клеточку своего тела, и одновременно не ощущая ничего, он начал проваливаться в спасительную густую темноту, дарившую ему тепло и освобождение от боли. Длинный темный коридор, тянувшийся вперёд подобно змее, не только не смущал Антона, он его даже радовал. Где-то там, в конце туннеля, его ждёт нечто удивительное, нечто неизвестное человечеству. О том, что он сейчас скорее всего мертв и вперёд движется его душа, он не думал. Как и не думал об оставшемся на земле теле, друзьях, матери. Значит, не бело ему там места, раз пришлось умереть такой быстрой и позорной смертью, не принеся при этом совершенно ничего в мир, который окружал его с самого рождения. Антон вдруг понял, что на его могиле никто не скажет о нем хороших слов, потому что он ничего такого не сделал. Тусил с друзьями, дрался, курил и выпивал. Хватал девчонок-одноклассниц за выступающие места, подворовывал время от времени. И все это делал лично для себя, не во благо кому-то. Что его за это ждёт?       Коридор закончился высокой чёрной дверью с серебряными коваными львами, в глазах которых горели ярко-алые рубины. От толчка она противно заскрипела, открыла взору Антона круглую комнату с темным дубовым столом посередине. За ним сидело нечто, закутанное в чёрный балахон и со скрипом писавшее гусиным пером. — Рано ты, Тошенька, рано и не вовремя, — хриплый женский голос показался парню смутно знакомым, — я тебя ещё лет тридцать не ждала, а ты… Подводишь меня. Ну что? Неужто не вспомнил? И тут Тоху пробил холодный пот. Он вспомнил, откуда ему так знаком этот голос: будучи в третьем классе он на спор прыгнул с крутого склона в реку, отчаянно желая установить свой авторитет перед товарищами. Но только глупый ребёнок не учёл, что от мощного удара об воду у него встанет темнота перед глазами, а из легких вышибет весь воздух. И тогда женский голос будет хрипло смеяться у него в голове и повторять «рано, милый, рано».       И вот он снова его слышит, причём не просто слышит, а ещё и видит его обладательницу. Парень точно знал, кто перед ним, и от этого осознания воздух вставал комом в глотке, а руки начинали трястись, как после пьянки. — Ты уж не злись родной, но в этот раз я тебя обратно отпустить не могу. Сгинешь ты там, пока будешь идти той дорогой, которую выбрал. — А что тогда делать? — Что делать, что делать… Муравью хрен приделать, вот что. — Но как же… — Антон в ступоре смотрел на смерть, — это ж насекомое и у него никак не может быть… — Да знаю я! — смерть встала, загремев костями. — и что с тобой делать тоже знаю. — И что? — потупился Загорный. — В Ад меня? Или в это, как его… Чистилище? — Дурак что ль, или притворяешься? Не будет тебе ни того, ни другого. Мал ты ещё. — А что тогда? — нервы у парня на пределе, а старуха молчит, как партизан. — Вот проснёшься и узнаешь, маленький, — костлявая достала какой-то мешочек, — и назад вернуться не пытайся, себе же хуже сделаешь. Договорив, она высыпала содержимое мешочка себе на руку и сдула его в строну Антона. Его тут же закружило в каком-то невообразимом вихре, на смену которого прошла темнота.